Ухожу, не прощаюсь...

Может, даже не замечая того, он пел все громче, и ребята, переглянувшись, один за другим незаметно умолкали. Оторвал голову от рук, сжал их в кулаки. Никакого голоса у него не было, а какой был, и тот был простужен, и пел он хрипло, резко, отрывисто, помогая рубить фразы руками:

Во тьме заплачут вдовы,
Повыгорят поля,
И встанет гриб лиловый,
И кончится Земля.

В его глаза было неловко и больно смотреть. В них стояли слезы и отражалось пламя. Теперь он пел уже совсем один:

А небо год от года
Все давит тяжелей,
Дрожит оно от гуда
Ракетных кораблей…

Неожиданно прервав песню, он отвернулся в темное окно, которое снова слезил дождь. Потом виновато улыбнулся:

— Да… А вы что замолчали? Сбил я вас своим голосом…

— А кем вы кончили войну? — спросил Эрнест.

— Как кем? Я же говорил, артиллеристом.

— Нет, в каком звании?

— А… Лейтенантом. Начал лейтенантом и кончил лейтенантом. Да что мы все о войне, давайте о чем-нибудь другом.

— Вы как-то сказали, что были и фальшивомонетчиком, — напомнил я.

— A-а, это история! — оживился Федорыч. — Может, помните, одно время загорелись идеей, везде в магазинах наставить автоматов, освободить чуть ли не всех продавцов. Бросаешь рубль, к примеру, и тебе молоко там, сахар ли, прочее. По заказу Гознака в одном институте создали опытные образцы таких автоматов с защитой: бросишь рубль — выдает, бросишь жестянку или еще что — не выдает. Все случаи мошенничества предусмотрели— отлично работает автомат. Принцип работы, разумеется, засекретили. А Витька, друг мой, он работал тогда при Гознаке, приходит ко мне вечером и говорит: хреновый мужик этот, что ведет автомат, сволочь порядочная, жену с детьми бросил, с подчиненными, как зверь, и прочее. Давай накажем. Говорю, некогда, видел я этого жука в гробе, чтобы из-за него время терять. А Витька опять: «Да что тебе стоит, два вечера посидишь — и все». Я не согласился. А автомат тогда уж на ВДНХ выставили, приехал сам министр, бросил жестянку — вернулась, бросил рубль — пожалуйста, получай, что надо. Заказали даже на заводе сто тысяч таких автоматов. А тут Витька опять ко мне приходит и с ножом к горлу: «Ну, сходи, посмотри на того жука, у тебя все сомнения рассеются». Уговорил, пошли. Рожа, на самом деле, сволочная, очки «дипломат», глаза, как шилья. Взял я на работе три отгула, купил яиц, сыра, сахаришка — и засел. Принцип, конечно же, магнитный, думаю, тут голову особо ломать не надо. На четвертый день к одиннадцати часам едем на ВДНХ — один автомат уже там демонстрировался. Подходим мы с Витькой к представителю института, который автомат этот посетителям показывает, и вежливо так говорим: «А агрегат-то у вас не защищенный». «Как не защищенный? — улыбается. — Не мешайте, товарищи!». «А вот», — и бросаю в автомат свою жестянку, с виду ржавую такую. Она возвращается. Мужичок этот высокомерно посмеивается. А я вежливо прошу у девушки, сидящей за столиком, ножницы и делаю на жестянке несколько надрезов. Бросаю — автомат выдает, что надо. У всех глаза на лоб. Я бросаю другую — автомат опять выдает. Потащили нас с Витькой в служебную комнату, крутят эту жестянку так и сяк — и ничего понять не могут. Откуда им знать, что жестянка-то у меня особым способом намагничена.

Повезли нас в институт, а там директор за голову схватился: что делать, ведь уже подписали договор на серийное производство

Приказал он позвать того жука. Заходит, с нахальной рожей, без приглашения садится, презрительно сверлит нас в свои «дипломаты». А я опять жестянку в автомат — у него рожа-то синими пятнами и пошла. Кончилось это тем, что директор выгнал его из кабинета, как мальчишку, а потом усадил нас с Витькой, заставил секретаршу подать коньячку: «Давайте, ребята, договоримся, чтобы, кроме нас троих, никто не знал». А потом все-таки позвонил куда надо. Приехали, взяли с нас подписку, чтобы мы не разглашали… Вот…

— А потом?

