Ухожу, не прощаюсь...

— А я… А мы решили, что вы уже давно уехали.

— Нет. У меня еще два свободных дня.

Они пошли между рядов лежаков. Слесарев старался, чтобы она шла впереди, он не любил, когда ему смотрят в спину.

— Я вот здесь устроилась, — остановилась она.

— А я немного подальше, — Слесарев замялся, он не знал, что делать: продолжать ли разговор или уходить к своему лежаку. Уходить, прервав разговор да еще не попрощавшись, — вроде бы не учтиво. Попрощаться— так он еще не уходит с пляжа, тем более, что ее лежак не далеко от его. А продолжать разговор — он не знал о чем.

— Вы еще не уходите с пляжа? — спросила она.

— Немного еще погреюсь.

— Если хотите, перебирайтесь поближе. Одному, наверное, скучно?

— А куда же пропал ваш спутник? — улыбнулся Слесарев.

Она удивленно, прикрывшись ладонью от солнца, посмотрела на него, засмеялась:

— Так вы видели, когда мы пришли?

— Да. Вы прошли рядом со мной.

— Что же вы не окликнули? Георгий Иванович так жалел, что вы так торопливо ушли вчера. Он решил, что вчера вам был не очень приятен, что не вы нам, как вы вчера выразились, а мы вам испортили вечер.

— Нет, это не так, — сказал Слесарев, все еще не зная как поступить: уходить или оставаться.

— Я не неволю вас, — снова засмеялась она. — Как хотите. Просто я подумала, что и вам здесь одному скучно… Впрочем, как мне вчера показалось, вас даже тяготит общество, такое общество, как наше.

— Ну что вы!

Слесарев пошел к своему лежаку, с минуту еще колебался, потом решительно сгрудил под мышку вещи, в другую прихватил лежак.

— А вот и я, — нарочито весело сказал он.

— Не силком я вас притащила? Так вы не деликатничайте со мной.

— Нет, не силком, — улыбнулся он.

Некоторое время оба неловко молчали.

Слесарев не знал, о чем говорить с ней.

— Максимов, это который кинооператор, невысокий, — сказала она, — вчера очень много рассказывал о вас.

— Да? — Слесареву опять стало неловко. Он думал о том, что же мог рассказать о нем этот Максимов. Где-то ведь видел он его, этого Максимова. Скорее всего, в Крыму, на соревнованиях по скалолазанию. Там крутились киношники. Или на Клухорском перевале, когда на нем нашли останки наших солдат, погибших в сорок втором? Там где-то, до сих пор не найденный, может быть, лежит без вести пропавший летом сорок второго во время немецкого наступления на Кавказ его отец. Немцы были остановлены в тридцати километрах от этого пляжа… Нет, на Клухорском перевале этого киношника он не встречал, он хорошо помнит всех кинооператоров, которые были с ним на Клухорском. Наверное, все-таки в Крыму…

— Вы часто отдыхаете вот так, у моря? — снова спросила она.

— Часто, — усмехнулся он, — За последние десять лет, кажется, первый раз. Да и то. какой это отдых — у меня всего три свободных дня. А потом снова в горы.

— А как же вы проводите отпуск?

— Да все в горах.

— Так что, вы сейчас в отпуске?

— В отпуске.

— И каждый год в горах?

— Каждый.

— Каждый, каждый?

— Каждый, каждый.

Они помолчали.

— И не было у вас другого желания во время отпусков, кроме гор?

— Почему же не было? — опять усмехнулся он. — Было. И есть, но везде не успеешь, И вот так полежать на пляже. И покосить сено где-нибудь в деревне в Средней России, И походить по музеям, разинув рот от удивления.

— И не надоедает — все время горы, горы? — она, видимо, что-то пыталась понять для себя. — И там ведь трудно?

— Бывает — надоедает. Иногда намучаешься и думаешь: ну, все, вернусь и — к черту! Все, хватит! В следующий отпуск поеду куда-нибудь в Крым или Сочи, но пройдет месяц, другой — и тебя снова потянет в горы. Не можешь дождаться весны. Это, наверное, как болезнь, или как алкоголизм, что ли, — засмеялся он.

