Повести, рассказы

10

Теперь уже Лина не собиралась врываться неожиданно в квартиру — она была уверена, что, кроме Генриха, она сейчас там больше никого не застанет, и все же она поднялась к себе, когда в окнах давно уже погас свет.

Было, конечно, излишне вставлять ключ в замочную скважину так осторожно, что сама не слыхала, как он туда вошел. Лина совсем забыла, что на ночь они закрывают дверь на задвижку. Пришлось позвонить.

Генрих не узнал ее голоса, — то ли не ждал ее, то ли голос у нее переменился, но дверь открыл только после того, как она еще раз откликнулась.

— Лина! Дорогая моя! Необыкновенная моя!

Лина долго не могла высвободиться из его объятий. Он прижал ее к себе и сухими дрожащими губами закрыл ей веки, словно хотел что-то скрыть от нее, дабы ему потом легче было убедить ее в том, что он для нее придумал или сейчас придумает. Она, кажется, пока еще ничем не выдала, как ей неприятны его ласки, прикосновение его сухих дрожащих губ.

— Что с тобой сегодня, Генрих? — спросила она, освобождаясь из его объятий и не давая ему больше скрыть от нее свой рассеянный, тревожный взгляд. Она не ожидала, что ее голос будет звучать так спокойно, что она так спокойно будет держать себя в присутствии человека, ставшего ей неприятным, совершенно чужим. Почему он отводит глаза? Все равно ему уже не скрыть своей растерянности. И почему он молчит, ей также понятно. Он боится лишнее слово произнести, ждет, наверно, что скажет она. Надеется, что она нечаянно себя выдаст. А сам подбирает нужные для оправдания слова. Разве он не видит, что перед ним стоит теперь совсем другая Лина и что расстояние, разделяющее их, с каждой минутой растет!

— Если б ты знала...

Лина ожидала, ничем не выдавая своего нетерпения.

— Если б ты знала, как я по тебе тосковал, места не мог себе найти. Если бы ты задержалась хотя бы на день, я поехал бы за тобой. Но почему ты вернулась почти на неделю раньше? Не случилось ли что?

— Ты недоволен, что я приехала раньше?

— Лина, о чем ты говоришь?! Я так ждал тебя, считал минуты...

— Я это чувствовала и, как видишь, приехала на неделю раньше.

Почему, спросила она себя, не перешла она с ним на «вы»? Тем самым она прервала бы ненужную эту игру.

Генрих снова привлек ее к себе и, целуя, не давал ей поправить растрепанные волосы.

— Почему ты не дала телеграмму? Я бы встретил тебя. Ты приехала поездом или самолетом?

— Я чувствовала, что ты ждешь меня, и прилетела.

Он посмотрел на нее и тихо сказал:

— Ты сегодня какая-то странная... Что с тобой, Лина?

Долго он еще будет играть с ней в прятки?..

— Что-нибудь случилось? — он напряженно следил за каждым ее движением. Его нежная матовая кожа на лице покрылась морщинками.

— Да. — Она переждала минуту, словно давала ему возможность опередить ее, но он молчал, и Лина продолжала: — Я чувствую себя неважно. Врач дал мне больничный лист и велел лежать в постели.

Генрих заботливо повел Лину в спальню.

— Как же ты, больная, поехала и не известила о приезде?

— Я позвонила, но никто не ответил.

— Днем меня не было дома. — Его голос, как показалось Лине, начал его подводить.

— Я звонила и ночью. Поздно ночью.

— Ночью? — Сейчас его выдавали длинные белые пальцы. — Наверно, я крепко спал. А может быть, телефон не работал? В последнее время телефон часто капризничает. Может, он и сейчас не работает? Надо проверить.

— Зачем? Я тебе и так верю. — Лина взяла подушку и одеяло и перенесла в первую комнату. — Я лягу здесь. У меня грипп, боюсь тебя заразить. От Иры больше ничего не было?

