Ухожу, не прощаюсь...

— А вообще кто вы по профессии? — спросил Семен Петрович.

— Да чем я только в жизни не занимался! Даже огранкой алмазов и фальшивые монеты делал. А вообще, всю жизнь занимался колебаниями. Сейсмика — это ведь тоже колебания. После войны начал работать в институте физики Земли — старшим инженером. Почти пятнадцать лет в нем проработал. Потом перешел в Мосэнергоремонт — в простые мастера, из-за квартиры… Кстати, я в вашей Уфе был, — оживился Федорыч. — У меня с ней даже одна история связана. Машина на

ТЭЦ у вас там пошла в вибрацию, и ничего сделать с ней не могут. Как этот район называется… Тогда это еще отдельный город был, Черниковск, что ли…

— Да, Черниковка. Теперь это ТЭЦ-5, — пояснил мне Семен Петрович.

— Так вот начало ее трясти. И никто с ней ничего сделать не может. И вот я у вас в Уфе. Послали меня на месяц. Хожу второй месяц, третий. На меня уже давно стали посматривать этак: то ли псих, то ли дурак. Потом в институте меня уволили, а я все хожу и думаю: черт с вами, мне главное до сути докопаться. И вдруг мне все стало ясно. Бегу к директору: надо сделать то-то и то-то. «Не может быть! Так просто?» — «А вы попробуйте». Попробовали — машину трясти перестало, пошла как по маслу. Директор, между прочим, знал, что меня в Москве давно уволили. Оформил задним числом на эти два месяца слесарем. Как он меня благодарил! Премию огромную отвалил. На своей машине в аэропорт отвез. А потом и все триста станций по стране заработали — всего триста их тогда по стране было. И все их трясло. Приехал в Москву, а мне говорят: ты уволен. Хорошо, заступились ленинградцы из родственного института, по опыту вашей ТЭЦ разослали по всей стране информационное письмо, где сообщалось, что некто Танюшкин из Мосэнергоремонта нашел простое и гениальное решение проблемы. И вместо увольнения в шеф-мастера меня переводят. Потом говорят: оформляй как изобретение. А мне все некогда, да и скучно с бумагами возиться, подряд командировки по этим самым ТЭЦ, которые трясло.

А потом смотрю, друзья мои из родственного института как свое изобретение это уже оформили. Был там один хитренький, молчаливый мужичок в роговых очках. Еще в Уфе у вас все посматривал, все записывал, все хвалил меня… А последние годы, уж после Мосэнергоремонта, работал в одном институте, в лаборатории. А потом сюда поехал, на Камчатку, вот.

— А почему именно на Камчатку? — снова подступил к Федорычу Семен Петрович. Видимо, он что-то пытался для себя уяснить.

— Я уже говорил, — засмеялся тот, — потому что здесь Володька Степанов. Потом, с детства хотелось посмотреть на Камчатку. — Федорыч стал прибирать стол.

— Ну, квартиру-то хоть удалось забронировать? — спросил я.

— Забронировал кое-как. Володька помог.

— Кому-нибудь сдали?

— Нет, пустая стоит. Друг заходит, смотрит за цветами. Иногда ночует, когда с женой у него конфликты. Опять вот бумага пришла— за полгода квартплату не вносил. Володька говорит: плати скорее, пока совсем не отобрали. А видел я ее в гробе! Вот у меня дом, — обвел он рукой комнату. — Надоело мне с этой квартирой, иногда думаю: черт с ней, отберут, только цветы жалко. Вообще, с этой квартирой у меня сплошная история. Потом как-нибудь расскажу. Поздно уж.

Мы засобирались домой.

— Спасибо вам за баню! — вышел за нами на крыльцо, в дождь Федорыч.

— Нам-то за что? Вам спасибо! Идите, а то опять простынете.

— Если бы не вы, так бы она и стояла. Мы с Юрой вряд ли когда стали ее топить, вымылись бы под душем.

В глухой сырой темноте возвращались мы к себе домой. Было тихо-тихо, а потому тревожно, но снизу из долин временами налетал ветер, и это подогревало надежду, что, может, завтра хоть немного разгонит тучи.

