Повести, рассказы

1

На ступеньках крыльца выкрашенного в голубой цвет дома со стеклянной верандой, около которой выставлена старая мебель для продажи, сидит Ита, полноватая пожилая женщина, и варит на треноге варенье. Между Итой и ее внуком Давидкой, укрывшимся с аккордеоном под тенью густо разросшейся вишни, все время идет как бы скрытая игра. Давидка то и дело пытается украдкой сыграть между этюдами, заданными ему учителем, мелодию какой-нибудь песенки. Но бабушка начеку и не спускает с внука глаз, дирижируя время от времени поварешкой и отбивая музыкальные такты: «И раз, и два, и три, и четыре... и раз, и два, и три...»

Но не проходит и минуты, как на весь переулок раздается укоризненный хрипловатый голос Иты:

— Давидка!..

А Давидка как ни в чем не бывало устремляет на бабушку удивленные глаза и невинно спрашивает:

— Что, бабушка?

— Опять? Ты опять принялся за свое? Кого, хотела б я знать, ты хочешь обмануть? Думаешь, подсунешь мне: «Шагаю по Москве» или «Два берега у реки», и я подумаю, что это этюд? Ошибаешься. Ты у меня будешь играть только по нотам, как наказал учитель Рефоэл. Еще раз услышу «Шагаю по Москве», и ты у меня заново переиграешь все гаммы и этюды, все до одного.

От гамм и этюдов Давидку на этот раз спасла высокая, худощавая соседка Йохевед, появившаяся в переулке с двумя ведрами воды в руках.

— Добрый день вам, Ита-сердце! — еще издали возвестила о себе Йохевед. — Как вам нравится наша веселенькая новость?

— Неужели правда? Моему Боруху не очень-то верится Мой Борух говорит, что этого не может быть.

— То есть почему не может быть? Веревочник Йона сам видел, как этот бандит, пропади он пропадом, пешком шлепал на рассвете к местечку, чтоб его на веревке тащили!

— Вот мой Борух и спрашивает: «Неужели этот разбойник не знает, что у нас в местечке опять живут евреи? И почему вдруг пешком?»

— А вы хотели, чтобы он к нам приехал барином в золотой карете? Боже мой, как только носит земля на себе такого злодея?

— Ну, а реб Гилел знает уже?

— Реб Гилела, кажется, нет дома, поехал со своей Шифрой в Летичев, чтобы договориться с тамошней капеллой. Шутка ли, в таком возрасте женить сына, да еще единственного.

— Если, не дай бог, правда, что этот ирод заявился сюда, то можно себе представить, что за свадьба будет. Реб Гилел, наверно, захочет ее отложить. Что вы скажете, Хевед?

— Как отложишь свадьбу, если жених с невестой и сваты уже в пути? Сколько, по-вашему, езды сюда из Ленинграда? Ой, чего я стою? Скоро прибудет ремонтная бригада, а я еще не приготовила раствора.

Схватив ведра, Йохевед исчезла в ближайшем дворе. Вскоре она появилась у обитой дранкой стены своего дома. Заткнув подол юбки выше колен, она ступила босыми ногами в раствор глины с кизяком и принялась старательно месить, напевая полуеврейскую-полуукраинскую песенку.

— Такая напасть на нашу голову! — заговорила Ита, ни к кому не обращаясь. — Откуда он взялся, чтоб его лютая смерть взяла, боже праведный! А ты, Давидка, вижу, опять принялся за свое? — неожиданно набросилась она на внука, который успел сыграть несколько песенок. — Ну что ты себе думаешь?

— Бабушка, я же этюд играю.

— С каких это пор, хотела бы я знать, «Пусть будет солнце и пусть буду я» стало этюдом? Забываешь, кажется, что твоя бабушка уже знает наизусть все гаммы и этюды не хуже, чем, прости господи, кантор знает молитвы.

Лишь теперь Ита заметила невысокого пожилого человека с кожаным чемоданчиком в руке, стоящего на углу переулка. Он улыбался, и его улыбка говорила о том, что человек этот стоит здесь довольно долго, наблюдая уловки Давидки, затеявшего игру с бабушкой.

