Повести, рассказы

16

Еще за несколько дней до того, как Рафаил пригласил Лину встречать с ним Новый год, все столики в ресторане на этот вечер были уже заняты. О том, что так могло случиться, знали, кажется, все, кроме нее, Лины. Она это сразу поняла, когда вошла в вестибюль ресторана и услышала горячий спор собравшихся к условленному часу парочек, с которыми Рафаил тут же познакомил ее. Все осыпали друг друга упреками за то, что столики не были заблаговременно заказаны. И так как каждый, оправдываясь, считал нужным подчеркнуть, что не позаботился он об этом отнюдь не потому, что пришлось бы самому выложить за всех сразу всю сумму, Лина почти не сомневалась, что именно это и было истинной причиной случившегося, и она невольно заглянула в свою сумочку. Предупреждение Рафаила о том, что каждый будет платить за себя, хотя он потом и пытался обратить это в шутку, было совершенно излишним — Лина так или иначе все равно заплатит за себя. Она намекнула ему об этом еще по дороге сюда и дала ему это почувствовать также и теперь.

— Почему вы мне раньше не сказали, что может так получиться? Я нашла бы и время и деньги, чтобы заранее заказать для всех столики.

Рафаил Евсеевич ей ничего не ответил. Не ответил он и тем, кто обращался к нему, как к старшему, с одним и тем же вопросом: «Зачем терять время?» — и одним и тем же советом: «Попытать счастья в другом ресторане». Но Рафаил знал: ни в какой другой ресторан в городе Лина не пойдет. Сюда она пошла только потому, что здесь, как уверял Рафаил, ежегодно в еврейский праздник рошешоно оркестр исполняет еврейские мелодии и русская певица выступает с еврейскими песнями.

Одна из женщин предложила бросить жребий, кому из них отправиться на переговоры с администратором, раз мужчины ничего не добились. Не может быть, чтобы администратор не оставил несколько свободных мест, а там, где администратор мужчина, с ним должны вести переговоры, конечно, женщины. С дамой он будет говорить по-другому.

Женщина с большими сверкающими серьгами, предложившая бросить жребий, вероятно, не думала, что придется идти ей. А когда мужчина, с которым она пришла, посоветовал ей начать переговоры с того, что среди них есть адвокат и адвоката нечего опасаться, Рафаил сам отправился к администратору, пригласив с собой Лину. По взгляду, который Рафаил бросил на нее, Лина не могла понять, пригласил ли он ее с собой для того, чтобы доказать, что все решают деньги, или взял ее в свидетели: пусть видит, что он не имеет ни малейшего отношения к тому, о чем рассказал ей тогда о себе на пляже.

Администратор поднялся с ними на второй этаж и, в который раз повторяя, что у него могут быть из-за этого неприятности, ввел их в отдельный кабинет, примыкавший открытой стороной к большому, ярко освещенному залу, нависая над ним подобно ложе в театре. В этом кабинете с большим ковром на полу, с бронзовыми канделябрами и немецким пианино столики были уже сдвинуты и сервированы. Очевидно, администратор был прав, когда сказал, что этот кабинет придерживают на всякий случай и без разрешения директора его нельзя занимать.

В награду за успешные переговоры Рафаила и Лину посадили на самое почетное место, откуда виден был весь зал.

Пока официант хлопотал у стола, Лина внимательно разглядывала празднично разодетую публику в зале и слушала рассказ Рафаила о празднике рошешоно.

Рошешоно — это один из тех праздников, рассказывал ей Рафаил, когда в его городе синагога полна прихожан. Он не ходит туда не только потому, что не верит, что мир кем-то создан и кто-то им руководит, ему просто неприятно видеть, как люди вдруг становятся набожными на два-три дня в году. При этом молящиеся ведут себя как на суде — каются в своих маленьких грешках, умалчивая о грехах более значительных, и оскверняют тем самым память своих предков, которые шли в синагогу, потому что действительно были набожны, целый день, молясь, били себя в грудь и каялись в грехах, которых не совершали.

Слушая Рафаила, Лина удивлялась, что видит здесь, в ресторане, столько молодых людей. И еще больше удивляло ее, что все эти молодые люди подпевают певице, исполняющей еврейские песенки. А она, словно привязанная, таскала за собой длиннющий шнур микрофона.

Когда сидящие в зале, перекрикивая друг друга, стали заказывать не очень молодой и, судя по наряду, не очень скромной певице разные песенки, Лине вдруг тоже захотелось заказать единственную запомнившуюся ей песню «Выхожу я на крылечко», которую мать пела ей в раннем детстве. Слов этой песни она не понимала, так же как не знала еще несколько дней тому назад, что, рошешоно означает «Новый год».