Но дождь шел и весь следующий день. Лежать в палатке надоело, уже отлежали все бока, да и под нее, несмотря на водоотводные канавки, то и дело подтекало. Разводить сейчас костер — лишь губить дрова, и мы опять отправились в гости на сейсмостанцию. Утешало лишь то, что «сухая» речка рядом со вчерашнего дня больше так и не загрохотала камнями, затихла надолго. Значит, наверху дождя нет, и снег там тоже не тает. Скорее всего там пурга или приличный мороз. Есть опасность обморозиться, но все равно так лучше — меньше камнепадов.

— Нет ваших? — спросил Федорыч. — А когда контрольный срок?

— Должны были вернуться сегодня, но контрольный срок завтра.

— Ну, тогда зря не изводите себя, просто их задержала непогода. Вон ведь что творится. У нас вулканологи на что на этом собаку съели, в такую погоду туда ни за что не пойдут. А так, раз ребята опытные, ничего с ними не случится.

— У вас по кружечке чая нельзя будет разжиться? Костер сейчас разводить…

— Конечно, какой разговор, — опередил Федорыча Юра. — И варите на нашей плите.

Вы не стесняйтесь. На костре сейчас разве сваришь?

Федорыч то ли не расслышал моего вопроса, отмолчался.

— Владимир Федорович, вы обещали рассказать про квартиру, — чтобы убить неловкость, напомнил я.

— Про квартиру? Это целая история. За раз ее не расскажешь.

— А у нас времени много. — Семен Петрович прижал руки к печке.

— Ну, тогда слушайте. В институте физики Земли с квартирами вообще было глухо. Даже в очередь меня не включили. Говорят, вступай в кооператив. А где у меня деньги? И вдруг предлагают переходить в Мосэнергоремонт: платят больше, хотя и простым мастером, а главное — квартиру обещают, по крайней мере, в очередь записывают. Перешел. А и там с очередью оказалось туго, а ребята уговаривают меня: «Сколько ты будешь так мыкаться?! Вступай в кооператив,». Уговорили, записался… Давайте, еще чаю налью… Вот вы скажите, — повернулся он к Семену Петровичу, — а если мне бёгом заняться?

— Пожалуй, не стоит. Легкие пробежки — можно еще, а бегать с нагрузкой не надо. Я бы вам посоветовал больше ходить утром, вечером. Но не шаляй-валяй, а размеренно, достаточно быстро.

— Я хочу немного потренироваться, пока приедет Степанов. Чтобы не отставать от него на восхождении.

— Все-таки вы собираетесь идти на Ключевской? Зачем же вам мои советы?

— Я тихонько. Основной груз Степанов понесет. Надо вот только к его приезду станцию в порядок привести.

— Ну, не знаю, — нахмурился Семен Петрович.

— Сейчас я сигнал проверю, — торопливо поднялся из-за стола Федорыч…

— Ну, так про квартиру, — вернулся он. — Записался я в этот кооператив и забыл, вот. Сижу я, значит, в Череповце, там самая большая в мире домна — и вибрация, и вдруг звонок, Володька Степанов: «Квартиру будешь брать?». «Ну, как же не буду!». А дело ближе — у меня денег нет. Что делать, отказываться неловко, да и перед ребятами неудобно, я и говорю: «Ребята, что вы мне подсовываете? Мне нужна хорошая квартира. А вы что подсовываете?!» А у самого денег нет. «Ну, ладно, — говорят, — жди следующий дом, там квартиры лучше будут». А у меня опять денег нет. А там и нужно-то сначала двадцать рублей — на какие-то организационные расходы. Ну, думаю, видел я в гробе такой кооператив, когда такие накладные расходы! Но квартиру все-таки надо, продал мотоцикл. Говорит, деньги через месяц отдам, и до сих пор не отдал. У ребят пришлось занимать. Но я только благодарен этому мужику за мотоцикл. Падал я на нем все время. Ездил, правда, осторожно, но все время почему-то падал. Деньги не сохранил, зато жизнь сохранил. Не ходил я ни на распределение квартир, никуда, но квартиру все-таки получил. Ребята постарались, Володька Степанов. Сейчас течет вот, уж несколько лет жильцы бьются, а толку нет. Думаю, по приезду полевые пустить, купить толя, гудрону и покрыть весь дом. Вы посидите, мне нужно ленту сменить да проявитель с закрепителем приготовить.