— А потом с этими автоматами само собой дело почему-то провалилось. Да и понятно: одно дело — опытные образцы на ВДНХ, другое — серийное производство. Забыли о них. Все-таки очень еще несовершенны они были. Да и сама идея не без изъяна… А мы с Витькой потом как-то занялись бриллиантами. Витьке это нужно — он завлабораторией при Гознаке, а мне просто интересно. Суть: чтобы при огранке алмазов добиться наименьших отходов. Витька опять надоел мне, как с этими автоматами: давай да давай. Когда я поближе познакомился с проблемой, оказалось, она и выеденного яйца не стоит. Во-первых, предложил Витьке создать простенький оптический прибор, в котором алмаз с зернышко казался бы с консервную банку, чтобы были видны все его изъяны. И внутри этого прибора было уже совсем просто моделировать с наименьшими отходами будущий бриллиант. В результате этой ерунды по всей стране на три процента сократились отходы в ювелирной промышленности. Вроде бы мизер, а экономия оказалась громадная. Нам с Витькой все это бы оформить, а мы не придали значения, а потом Витька кому-то проболтался, похвалился в смежной лаборатории, а те, запатентовав, отхватили огромные гонорары. А еще как раз в это время меня пригласили в один институт, где я в последнее время работал. Заведующим сектором. А потом бросил этот институт к черту и уехал на Камчатку, вот…

— А что за институт? — спросил я.

— Да как вам сказать… — замялся Федорыч. — Тоже с сейсмикой, колебаниями связан. С сейсмикой взрывов.

— Не каждого, наверное, пригласят в такую лабораторию, — сказал Семен Петрович. Наверное, интересная работа.

— Интересная-то интересная, — усмехнулся Федорыч. — Два инфаркта я заработал на этой интересной работе, да не только в инфарктах дело… Теперь я хочу только тишины, и чтобы никто меня больше не дергал. Вот года три хочу посидеть здесь, на Апохончиче: в два месяца раз приходит вертолет, а то и реже. За это время, может, снова соскучусь по людям, не знаю. А пока меня не тянет.

— Ну, а с прежнего места, из Мосэнергоремонта, почему ушли?

— С прежнего места?.. — Федорыч задумался. — Черт его знает. Может, меня все новое тянуло, неизведанное, где можно бы приложить силы, поломать голову. А когда все становилось ясным, я уходил на другую работу. Подниматься по служебной лестнице, выбиваться в администрацию — это меня не ин тересовало, да и боялся я этого. Я не умею приказывать…

— А на фронте? — осторожно перебил я.

— На фронте — другое дело, — усмехнулся Федорыч. — Да и там больше мне приказывали… Почему я ушел из лаборатории? Просто мое время уже ушло. Потом я уже говорил, что никогда в своей жизни не стремился чего-нибудь добиться.

— Ив молодости?

— В молодости?.. — Федорыч грустно улыбнулся: — В молодости и у меня были честолюбивые мечты. Была у меня одна заветная мечта, большая мечта. На нее, пожалуй, и жизни не хватило бы. А тут война. Демобилизовался только в сорок шестом. А потом я решил, что время мое ушло… А теперь что? Я — рядовой инженер. И не просто рядовой инженер, а с двумя инфарктами. Чего-то грандиозного для человечества я уже не создам. Пришли молодые, умнее меня, образованнее, им и карты в руки. Зачем занимать место, на котором другой сделает больше. Ну, а потом, — Федорыч опять грустно усмехнулся, — я подсчитал как-то: ну, осталось мне до шестидесяти пять лет, вряд ли я больше со своими двумя инфарктами протяну. Как вы думаете, профессор? Молчите… Так отдам я их своей программе, о чем мечтал в детстве, о чем мечтал на фронте, что невозможно было в послевоенные годы. А тут как раз Володька Степанов предложил поехать к нему на Камчатку. Ну, может, протяну я больше — дай бог! — может, меньше. Кто знает. Жалко ли умирать? Жалко, конечно. Но я считаю, что каждый человек должен освобождать свое рабочее место и умирать вовремя — чтобы не быть обузой или даже бедствием другим. Что было бы, если бы все жили по триста лет?.. И в, то же время, разве бы плохо — пожить триста лет?! А умирать, конечно, не хочется. А что такое жизнь? И зачем она нам дана, если все равно все будет прахом? И как она вообще появилась? Никто этого не знает. Существует множество гипотез, а главного-то никто не знает. Даже вулканологи — и те на этот счет свое мнение имеют. Евгений Константинович Мархинин зон считает, что большую роль в появлении жизни на Земле сыграли вулканы. Слышали о Мархинине? Он, кстати, эту сейсмостанцию основал.