— Скажите, пожалуйста, что мне делать с этим неслухом, — пожаловалась Ита незнакомцу. — Учитель музыки Рефоэл, то есть Рафаил Натанович, наказал мне следить за этим сорванцом, чтобы он не играл на слух, так как это, говорит учитель, гибель для ребенка. Игра на слух точно алкоголь, говорит реб Рефоэл, то есть Рафаил Натанович. Сами видите, как он слушается. А кто, думаете, остается потом в ответе? Бабушка, конечно. В наше время во всем, о господи, виновата бабушка.

— Сколько вашему молодому человеку? — спросил незнакомец, подойдя к вишне, под которой стоял Давидка.

— Десятый пошел, не сглазить бы. Казалось бы, достаточно того, что на мне лежат все заботы по дому, по огороду и все остальное, так нет же, следи еще, чтобы дорогой внучек не пропустил, упаси боже, утреннюю физкультуру, как когда-то, прости господи, нельзя было пропустить утреннюю молитву, и помоги ему — смехота, да и только! — уроки делать. И к кому, думаете, бежит он со своими шарадами, загадками и пионерскими делами?

— А родители где?

— Родители? Днем они на заводе, а вечером бегут на «самодеятельность». Не знаете современных пап и мам?

— Ну да, у меня примерно тоже так. Я ведь тоже, можно сказать, дедушка.

— Одним словом, работы у меня, слава богу, предостаточно. Казалось бы, с меня хватит. Так на́ тебе — новая напасть. Пошла мода записываться на пианино в кредит. Половина Меджибожа — да что я говорю! — не половина, а почти все местечко и многие колхозники стоят в очереди за пианино. А пока суд да дело, в магазине раскупили все аккордеоны, баяны, гармоники, и музыканты загребают денежки...

— Вот как! А много их, музыкантов, у вас в Меджибоже?

— Да что вы! Даже Липовец, Липовец знаменитого Столярского, остался, говорят, без капеллы. Я просто не знаю, что было бы, если бы реб Рефоэл, то есть Рафаил Натанович, не бросил скорняжить и не взялся бы снова за музыку. Знаете, просто жаль человека — его же разрывают на части... Ах, разговорилась и даже забыла предложить вам сесть! Давидка, вынеси гостю стул!

— Спасибо, мне сидеть некогда. Скажите, пожалуйста, где живет Гилел Дубин?

— Портной реб Гилел? Вот тут у нас, в переулке Балшема, живет он, напротив слесарной, вон там, где точило стоит.

Незнакомец посмотрел в ту сторону, куда показала Ита, и увидел два домика-близнеца с высокими цоколями, красными ставнями и стеклянными дверьми. На двери ближайшего домика был нарисован сифон, у крыльца соседнего домика стояло точило с прикрепленной к нему жестяной кружкой, куда бросали деньги.

— Что вы так странно смотрите на меня? — спросил вдруг незнакомец.

— Кто, я? — спохватилась Ита. — Просто хотела спросить, зачем, собственно, вам нужен реб Гилел? Вы его родственник?.. Ваш выговор не очень-то похож на наш. У нас на Подольщине говорят иначе.

— А как говорят у вас на Подольщине?

— Что значит как? Вот так, как я говорю. Откуда же вы приехали?

— Из Москвы.

— Ой, из Москвы! Борух! Борух! Пойди сюда! Чтоб вы были здоровы! Знаете, о чем я вас попрошу? Может, возьмете две-три баночки варенья для моего сына? У меня там сын, женатый, работает у Лихачева, на ЗИЛе... Брысь, злодейка! Она, кажется, уже нашкодила, эта воровка! — крикнула вдруг Ита и бросилась во двор за удирающей кошкой.

Приезжий обратился к Давидке:

— А ну, маэстро, покажи-ка, что ты умеешь. Не бойся, твой дирижер занят теперь кошкой.

Не успел Давидка прикоснуться к клавишам, как появилась Ита. В одной руке она держала курицу, а в другой — небольшую разделочную доску.

— Еще секунда — и нечем было бы справлять субботу. — Она села на крылечко и принялась разделывать курицу. — Вы, я вижу, присматриваетесь к мебели. Если хотите купить, мы слишком торговаться не будем.

— Вы собираетесь выехать отсюда?

— Выехать? Мы за свою жизнь, благодарение богу, достаточно наездились. Это наш московский сын, работающий у Лихачева, прислал нам новый гарнитур. Вот мы старую мебель и выставили для продажи.

