Повести, рассказы

8

Почудилось ли это Лине, или действительно горел свет в одном из трех крайних окон квартиры, когда она вышла из такси, но сейчас там было так же темно, как в остальных двух. Готовая сейчас во что угодно поверить, Лина была готова поверить и в то, что Генрих со своей «дорогой и необыкновенной» заметили, как она подъехала к дому, и погасили свет. И пока Лина поднимется на лифте, они успеют исчезнуть, и Генриху не придется потом перед Линой оправдываться. Он будет уверять, что ей показалось, что он вечером совсем не был дома. А чем Генрих объяснит, что не снимал трубку, когда она звонила ему из аэропорта? Тоже скажет, что не был в это время дома? Лина, кажется, начнет сейчас верить, что кто-то опередил ее. Михаил Ефимович мог дать знать Генриху, что она вылетает, — у Михаила есть ее адрес и телефон, — и Генрих не снимал трубку, когда она звонила с аэродрома, чтобы ему не пришлось ее встречать. Не мог же он поехать ее встречать, если c того же аэродрома улетала «та», с кем ему из-за внезапного возвращения Лины пришлось расстаться, не проводив ее даже.

Напрасно Генрих так хвастался своей интуицией. На этот раз интуиция определенно его подвела. Лина вовсе не собирается их разлучать. Она позвонила из аэропорта только затем, чтобы заранее знать, придется ли ей ворваться в собственную квартиру среди ночи, чтобы потом ему нечем было оправдываться, не на что ссылаться. Но ее, Лину, предчувствие не подвело. Не может быть, чтобы она перепутала окна своей квартиры. Выходя из такси, она ведь видела свет в крайнем окне. Но где же они? Почему они не выходят? Прячутся меж этажей, на лестничной клетке, или вернулись обратно в квартиру, решив, что ошиблись, что не Лина выходила из такси? Тогда почему не зажигают свет? Нет, она сейчас к себе не поднимется, подождет до полуночи.

Лина перешла на противоположную сторону улицы и из телефонной будочки позвонила домой, не спуская глаз с собственных окон. Как прежде, никто к телефону не подходил и свет не загорался. Но и сейчас Лина домой не пошла. Генрих с минуты на минуту может вернуться, и тогда она будет вынуждена его выслушать, а в присутствии незнакомой Фриды не покажет ведь Генриху, как неприятеней его певучий голос, который так любила, его тихие грустные глаза, в которые так любила смотреть, прикосновение его длинных белых пальцев... Она не станет ему возражать, даже если он ей скажет, например, что видит эту женщину впервые, встретил ее случайно в подъезде. Она прочла объявление на стенде, что у них продается шкаф, вот и пришла посмотреть. Или что-нибудь другое придумает. Но что скажет Генрих потом, когда Лина достанет его письмо, адресованное той, пришедшей посмотреть шкаф? Он в первую минуту не поймет, откуда у нее это письмо. Для него это будет таким неожиданным ударом. Само предположение, как она нанесет ему этот удар, доставляет Лине наслаждение. Никогда прежде она не представляла себе, что гнев и презрение могут доставить наслаждение, и она сделает все, чтобы гнев и презрение, сменившие любовь к Генриху, не переставали в ней бушевать.

Было начало десятого. До полуночи ждать еще долго. Лине мешал чемодан. Эти три часа можно пересидеть в сквере. Вечер тихий, теплый. Но куда деваться ночью? Показав Генриху письмо, она ни минуты не останется дома, тут же уйдет. Что будет потом, разменяют ли они квартиру, вступит ли он в кооператив или переедет к «той», — Лину сейчас не волновало. Но одно она знала наверняка: ни одной лишней минуты не пробудет с Генрихом под одной крышей, в одних стенах, насквозь пропитанных фальшью. Даже пианино в этих стенах будет теперь фальшиво звучать!

