Повести, рассказы

7

Песчаный берег реки, по которому Лина брела, подвел ее к самой воде. Попадись ей теперь лодка, она переправилась бы на противоположный берег и до утра шла бы там за голубой луной, плывшей над горами, густо покрытыми лесом. Откуда-то справа донеслись голоса. Идут, вероятно, из кино. Михаил Ефимович пошел в кино один или с кем-то? Впрочем, какое ей до этого дело? Михаил Ефимович, наверно, сейчас свернет в гостиницу узнать, что случилось у нее дома, почему ее внезапно вызвали к телефону? Лина хочет вспомнить, что она написала ему в оставленной записке. Кто вызвал ее к телефону, муж или дочь?

Вдруг она услышала за собой быстрые уверенные шаги, они ей показались знакомыми. Еще минута, и она побежит ему навстречу, но словно кто-то преградил ей дорогу. Тот же «кто-то», который не позволил ей остаться в номере и по этим окраинным улочкам привел сюда, к реке, гнал ее сейчас к автобусной станции.

Ехать в соседний город на междугородную было еще рано: если Генрих не улетел к своей «родной и необыкновенной», а его «родная и необыкновенная» прилетела к нему, то они сидят, вероятно, сейчас где-то в ресторане, и раньше чем в двенадцать звонить ему нечего. Но одно она уже решила: сколько бы Генрих ни кричал в трубку свое растянутое «Алло! Алло!», по которому Лина всегда безошибочно узнавала его состояние, она не отзовется. Этим своим «алло» он сразу себя выдаст. Ему и в голову не придет, что это она звонит. Лина ведь писала ему, что здесь, в городке, междугородных телефонов-автоматов нет. Отсюда можно только заказать разговор на междугородной. А может быть, действительно заказать разговор и сказать, что неделю, которую ей осталось здесь быть, она проведет в районе, в постоянных поездках, и чтобы Иринины письма, если они будут, он сюда ей не посылал? Возможно, что она из района, не возвращаясь сюда, вернется домой. Может ли ему после такого разговора прийти в голову, что завтра ночью он вдруг увидит ее дома? Она уже все обдумала. Ровно через час после того, как погаснет свет в их квартире — три крайних окна на седьмом этаже, она поднимется домой, но не на лифте, пешком, и тихо, как можно тише, подойдет к двери квартиры; ключи у нее с собой, она всегда берет ключи, куда бы ни ехала. Генрих и его гостья не услышат, как она войдет. Свет она зажжет лишь тогда, когда распахнет двери, чтобы они не пришли в себя. Что удерживает ее, чтобы позвонить ему отсюда? Она не уверена, не подведет ли ее голос?

Нет, не только это. Ведь может случиться, что он просто не снимет трубку. Если он отзовется, телефонистка ему, конечно, скажет, откуда его вызывают, и в присутствии «той» он уже не сможет обратиться к ней, Лине, с теми же «дорогая, необыкновенная», как обращался всегда. Чем потом оправдаться перед ней, почему он не снял трубку, он найдет, скажет: был испорчен телефон или он не слышал звонка. А из автомата когда звонят, не знаешь, откуда и кто. Звонок из автомата обычный. Генрих никогда не подумает, что это звонит она. Только бы у нее не вырвалось слово, малейший звук. Как только услышит его голос, она тут же повесит трубку, не дожидаясь, пока он повторит свое растянутое «алло», которое ей так нравилось. Теперь ее это не занимает. Ей надо узнать одно: приехала ли «та» к нему, или он поехал к ней? От этого зависит, отправится ли она прямо с аэродрома домой, или ей придется дождаться, пока на седьмом этаже в трех крайних окнах не погаснет свет. Так или иначе, но завтра она летит домой. Она отметит утром командировку и поедет в аэропорт. Гидроэлектростанция оттого, что она уедет раньше времени, не пострадает. Научно-исследовательский институт, в котором Лина работает, пришлет сюда другого инженера. Но что она завтра скажет директору гидроэлектростанции? То же, что она написала сегодня в записке Михаилу Ефимовичу, — у нее дома неприятности и ей надо сейчас же вернуться. Возможно, что она завтра утром сходит в местную поликлинику и возьмет больничный лист: после того, что с ней сегодня случилось в гостинице, врач, конечно, даст ей бюллетень, и у себя на работе не придется ни перед кем оправдываться.