— Да нам уж и идти пора. Мы ненадолго заглянули, — Семен Петрович поднялся. — В разговоре время быстрее идет.

— Ну, смотрите, а то еще бы посидели, поговорили.

…Опять всю ночь лил дождь, не было никакой надежды на утро, но утром немного разволокло. На радостях развели костер, попили чаю и отправились в сторону зеленеющих вдали старых, уже поросших травой лавовых потоков побочного кратера Ключевского — конуса Карпинского. Семен Петрович — в надежде на охоту, я — покормиться на голубике и жимолости, а больше — разведать тропу в сторону вулкана Безымянного: рано или поздно ребята придут, и нам торопиться туда.

На границе старых, уже поросших травой лавовых потоков и свежих, всего двадцатилетней давности, пеплов Безымянного неожиданно наткнулся на заросли золотого корня. Надо же, один из сильнейших биологических стимуляторов, родственников женьшеня, еще его называют «корень жизни», появляется чуть ли не первым на еще почти безжизненных, только лет через пятнадцать после взрыва начавших зарастать вулканических пеплах.

Ждать ребят! Глаза невольно ищут по склонам Ключевского. Каждый камень принимаешь за них. Должны были вернуться еще вчера, сегодня — контрольный срок. Если не придут сегодня?.. Одному идти наверх?

Ну этот Эрнест! Точно, он подговорил ребят, и они после Ключевского тайком поперли на Камень, этот гигантский черный обелиск — жутковатое надгробье древней вулканической катастрофы. Надо же мне было проговориться, что на нем, кажется, еще никто никогда не бывал. Эрнест может потащиться из тщеславия — как же, мастер спорта! — ас его-то альпинистским опытом! Или на сопку Плоскую, а мы тут переживай. К тому же на Апохончиче уже надоело, скорее бы в путь. Тут хорошо бы пожить без забот, без тревоги за кого-то, и если бы впереди не горы работы.

Вот опять показалось, что идут. Даже слышу голоса. Сажусь на выжим лавы, вглядываюсь— нет, просто россыпь лавовых глыб. Облака плывут над ними и создают иллюзию движения. Внизу, в долинах — лето, а в сторону Ключевского страшно смотреть: на месте его зловещие черные тучи, в редких их прорывах студено сверкает снег.

С каким удовольствием полазил бы сейчас по этим лавовым вздыбам, по голубичным зарослям, а ниже могут попасться и грибы. Но большой радости от прогулки нет — все гложет тревога. Километра с два прослеживаю тропу в сторону Безымянного, к возможной переправе через реку Сухую Хапицу, и возвращаюсь к палатке: вдруг вернулись ребята.

Налетела гроза. Утихла. Уже шесть часов. Еще с полчаса безнадежно всматриваюсь в склоны вулкаца, забираюсь в палатку. Задремал. Вдруг — голоса! Наши?!.

Нет, двое идут снизу… Наши, не сориентировавшись в тумане, прошли мимо, вниз?.. Но почему только двое?.. Если только алмаатинские селевики, а больше в этом районе быть некому.

Увидев палатку, остановились, свернули.

Нет, не наши. Облегченно вздохнул.

— Здравствуйте! — еще издали улыбнулся русоволосый, чуть выше среднего роста, парень. Второй пониже, коренастый.

— Здравствуйте!.. Из Алма-Аты?

— Из Алма-Аты, — подтвердил русоволосый. — Юра Козлов, — крепко пожал он мне руку. — Николай Долгих, — представил своего спутника. — А вы не медики? В прошлом году не вы работали на Корякском нагорье?

— Мы.

— Ну вот, еще в прошлом году могли встретиться. На рысях мимо нас прошли. Мир тесен… Извини, торопимся на связь. Потом поговорим. Топали тридцать километров — и вдруг опоздать. Кто хоть там? Володя?

— Танюшкин. Володю уволили.