У Лины было довольно друзей и знакомых, чтобы не проводить ночь на улице или на вокзале. Объяснить, зачем она просит приюта, было тоже нетрудно: муж уехал в командировку, а она на этот раз забыла взять с собой ключи. Ночью слесаря не найдешь. А завтра что она будет делать? Направится к другой знакомой и опять сошлется на то, что забыла ключи? Но по ней всегда все заметно. Она уверена: Михаил, проводив ее на аэродром, конечно, догадался, что дома у нее случилось отнюдь не то, что она ему сказала. Михаил Ефимович непременно позвонит ей домой, захочет узнать, что случилось, и еще натолкнется на Генриха. Как ему дать знать, чтоб он сюда не звонил?

Еще рано, очень рано. Чемодан привязал ее к скамейке. Подъехать на вокзал и сдать его в камеру хранения? А может быть, съездить в гостиницу? Кто придумал это странное правило, что местным нельзя снимать номера в гостинице? Мало ли что может у человека случиться? Вот у нее отдельная двухкомнатная квартира почти в центре города, и ключи с ней, а ночевать сегодня негде. Единственное, что остается, — провести ночь в вестибюле гостиницы, с приезжими, для которых не хватило номеров.

Диваны и кресла в большом шумном вестибюле были почти все заняты. Лина вместе с другими ожидающими заняла очередь к администратору, который никому ничего не обещал, наоборот, настойчиво повторял, что свободных мест сегодня не будет. А если каким-нибудь образом свободные места окажутся, Лине все равно рассчитывать не на что — местных жителей ведь гостиница не обслуживает. Из вестибюля, однако, ее не выгонят, сойдет за приезжую. А провести здесь ночь все же приятней, чем на вокзале. Но впустит ли ее обратно швейцар после двенадцати? Ей же надо еще сходить домой, а там она ночевать не останется — это решено! Если даже он упадет перед ней на колени, она не станет выслушивать его жалких оправданий.

Получив от администратора тот же отказ, что и все, и ответив ему, как и все, что никуда не уйдет, будет ждать, она пересела поближе к двери, чтобы швейцар ее запомнил.

Время шло, но Лина за часами не следила: слишком занята была своими думами. Она мысленно несколько раз поднималась к себе на седьмой этаж, тихо открывала дверь квартиры, на цыпочках входила в переднюю и резко, с силой распахивала двери...

Она ничего не могла с собой поделать, чтобы еще и еще раз мысленно не проделать эту дорогу.

Музыка, неожиданно дошедшая из ресторана, подняла ее с места. Она попросила швейцара посмотреть за чемоданом, подошла к высокой, наполовину застекленной двери в ресторан, и ее затуманенный взгляд долго следил за танцующими и сидящими за столиками. Боже, как это ей сразу не пришло на ум, что его «дорогая и необыкновенная» могла заехать не к нему, а остановиться в гостинице, и, конечно, в этой, самой лучшей и новой. Как она раньше об этом не подумала? Ей здесь больше нечего делать. Генрих сейчас у «той», у Фриды. Незаметно он отсюда уже не уйдет, а в каком номере остановилась его гостья, она тоже узнает.

Вернувшись в вестибюль, Лина застала на своем кресле молодую женщину с приятным, но очень озабоченным лицом.

— Я не заняла ваше место? — спросила женщина, вставая.

— Сидите, сидите, — Лина постаралась улыбнуться. — Я, кажется, не в таком еще возрасте, чтоб освобождать мне место.

— Простите, я этого не думала, тем более что не знаю, кто из нас старше. Мне скоро тридцать.

Лина не могла объяснить почему, но была уверена, что незнакомка сказала это из жалости к ней, и Лина невольно взглянула на себя в зеркало, ожидая увидеть чужое постаревшее лицо с усталыми, погасшими глазами, словно со вчерашнего дня прошла целая вечность, но из большого, оправленного в позолоченную раму зеркала смотрела на нее молодая, стройная женщина, с густой копной коротко подстриженных темно-каштановых волос такого же цвета, как ее глаза, с белым ясным лицом и с глубокими, улыбающимися ямочками на щеках. Странно, она совсем не переменилась за прошедшие сутки. Будь с ней рядом Ира, она, Лина, и сейчас могла бы сойти за старшую ее сестру.