— А как на все это смотрит жена? — спросила она.

— Да как, — замялся он. — Никак… Я один.

— А, — сказала она. — Они лежали и смотрели в небо. — Простите, пожалуйста, за нескромный вопрос, — осторожно спросила она: — И никогда не были женаты?

— Был, — сказал он.

— И что же?

— Ушла.

— …Извините меня, пожалуйста…

— Да нет, ничего.

Они надолго замолчали.

— Вы в отпуске? — чтобы смягчить неловкость, спросил он.

— Как это ни странно, нет, — засмеялась она. — В командировке… Мы все трое с «Мосфильма». Сегодня у нас выходной день. А то тоже не очень-то часто полежишь на солнце. Мы здесь недалеко снимаем фильм. Годы войны. Немцы в горах в тридцати километрах отсюда. Немцы с моря. И два маленьких одиноких человека среди этой страшной карусели…

— Они случайно встретились, у них могло быть счастье, но их разлучила война, — то ли спросил, то ли продолжал Слесарев. — Хотя свела-то их тоже война.

— Откуда вы все это знаете? — удивилась она. — Все именно так.

— Так уж устроен мир. — Слесарев, прищурившись, смотрел в далекое небо. — Почти вся война состояла из таких судеб. У многих среди этой страшной мясорубки была своя случайная встреча, короткая, как надежда, а потому еще более горькая. И война же все разрушила. И каждому казалось, что эта встреча могла, нет, не могла, — обязательно стала бы счастьем. С тех пор прошло тридцать лет, все, оставшиеся в живых, давно переженились и повыходили замуж, у них давно уже внуки, — а в сердце по-прежнему боль по той короткой, случайной встрече, которая могла, но не стала счастьем… В этом страшный парадокс войны. Давайте представим обратное: война не разрушила этот случайный луч, оба остались живы, а, тем не менее, счастья не обрели, получилась что ни на есть самая ординарная склочная и несчастная семья. Потому что счастье для нас, как ни странно, только то, что несбыточно, что безвозвратно потеряно. И другая сторона этого страшного парадокса: война отобрала, убила это короткое, промелькнувшее, как луч, счастье, а ведь этот счастливый миг подарил им не кто-нибудь, а все та же война, жестокая сводница, то есть не будь войны, не было бы этой встречи. И все-таки в тысячах вариантов: случайная, короткая, самая больная и дорогая встреча, которую никогда не забыть, которая могла бы, но не стала счастьем.

— Вы хотите сказать, что эта тема банальна? — она смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.

— Почему банальна? Она типична. Что слишком многим она больна и близка…

— Странный вы все-таки человек. — Она села, обхватила колени руками. — Вам нужно быть одним из сценаристов нашего фильма. Мне кажется, что вы лучше всех нас представляете, каким он должен стать. Вас обязательно нужно познакомить с Георгием Ивановичем. Все, что вы сейчас говорили, вы должны сказать ему. Это страшно слушать, что вы сейчас говорили, но эта как раз та правда, на которой должен строиться наш фильм. А Георгий Иванович несколько идеализирует…

— Ну что вы, какой я киносценарист! — усмехнулся Слесарев. Приподнялся на локтях. — Вы актриса?

— Да, в какой-то мере.

— В каких фильмах вы снимались? Я не помню вашего лица. Правда, я очень редко хожу в кино. Все некогда.

— Это мои первые съемки… Удивляетесь? Старуха, мол, уже, и первый раз снимается в фильме.

— Да нет. Во-первых, вы еще очень далеко не старуха, и вы хорошо это знаете, а во-вторых…

— А во-вторых? — переспросила она.

— А во-вторых… А во-вторых… Я не знаю, что во-вторых, — засмеялся он.

— Я играю в театре. Никогда не думала о кино, и вот неожиданно пригласили.

— Этот высокий, с сединой на висках, ваш сегодняшний спутник — он режиссер? Он пригласил вас?

— Да, он, — видимо, поймав какой-то подсмысл в его вопросе, она усмехнулась. — Он вам не понравился?

— Почему же? Понравился.

— А серьезно?

— Вполне серьезно — понравился. Очень симпатичный и приятный мужчина.