Как Лина ни была занята своими мыслями, она все замечала вокруг, видела, как прошла мимо автобусной станции, мимо насквозь пропыленного цементного завода, большого теплого озера, в которое круглая луна вместе с рыболовами забросила свои серебряные удочки, мимо длинного светлого здания гидроэлектростанции и как направилась оттуда вдоль шлюзов. Она шла все дальше и дальше, не могла остановиться, словно морская волна, взявшая дальний разгон. Если бы Лину здесь встретил сейчас кто-нибудь из знакомых, он бы ее, наверно, не узнал. Кажется, Лина сама перестанет сейчас верить, что это она. Лина никогда себе не представляла, что за несколько минут человек может так перемениться, что за несколько минут кто-то сможет так завладеть ею. Не иначе как этот «кто-то» давно ее подстерегает, возможно, всю жизнь идет за нею, ожидая момента, когда сможет открыться ей и потребовать, чтобы она переоценила все свое прошлое, все, что с ней случилось в жизни, и заранее предупредила дочь об этом, чтобы и Ира смотрела на всех так же, как этот «кто-то» в ней смотрит сейчас на Генриха. Но Лина не уступает, пытается даже найти оправдание для Генриха. Он просто не предвидел, что такое может с ним случиться. Нет, он ее не обманывал, это она сама себя обманывала. Разве родители не предупреждали ее? Сколько раз мама напоминала ей, что она у Генриха не первая, не первая его любовь, а это о многом говорит, хотя бывают исключения. Никто ее не уговорит, что она не была исключением, что кроме нее Генрих еще кого-то называл «дорогой и необыкновенной» и что его занимало, уехала ли его бывшая жена или осталась здесь. Чем он виноват, что случайно встретил ее в одной из своих поездок и ожила его первая любовь, вырвалась у него, как родник, из самых, самых глубин? Могло случиться, что после развода Фрида уехала к своим родителям, а через много лет, влекомая любовью, снова вернулась сюда, разыскала Генриха и на этот раз хочет увезти его с собой. Теперь Лина поняла, почему Генрих последнее время часто жаловался на то, что он не играет в оркестре и этим навсегда потерял надежду увидеть свет. Он говорил это так, словно Лина была виновата. Если бы даже Фрида разыскала Генриха не потому, что по-прежнему в него влюблена, но чтобы просто разлучить его с Линой, разве может Лина винить ее? Женское самолюбие ни с чем не сравнить, и она, Лина, заслужила, чтобы это мучительное чувство так овладело ею. Родители предупреждали ее...

А если эта «дорогая и необыкновенная» не первая его жена, а другая Фрида?

Здесь Лина уже не вмешивалась. Теперь не она, а «тот», который ждал момента, чтобы открыться, требовал переоценить все, что с ней произошло, и заступился за Генриха. Чем виноват человек, что в нем стареет любовь, стареет значительно раньше, чем сам человек, а без любви человек не может жить. Она для него как весна для дерева. У человека, как и у деревьев, свои осени и свои весны.

Лина смотрела на канал, и ей казалось, что она опускается вниз вместе с вошедшими в шлюзы судами и, как на чаше весов, поднимается потом вверх. Луна уже вернулась с озера и вместе с теплоходами ожидала, когда перед нею распахнутся ворота и ее выпустят из шлюза в открытое море.

Лина села в последний автобус, шедший в соседний город.

Стрелки больших круглых часов на междугородной телефонной станции, куда она приехала, приближались к одиннадцати, но Лина не стала ждать и позвонила на час раньше задуманного. И странно. Она обрадовалась тому, что дома никто не отозвался, обрадовалась, что не ошиблась. Они сейчас в ресторане, сидят, вероятно, в отдельном кабинетике. Скоро вернутся домой...

Через час Лина опять позвонила, но опять никто не ответил. Она позвонила через полчаса, через четверть часа, звонила почти каждые пять минут, а на рассвете заказала разговор через телефонистку. И снова никто не ответил.

На обратном пути Лина уже застала в верхнем шлюзе солнце, ожидавшее, чтобы его выпустили с моря к лесистым горам.

В гостинице дежурная вместе с ключом от номера передала ей записку от Михаила Ефимовича. Лина, не прочитав, положила ее в карман.

В тот же день с больничным листом, предписывавшим постельный режим, Лина улетела домой.