— От нее была телеграмма, она здорова и к концу месяца вернется. — Он присел к пианино и, пробежав пальцами по клавишам, сказал: — Сам не знаю, что было со мной. Ведь в твое отсутствие я ни разу не подошел к инструменту. — Он повернул к ней голову. — Скоро два месяца, как не видел Иру. Я, конечно, скучаю по ней, очень скучаю, но все же не так, как по тебе. А не виделись мы неполных две недели. — Его беспокойные пальцы продолжали бегать по клавишам. Она смотрела на его согнутую спину и увидела перед собой дерево в грозу. Вместе с громом откуда-то издалека до Лины дошел его голос: — Ты мое последнее письмо получила?

Лина не ответила. Она крепко закрыла глаза и прислушалась к зазвучавшей в ней грозе. Началось. В музыке его слышалось: «Дорогая моя, необыкновенная!» Но теперь Лина знала, что он обращался не к ней. Гроза началась, и ее уже не остановишь. Поздно ее останавливать. Лина только ждет, чтоб он второй раз напомнил о письме.

Генрих закрыл пианино и, подойдя к ней, спросил:

— Как ты себя чувствуешь? Может быть, вскипятить чай?

— Спасибо, не нужно. — Она села. — Ты, кажется, что-то хотел спросить?

Зачем, зачем продолжать эту игру? Почему не подать ему сразу письмо и хлопнуть дверью? Ее удерживает желание видеть, как растерянно и униженно он будет стоять перед ней, умоляя простить? Неужели он надеется, что она может это простить? Если так, пусть игра немного еще продлится. Она пока не отнимет у него надежду.

— О каком письме ты спрашиваешь? Я в последние дни ездила по району. А потом заболела и вылетела домой. Последнее письмо не могла уж получить. Что ты мне писал?

— Ничего особенного.

Как он засиял! Как в нем внутри все запело! Он сел к ней на диван, взял ее руку в свои и стал увлеченно рассказывать о том, что его приглашают с лекциями в несколько городов.

— Как звали твою первую жену? — спросила неожиданно Лина. — Кажется, Фрида?

От неожиданности Генрих настолько опешил, что с лица его не успела сойти радостная улыбка. Помедлив, он ответил:

— Фрида. А почему ты вдруг вспомнила о ней?

— Сама не знаю... Куда же тебя пригласили читать лекции?

— Почему ты вдруг спросила, как звали мою первую жену?

— Ну просто так. Тебе это что, неприятно?

— Лина...

— Извини, дорогой, — перебила она его, — я очень хочу спать. Я страшно устала. Извини, дорогой.

Лина его не обманывала. Она действительно чувствовала себя слишком слабой, чтобы продолжать дальше игру. Но достаточно сильной, чтобы остановить Генриха у двери, спокойно его спросив:

— Ваша теперешняя «дорогая и необыкновенная» бывшая ваша жена или ее тезка? Что вы так на меня смотрите? — Лина, как в лихорадке, соскочила с тахты, открыла чемодан, достала оттуда письмо и швырнула его Генриху: — Читайте!

Она ожидала увидеть на его побледневшем лице растерянную улыбку, к которой прибегают нередко дети, пытаясь загладить свою вину. Она хотела, чтобы он начал оправдываться. Она бы его не прерывала, если бы он даже прибегнул к той же выдуманной истории, к какой прибегла жена его знакомого скрипача. Нет, она бы не прервала Генриха, если бы он сказал ей, что письмо написал по просьбе кого-то из его знакомых, не владеющих так пером, как он. Тот должен был переписать письмо и подбросить своей жене, которую тоже зовут Фридой, чтобы вызвать у нее ревность. Но он, Генрих, по растерянности отравил это письмо Лине. Он может поклясться, что не знает никакой Фриды и не имеет к письму никакого отношения.

Но Генрих молчал. Стоял против нее с опущенной головой и молчал, как обвиняемый, которому оглашают привор. Так, наверно, подумала Лина, стоял он вчера или позавчера перед Фридой, тоже не зная, как перед ней оправдаться. И этого человека она, Лина, когда-то любила! Она не может себе представить, что от этого «когда-то» прошло всего лишь три дня. Перед ней стоит совершенно чужой человек, которого она презирает, презирает так, как никого и никогда еще.