— И вы здесь ждете покупателя? Не лучше ли отвезти мебель на базар?

— Ой, чтоб вы были здоровы! Вы думаете, здесь вам Москва? У нас, если надо продать какую-нибудь громоздкую вещь, ее выставляют на улицу перед домом. Скорей избавишься от всех напастей, чем найдешь покупателя!.. Борух! Борух! — снова крикнула она мужу. — Нашла на человека блажь корчевать, никак не оторвешь его. Так вы мне окажете добрую услугу и возьмете для моего сына варенье? Борух!

Наконец появился Борух с заступом в руке. Увидев незнакомого человека, он протянул ему руку и, обратившись к жене, спросил ее:

— Ита, ты меня звала?

— Разве его дозовешься?! Только и знает, что копаться в земле. Стоит ему увидеть свободный клочок земли, как он тут же принимается за него. Тебе что, мало своего огорода и садика, что ищешь новых поместий?

У Боруха тихий, мягкий голос, даже когда он сердится.

— Не люблю, когда говорят глупости. Я, что ли, ради наживы делаю это? Перед войной, — обратился он к незнакомцу, — у нас, как и во всех еврейских местечках, дом на доме стоял. Пришли гитлеровцы, будь они прокляты, и снесли дома — золото искали...

— Чтоб их смерть искала!

— Чем же я виноват, что не могу равнодушно смотреть на осиротелую землю? Она, земля, как вам известно, не бесплодна. Даже если не засеешь ее, она все равно что-то родит. Но важно ведь, что именно. Если б я не развел кругом несколько садиков и огородов, тут вырос бы такой лес крапивы и бурьяна, что не видно было бы домов. Дай бог, чтобы сегодня же появился бульдозер и оставил меня без моих поместий.

— Боюсь только, что, пока бульдозер доберется до твоих поместий, они высосут из тебя все соки. Ты совсем забываешь, что уже вышел из игры, что ты уже пенсионер, дай бог тебе жить до ста двадцати лет! Ты так увлекся землей, что даже не спрашиваешь, откуда этот человек приехал. Они ведь из Москвы!

— В таком случае еще раз шолом-алейхем вам. Мы с Москвой в довольно близком родстве.

— Я им уже рассказала.

— Так зайдемте, будьте добры, в дом. Какие бы вы хотели: три на четыре, четыре на шесть или, может, кабинетные вам сделать?

— Что ты морочишь человеку голову своей фотографией? Они спрашивают о портном Гилеле.

Борух растерялся.

— Зачем вам, к примеру, нужен реб Гилел? Порадовать новостью? Его нет дома, уехал...

— Какой новостью?

— Не слыхали разве?

— Откуда мне слыхать, если я только что приехал? Что-нибудь случилось?

Борух помолчал, разглаживая густую, жесткую бороду, словно советуясь с ней: сказать или не сказать?

— Мы, собственно, еще сами не знаем точно. Мало ли что могло показаться нашему Йоне.

— Все же...

— Если это, не дай бог, правда... — начала было Ита, но Борух перебил ее:

— Как ты думаешь, если б Алешка остался жив, неужели он за двадцать лет не дал бы о себе знать? У него ведь живет здесь родная сестра. А кроме того, как он не побоялся вернуться сюда? Нет, его наверняка давно уже нет на свете.

— Но Хевед говорит, что Йона сам видел его сегодня.

— Слепой видел, как хромой бежал! — Борух махнул рукой и спросил приезжего: — Так зачем же вам нужен реб Гилел? Хотите что-нибудь пошить?

Ита не дала гостю ответить:

— И взбредет же тебе такое на ум. Человек приехал из столицы, а ты его спрашиваешь, не собирается ли он у нас пошить. В Москве что, уже перевелись портные?..

Тем временем Давидка начал потихоньку наигрывать отрывки мелодий, попурри из разных песен. Никто, кроме приезжего, кажется, не заметил этого.

— Послушайте, чего вы стоите? За те же деньги можно и присесть! — воскликнул Борух, вынося из дому стул. — Гилел, наверно, еще не скоро вернется. Летичевский автобус должен прибыть не раньше пяти вечера, к тому же может случиться, что он часика на два опоздает.