Повести, рассказы

13

Неподалеку от них собралась шумная компания, все они громко разговаривали и еще громче смеялись.

Полного человека в мешковатых купальных трусах, на которого обратил ее внимание Рафаил Евсеевич, Лина и раньше здесь видела. Вокруг него всегда собиралось много народу. Он показывал фокусы. Светлоглазого фокусника с добродушной улыбкой постоянно сопровождали низкорослый рыжий мужчина и девушка с желтой, как рожь, головкой. Хотя фокусник говорил с ними по-немецки, но чувствовалось, что это не родной его язык. Лину не так удивляли сами фокусы, как то, что постоянные зрители фокусника — мужчина и девушка, видевшие все это уже много раз и, вероятно, знавшие, как они делаются, по-прежнему восхищались ими с детской живостью и непосредственностью.

— Нет Достоевского.

Лина удивленно посмотрела на Рафаила.

— Нет Достоевского, — повторил он еще громче, словно обращался не только к ней. — А без Достоевского невозможно постигнуть того, что сейчас видим перед собой. Я не совсем уверен, смог ли бы сам Достоевский все это постичь. У этого фокусника фашисты уничтожили всех родных и близких, сожгли их живыми, сам он, раненный, попал к ним в плен, был в лагере смерти и чудом уцелел. И после всего пережитого этот человек приглашает к себе в гости из Германии немца и немку, отца и дочь, везет их с собой на курорт и проводит с ними свой отпуск.

— Наверно, они этого заслуживают.

— Ну, а если этот немец помог ему, когда он сбежал из лагеря, так что из этого? Надо уже все позабыть? Мы на днях чуть не поссорились. Знаете, что он сказал мне? Он ничего не имел бы против того, чтобы его сын женился на этой вот немке. Теперь я думаю, возможно, и я на его месте был бы таким же. Жизнь, видимо, не любит, когда к ней слишком присматриваются, слишком в нее вдумываются. Многие за это дорого поплатились. На жизнь надо смотреть проще. В этом и заключается тайна жизни. Главный враг человека — память. Лучшее лекарство — забвение. Счастливы те, которые могут притупить в себе память.

— Вы тоже принадлежите к таким счастливцам?

— К сожалению, еще нет. Но стараюсь.

— К сожалению? — Лина не отвела от него взгляд. — А мне часто кажется, мы страдаем именно потому, что слишком спешим забыть, не хотим порой помнить того, что необходимо запомнить.

— Для этого сейчас существуют электронные машины. Человек изобрел электронную машину, чтобы было кому передать свою память. Вы инженер, и не мне объяснять вам это. Фокусник тоже инженер. Я могу вас с ним познакомить. Только у него очень ревнивая жена, такая же, как ваш муж.

— С чего вы взяли, что у меня ревнивый муж? Может быть, наоборот?

Он замолчал. Похоже, что он ей не верит. Она и сама в это раньше не верила. Самый совершенный компьютер не предсказал бы ей этого.

Солнце, выглянувшее из-за облачка, теперь уже более настойчиво напоминало, что наступил полдень, и как ни молодо и закаленно выглядели Лина и Рафаил Евсеевич, они все же не забывали, что оба давно уже вышли из того возраста, когда в эти часы можно лежать под открытым небом.

Даже под тентом было жарко. Спасало только море.

Натянув на голову голубую купальную шапочку, Лина спросила у Рафаила Евсеевича, занявшего свой постоянный лежак, не собирается ли он до обеда еще раз искупаться.

— Пока нет, — ответил он не без удовольствия. — Я ведь не завишу от времени, как вы. Я свободный человек.

Лина протянула руку к лежащей рядом с ним раскрытой книге и, увидев «Бесы» Достоевского, удивилась:

— Кто ж это читает на курорте Достоевского? И к тому же «Бесы»?

— Достоевского, дорогая Лина Самсоновна, я не читаю. Я изучаю его. У меня такая профессия. Сочинения Достоевского для меня — учебник.

Когда она впервые увидела его возле себя в море, они не были настолько знакомы, чтобы спросить его, чем он занимается. Но почему она сейчас не спрашивает его, кто он? Сейчас они ведь уже знакомы. Но ей показалось, он потому так подчеркнуто сказал «у меня такая профессия», как будто предложил ей самой определить, кто он и чем занимается.

Рафаил Евсеевич, словно догадавшись, что Лина начнет подбирать ему профессию, произнес:

— Не утруждайте себя, все равно не догадаетесь, как и я не догадался, кто вы, хотя полной уверенности в том, что вы не имеете отношения к театральному миру, у меня до сих пор нет. Так мне подсказывает мое чутье адвоката. Не ожидали, что я — адвокат, человек, который имеет дело, так сказать, с задворками жизни? Вам пока еще не приходилось иметь с нами дело?

Лина невольно осмотрелась, не слышит ли их кто-нибудь, и удивленно спросила:

— Что значит «пока»? — Она не заметила, как сняла с головы шапочку. Но больше уже не надевала ее — она забыла о жаре, от которой собиралась укрыться в море, и теперь уже никуда не спешила.

Рафаил Евсеевич понял это. Освободив ей тенистое место на своем лежаке, он спокойно, но голосом, не допускающим возражения, ответил:

— Я вижу, вас удивил мой вопрос, словно никогда не слыштали старую поговорку: «От сумы и тюрьмы...» Первая половина поговорки сейчас полностью отпала, сума давно отжила свой век, и даже тот, кто нуждается, больше ее не наденет, хотя ему бы не пришлось, как когда-то, идти из города в город, из деревни в деревню, ему и одного многоэтажного дома было бы предостаточно, чтобы набить доверху суму. Но тюрьма, Лина Самсоновна, свой век не отжила. И адвокаты не сидят пока без работы, на нас пока еще спрос довольно большой.