Очевидно, она никогда его не любила. Он ей просто нравился. Он и сейчас, в свои сорок с лишним лет, может понравиться мечтательным девушкам, не пропускающим, как когда-то она, симфонические концерты, собирающим автографы. Хорошо, что Иры нет дома и она не видит, как ее отец не знает, куда спрятать глаза, и как она, Лина, рада, что видит его таким униженным. Она никогда не представляла себе, что это может доставлять удовольствие. Да, она довольна, что может дать ему это почувствовать.

— Значит, вы не бывали днем дома, а по ночам не работал телефон? А если я сейчас докажу вам, что вчера ночью я здесь была? — Лина достала из книжного шкафа первый том «Технической энциклопедии» и раскрыла его. Там лежала ее командировка. — Что вы сейчас скажете, маэстро? Если б вы знали, как вы мне отвратительны с вашей трусостью и ложью! Что может быть омерзительней? Как я вас презираю! Клясться в каждом письме в постоянной любви и верности и так низко изменять!

— Я не изменил тебе, Лина!

Лина растерянно оглянулась, точно желая удостовериться: он ли это сказал? Взгляды их встретились.

— А как это называется? — спросила она. — Вы изменили не только мне. Вы изменили и вашей бывшей жене.

— Это не она. Моя бывшая жена давно уехала за границу к родителям. А я...

— Мне безразлично, — перебила она его, — бывшая это ваша жена или не бывшая. Мне все равно, кто она, где она и сколько сейчас за ней дают приданого. Меня также не занимает, где вы будете жить, переедете к ней или она к вам. Я хочу вас предупредить об одном. Ирине я не позволю жить под одной крышей с человеком, из-за которого я, кажется, начинаю терять веру в людей!

— Лина...

Она схватила чемодан и ринулась к двери.

Генрих загородил ей дорогу:

— Выслушай меня.

— Зачем?

— Ты не уйдешь, пока не выслушаешь меня. Я понимаю, что ты мне не поверишь... Но я никогда не изменял тебе и не обманул тебя... Ни тебя и ни ее... Да, я был с ней на «ты», звал ее, как тебя, «дорогая и необыкновенная»!.. Несколько раз даже ездил к ней... Но мы были с ней только друзьями... Больше ничего...

«Это говорите вы? Вы, который никогда не верил в то, что мужчина и женщина могут быть только друзьями?» Но Лина не прерывала его, и Генрих продолжал, все еще стоя в дверях:

— Однажды я получил на адрес филармонии письмо от незнакомой женщины. Ее тоже зовут, как тебе уже известно, Фрида. Из письма я узнал, что прошлым летом, находясь на курорте, она была на моей лекции и ушла оттуда потрясенной. «Вы занимаетесь не тем, чем должны заниматься, — писала она мне. — Вы должны играть, а не читать лекции...» Никто со мной не был так откровенен и строг. Никто так открыто и верно не указывал мне на просчеты в игре, как эта незнакомая женщина. И вместе с тем никто до тех пор не мог заставить меня так поверить в себя самого, как сделала это она своим письмом. Я не показал тебе его потому, что тебя не было дома — ты была тогда в отъезде. Но Ира его читала. Можешь у нее спросить. Я, конечно, сразу ответил. Через несколько дней я снова получил от нее письмо.

— На адрес филармонии, естественно? — тихо, почти вполголоса, прервала его Лина, стоя прислонившись к стене, с полузакрытыми глазами.

— Я дал ей свой домашний адрес, но она продолжала писать мне на филармонию. Письма приходили часто. Давать их читать тебе я уже не мог. Я почувствовал, что должен с ней увидеться, и поехал в командировку в город, где она живет. И встретился с ней. Вот скоро год, как мы с ней знакомы. Но если ты спросишь, чем она меня к себе привлекла, я не смогу ответить. Она не очень красивая и не очень молодая. Но она вернула мне веру в себя и этим мне дорога. Я ни в чем тебя не виню. Ты инженер, прекрасный инженер. Но тогда, когда мы познакомились, ты была не только студенткой энергетического института. Я не помню, когда последний раз я видел тебя за пианино. Человек, который был так влюблен в музыку, как ты, не может уже без нее обходиться. А если он может обходиться, значит, у него что-то отмерло... Я давно хотел тебе это сказать.