— Да, — я кивнул.

— Ну, тогда, наверно, знаете, что он автор теории вулканического образования внешних оболочек Земли, в том числе воды и атмосферы и происхождения преджизни. Вначале были вулканы, в результате их деятельности появились на планете первые органические соединения. Остальное взяла на себя эволюция, ей служили так называемые случайность и необходимость, которые с помощью времени перепробовали невероятное множество вариантов соединений атомов углерода, водорода, кислорода, азота и в конечном итоге получили живые существа. Видите, как просто: азота, кислорода, водорода… Но это все равно еще не ответ. Эта теория, как и другие, не решается идти дальше проблемы возникновения на Земле первичных органических соединений, разных там аминокислот, нуклеиновых кислот. Но ведь наличие таких кирпичей жизни — это одно, а возникновение самой жизни, сознательной жизни, человека — совсем другое. Чем больше мы проникаем в тайны жизни, тем удивительнее и непонятнее становится основной вопрос: как и зачем возникла жизнь? Думать, что из таких кирпичей жизнь возникла сама по себе, — значит верить в чудеса. Верить, что кто-то управлял этим эволюционным процессом, — тоже верить в чудеса. Недавно в каком-то специальном журнале прочел, что один из основоположников современной молекулярной биологии профессор Крик вообще отказался от попыток понять происхождение жизни. Ведь все-таки, как и зачем она родилась, если все равно все умирает? В чем суть, пресловутая необходимость ее? Так-то вот.

Федорыч встал, ушел в аппаратную.

— Какая моя программа на оставшиеся годы? — вернулся он. — Ну, вот посмотреть на Камчатку, в частности, взглянуть в жерло Ключевского и сделать что-то полезное на сейсмостанциях. Для Володьки Степанова. А на это, я смотрю, уйдет еще два года. Второе — покататься вволю на лыжах на Терсколе. Заметьте, все мои желания исполнимы в моих пределах. Я не мечтаю стать королем, у меня нет денег даже на маленький автомобиль, все мои запасы — двадцать банок тушенки, и те коллективные. А раз так, то все эти пять лет придется зарабатывать на хлеб… А еще сходить на Тангару — там такой ледник! Где гляциологи стояли, про которых я рассказывал… Может, и сейчас стоят? Вряд ли. Можно пройти этот ледник очень красиво, а можно и протянуть ноги. Потом полетать на дельтоплане. И — всерьез позаниматься цветами. Ну, это я оставляю на самый конец… Потом у меня есть мечта — сделать оптимальный гальванометр. На основе гальванометра работают почти все сейсмические приборы. Да за день не перечислишь, что работает на основе гальванометра. Что вроде бы проще, а пока никто не придумал такого оптимального гальванометра. Вы подумаете, дурак, — а прекрасная идея, только подумать надо. Знаете, сколько людей мне бы спасибо сказали. Атомную бомбу придумали, а оптимальный гальванометр — нет. Потому что им не надо убивать людей. Но вряд ли успею… Хотел я еще написать книгу. Нет, я не мечтаю стать писателем. Просто, может, кому-нибудь была бы поучительна моя жизнь. Может, кто меньше сделал бы ошибок. Но, трезво рассудив, вижу: не успею. Потому что на нее надо время, а мне надо зарабатывать на хлеб. А главное, на нее надо нервы, ворошить всю жизнь, а тогда я и пяти своих лет не протяну… Я и на Камчатку-то летел — у меня только пятнадцать копеек было. На билет-то, я уже говорил, Степанов прислал. В Петропавловске в аэропорту надо позвонить в Ключи Степанову. Подхожу — на пятнадцать копеек не получается, даже минута больше стоит. Ну, такое, видимо, у меня было лицо. «Возьмите рубль», — говорит телефонистка. «Так зачем вы его мне даете, если я на него все равно говорить буду?». А она говорит: «Возьмите». Дала и смотрит, что я на этот рубль пить буду. А я достал банку из рюкзака, отлил ей меду. Степанову вез… Главное, ребята, бойтесь сменить горные ботинки на домашние та почки. А то женился, одел тапочки — и про пал человек… А жить всегда стоит, в какие бы положения ни попадал. Потому что жизнь — одна, как тут ни мудри. Иногда задумаешься, неужели все-таки одна, неужели никогда — в миллионы, в миллиарды лет — не повторится?.. Потому жить всегда стоит… Вот такая моя программа. Должен бы успеть…