— Но вы же подумали о нем что-то нехорошее. Когда спросили, не он ли пригласил меня на съемки… Вы не правы в своих мыслях. Во-первых, не стоит принимать за истину пошлые анекдоты про киноактеров, а во-вторых, я уже далеко не в том возрасте, чтобы кто-то соблазнился приглашать меня на подобную роль.

— Ну что вы! Как вы могли подумать?! — искренне обиделся Слесарев. — Ну просто… мне показалось, что он несколько неравнодушен к вам.

— Серьезно?

— По крайней мере мне вчера показалось, что он очень хотел вам понравиться.

— Тогда простите меня. — Она помолчала. — Может быть, и так. Но это просто от скуки. Просто правила хорошего тона, что ли. На самом-то деле он несокрушимый семьянин, даже если бы я хотела этого. Кстати, вчера он очень расстроился, когда вы ушли и когда он узнал, кто вы. Сокрушался, что как все пошло получилось: спрашивал вас снисходительно, знаете ли вы о Хергиани. И эти шуточки об облупившемся носе.

— Ну это он зря. Ничего в этом плохого нет. И не бахвалился он совсем. Ну, может быть, я повторяю, хотел немножко вам понравиться. Но делал он это чрезвычайно деликатно. Сознаюсь, именно этим он мне прежде всего и понравился… Так что скажите ему, что я нисколько на него не обижаюсь. Обязательно передайте.

— Вы сегодня его сами можете увидеть, если опять будете ужинать там.

— Наверное, нет, — сказал он.

— Вы сегодня уезжаете?

— Нет, — замялся он. — Просто вряд ли я буду там вечером. Вчера я совершенно случайно попал в тот ресторан.

Они помолчали.

— Простите меня, пожалуйста, за ту пошлую глупость и за резкость, — сказала она. — Давайте забудем об этом.

— Давайте. Но в чем-то, вы, видимо, были правы. Где-то подспудно у меня, видимо, мелькнула какая-то подобная мысль, — сказал Слесарев.

— Вот видите… Хорошо, что вы сказали это. — Она приподнялась на локте, с благодарностью улыбнулась ему. — А в какой гостинице вы остановились?

— В «Южной», — замялся он.

— Так мы тоже живем в «Южной». А на каком этаже?

— …На пятом, — ему ничего не оставалось, как врать дальше.

— А мы на седьмом. Совсем рядом. Заходите к нам в гости.

— Спасибо!

— Максимов говорил, что у вас, альпинистов, часто случаются несчастные случаи.

— Ну это не совсем так, — поморщился Слесарев. — Он не любил, когда вокруг альпинизма создавали роковой ореол, а его пытались облечь в образ романтического страдальца.

— Но ведь бывает, — с мягким укором ска зала она. — Вот вы говорили о Хергиани, О Полякове.

— Бывает. Но ведь бывает, что люди погибают и под трамваями, и автомобильных катастрофах, в лифтах, просто спиваются.

— Но это совсем другое дело.

— Почему другое?

— Там непредвиденная трагическая случайность. А вы преднамеренно идете на риск.

— Ну, может быть, в какой-то степени, — чтоб уйти от этого разговора, согласился он.

— А почему вы стали альпинистом? Кстати, кто вы по профессии?

— Физик.

— Что-нибудь связанное с космосом или ядерной энергией?

— Нет, — засмеялся он. — Бывает, что физики занимаются и другим. Хотя с космосом, пожалуй, и связано. Я занимаюсь магнитным полем Земли.

— Магнитные полюса? Я где-то читала, что они, якобы, время от времени меняются друг с другом местами: где северный полюс, там становится южный…

— Да.

— И этим вы занимаетесь?

— Не совсем, но и этим.

— А какое это значение имеет для человечества? Ну, например, для нас с вами.

— Как ни странно, самое прямое. Кстати, к человеку не только на Земле, но и вообще во всей Вселенной все имеет самое прямое отношение. Мигнула где-то, умерла далекая звезда, аукнулось на это в нашем солнце, появились на нем пятна — и клиники скорой помощи переполнены гипертониками, сердечниками. По миру снова пошла холера, увеличилось число автомобильных катастроф.