Ирина, — она совсем забыла о ней. За весь день только сейчас, кажется, вспомнила о дочери. Неужели у нее, Лины, еще осталось так много от прошлого, что при первой же встрече с Генрихом она может ее подвести? Да, если после всего того, что произошло между ними, Генрих мог заслонить собой ее единственную дочь, то может случиться и это. На кого так смотрел этот мужчина, на нее или на ее соседку? Он уже несколько раз останавливался, проходя мимо них. Он тоже хочет угадать, кто из двух этих женщин моложе? Но что вдруг случилось с ее соседкой? Она, кажется, сейчас расплачется.

— У вас что-нибудь случилось? — Лина была настолько уверена в том, что соседка сейчас начнет рассказывать ей историю, какую она сама могла бы ей рассказать, что чуть не начала ее утешать теми же придуманными людьми словами утешения, от которых никому еще не становилось легче, — мол, у всех так. Только одни узнают об этом раньше, другие позже, как это, например, случилось и с ней, Линой. Но услышала она от незнакомой женщины:

— Что он вам сказал?

Лина с удивлением посмотрела на нее:

— Кто?

— Администратор.

Лине снова показалось, что в голосе незнакомки слышится скрытое к ней сочувствие. Наверно, заметила в Лине нечто такое, что вызвало это сочувствие. Не потому ли она уступила ей место? И Лина снова взглянула на себя в зеркало. Оттуда теперь смотрели на нее запавшие глаза. В глубоких ямочках заметней были морщины. Но ответила Лина соседке гораздо уверенней, чем ожидала сама:

— Администратор ответил мне, наверно, то же, что и вам, — нет свободных мест.

— Мне вообще не на что рассчитывать, — сказала женщина. — Я не командированная. Я приехала к доктору, к гомеопату.

— Ну так что?

— Вы у меня спрашиваете? Для людей, приезжающих без командировок, двери гостиниц почти везде закрыты.

— Да, да... Что же вы собираетесь делать? Может быть, есть свободные места в других гостиницах? Эта ведь в самом центре, здесь всегда переполнено.

— Я была уже везде. И везде слышала один и тот же ответ: свободных мест нет даже для командированных. — Она говорила тихо, точно хотела, чтобы никто об этом не слышал. — Не знаю, возможно, что гомеопат, к которому мне посоветовали приехать, тоже ничем не поможет. Но мне так много о нем рассказывали, так уговаривали поехать, что я сама поверила в него. А для больного важно, чтобы он поверил врачу, иногда это даже важнее лекарства. Я приехала сюда с Урала, оставила мужа с маленьким ребенком на руках.

— Разве у вас нет гомеопатов, чтоб ехать в такую даль?

Женщина подняла на Лину свои большие черные глаза:

— А у вас, откуда вы приехали, они есть? Меня удивляет другое: в таком большом городе, как этот, всего одна гомеопатическая поликлиника. А посмотрели бы вы, что творится в гомеопатических аптеках. Там надо, я слышала, целыми днями простоять, чтобы достать лекарство. Я не понимаю, чего хотят этим добиться? Чтобы больные перестали обращаться к гомеопатам? Но если больной верит в то, что гомеопат ему поможет? Зачем у больного отнимать надежду, зачем?

Лина не совсем понимала, чего от нее хочет незнакомая женщина. До нее дошло лишь одно: незнакомка не хочет, чтобы у нее отняли веру в то, во что она еще, может быть, не верит, но хочет поверить.

— Не знаю, — неопределенно ответила Лина. — Не знаю. Возможно, что вы правы. Но просто верить в то, что... Как вам сказать? — Лина не нашла нужных слов, и особого желания продолжать разговор у нее тоже не было. Но надо было что-то сказать. И, кивнув в сторону администратора, она спросила у соседки: — Так где же вы все-таки собираетесь остановиться?