— Но для меня, значит, вы сделаете исключение, не заставите стоять к вам в очереди? Это вы желали мне сказать? Хотелось бы все-таки знать, почему вы думаете, что я должна буду к вам обращаться?

— Разве я вам не сказал: «От сумы и...»

— Я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно отвечаю. Не знаю, много ли найдется людей, которым не понадобился бы адвокат. Не знаю, может быть, вы исключение. Исключения бывают. Но себя самого исключением я не считаю: давно нуждаюсь в адвокате, но не могу пока найти его. Не всякий возьмется меня защищать. Я первый не взялся бы защищать себя самого. Может быть, вы возьметесь?

— Бесплатно или за гонорар?

— Вы все еще думаете, что я шучу?

Он пристально посмотрел на нее, и от его взгляда Лина почувствовала себя, словно сидела полунагая не на пляже, а в юридической консультации, куда пришла за советом, — и невольно стыдливо скрестила на груди руки. Глаза ее, которые, кажется, улыбались даже тогда, когда лицо оставалось серьезным, теперь изменились. Лина не могла понять, зачем он ей все это говорит. Но она его не прерывала, его невозможно было сейчас прервать. Он говорил так, словно не к ней он сейчас обращался, а к переполненному судебному залу:

— Недавно мне пришлось выступать на одном процессе. Судили большую группу преступников, мерзких, отвратительных подонков. И мне, которому подсудимые были, наверно, отвратительней, чем прокурору, потому что адвокат всегда больше знает о преступниках, чем прокурор, пришлось их защищать. И я их защищал. Вместо того чтобы требовать более суровой кары, чем требовал прокурор, я выступаю против него и добиваюсь у суда смягчения приговора. Я знаю, что вы мне скажете: на то я и адвокат! Мне иначе и нельзя. Но против себя, против собственной совести я совершаю преступление? Нет, Лина Самсоновна, вам я бы тоже не доверил быть моим адвокатом.

— Почему? — Ее глаза снова улыбались.

— Потому что вы сами нуждаетесь в адвокате. Или думаете, что вы совершенно непричастны к тому, что мне или другому приходится иногда переплачивать? Я вас не выдам. Скажите правду. Вам не приходилось переплачивать за путевку в санаторий?

Ах вот в чем он ее подозревает, вот почему он ее спросил, не пришлось ли ей иметь дело с адвокатами! Что ей сейчас мешало ответить, Лина сама не понимала, как не понимала, действительно ли он такой, каким представляет себя, или нарочно выдает себя за такого. Вот он советовал ей смотреть на жизнь проще, забывать и не думать, а сейчас спрашивает у нее, сколько раз она переплачивала шоферам такси. Она понимает, что не о переплате идет речь, не это его занимает, а то, что никто не видит в этом ничего предосудительного. Но какое отношение она имеет к тому, что он переплатил за костюм, который перед поездкой сюда купил?

— Вдумайтесь только. — Рафаил Евсеевич не просил, а требовал. — Я, знающий наизусть Уголовный кодекс, переплачиваю за костюм. И где?! В государственном магазине. И кому? Человеку, получающему от государства зарплату так же, как я, как вы, как любой рабочий и служащий. Но хуже другое — продавец вовсе не требовал от меня незаконного вознаграждения. Я сам предложил ему деньги, сам приучил его к этому. А кончается это тем, что продавец рано или поздно обращается к адвокату, к такому, как я, и просит, чтобы его защитили. И его защищают. Но какое право я имею его защищать, если знаю, что в совершенном им преступлении я, может быть, больше виноват, чем он?!

Лина все еще не понимала, зачем он заговорил с ней об этом, но когда Рафаил сказал: «Никто еще так не знал человеческую душу, как Достоевский», — она перебила его:

— Я тоже читала Достоевского, но... Вы на меня не обидитесь? — Лина на минуту задумалась и очень осторожно дала ему понять, что она на его месте давно бы оставила адвокатуру... — Нельзя быть адвокатом, если видеть в человеке только плохое.

— Насколько я понял, вы предлагаете мне стать прокурором?

— Прокурор тоже должен любить людей. Нельзя видеть в каждом пятнышке проказу и в каждой искре пожар.

— Вы, случайно, не прокурор? — спросил, улыбаясь, Рафаил Евсеевич, закинув голову, словно только теперь заметил, какая Лина высокая.

— Если я вам подхожу больше как прокурор, чем адвокат, тогда... Нет, вы непременно должны поменять профессию. Тот, кто никому не верит, не может быть адвокатом, Ну, а если я покажу вам свой диплом, вы поверите, что я инженер, или тоже нет?

— Напрасно вы обо мне так думаете, Лина Самсоновна. Если я в человеке первым делом вижу плохое, а не хорошее, то у меня для этого есть причины.

— Мне кажется, что единственная причина здесь в том, что вы поселились, как сами сказали, на задворках жизни и постоянно общаетесь с жителями задворок. Они вас, видимо, так плотно обступили, что вы за ними перестали видеть людей, как не видишь за деревьями леса.

— Но лес, Лина Самсоновна, состоит из деревьев. Люди очень восприимчивы. Или вы думаете, что только в наших с вами городах адвокаты не сидят без дела? На Достоевского можно вполне положиться. Никто так не знал человека, как он. Читая его, я иногда думаю — не придется ли человеку снова проделать ту же дорогу в пустыне, которую проделали его предки, как об этом рассказывается в Библии, чтобы его внуки и правнуки никогда не имели бы дела с прокурорами и адвокатами.