Новый год так Новый год! Лина сегодня ни от кого не отстанет. И когда Рафаил Евсеевич спросил у нее, что она будет пить, ответила:

— То же, что и вы.

— Водку?

— Ну да.

Почему он так странно на нее посмотрел? Не расслышал?

— Да, водку, — повторила она, отбросив со лба каштановую прядь, подстриженную как у мальчишки, и ее большие карие глаза еще веселее засияли.

Пожилой мужчина в очках, сидевший справа от Лины, с подчеркнутым вниманием относившийся к своей молодой соседке, попросил всех наполнить рюмки и сказал:

— Все знают, что означает «лехаим»? «Лехаим», друзья мои, в переводе означает «за жизнь», а в рошешоно, как утверждает Библия, решается судьба каждого из нас, записывается, что уготовано каждому в наступающем году. Но что, скажите мне, для нас важней, чем здоровье и мир на земле? Так выпьем, друзья мои, за здоровье друг друга, за мир на земле! С Новым годом!

Лине было непривычно и интересно теплым осенним вечером, когда деревья под окнами еще по-летнему зеленеют, а воздух насыщен запахом цветов, слышать новогодние поздравления, которые она уже слышала месяцев девять назад в праздничном сиянии разноцветных лампочек на елке, на стройной зеленой елке, еще пахнущей снегом и лесом.

Возвышенное, праздничное настроение не оставляло Лину весь вечер, и всякий раз, поднимая рюмку, она радостно повторяла новое слово «лехаим».

Что это сегодня с Рафаилом? Молчит весь вечер и как-то странно смотрит на нее.

— Что с вами? — тихо спросила Лина. — Что-нибудь случилось?

— Не знаю.

Лина встретилась с ним взглядом и смущенно опустила голову.

— Не знаю, — повторил Рафаил, налил в рюмку водки и молча выпил.

Внизу, на эстраде, без устали пела певица, в который раз повторяя одни и те же песенки, но публике они не надоедали, и аплодисменты звучали все громче. Музыканты были уже навеселе. Это видно было по тому, как пианист колотил по клавишам и налегал на педали, как саксофонист надувал побагровевшие щеки, как ударник подпрыгивал, ударяя в медные тарелки.

Оркестр закружил всех в бешеном вихре. Танцевали между столиками, у эстрады, в проходах. Когда музыка немного стихла, Лина взяла Рафаила под руку и спустилась с ним в зал.

— Что сегодня с вами? — плавно кружась в вальсе, опять спросила Лина, и Рафаил вновь ответил:

— Не знаю.

А когда их взгляды встретились, она услышала:

— Зачем вы спрашиваете меня об этом?

Лина смотрела на него, словно сквозь туман.

— Зачем вы спрашиваете меня об этом? — приглушенно повторил Рафаил. — Разве вы сами не знаете? — Он поднес ее руку к губам, сказал что-то еще, но Лина слов не расслышала.

Только теперь Лина поняла, почему после первой их встречи он несколько дней не появлялся на пляже, а появившись, выдавал себя за другого и наговаривал на себя! Это он все придумал, чтобы ей было легче бороться с собой. Но откуда у него такая уверенность, что ей придется бороться с собой? Может быть, он это заметил у нее, когда она сама еще не знала, почему начала приходить на пляж намного раньше, чем прежде, и позже уходить с пляжа, почему каждый раз после ужина направлялась в кипарисовую аллею...

Когда Рафаил ответил, что она сама знает, почему он сегодня такой, Лина почувствовала, что теперь ей уже будет легче сказать ему то, что давно собиралась сказать, но не знала где: на высоком ли обрыве у моря или на аэродроме, перед самым отлетом. Лина тоже даст ему оружие, чем побороть себя, — она давно уже пребывает в том возрасте, которого он так избегает, так боится...

Лина кружилась в медленном вальсе, как во сне. Музыка сейчас звучала совсем тихо, не заглушала громкое биение ее сердца.

— Что-то давно нет вестей из дома... Муж в последнем своем письме обещал на несколько дней приехать ко мне.

Напоминание о муже было для Лины единственным щитом, за который она хотела спрятаться.

Проходя через зал, Лина чувствовала, что на нее смотрят, и от этого шаги ее были легкими и сама она казалась выше и стройней.

— Не надо. — Лина отодвинула от Рафаила только что поданную бутылку водки. — Не надо. Вы сегодня достаточно выпили.

— Боитесь, что я опьянею. Я все равно уже пьян.

Однако он лишь пригубил и тотчас поставил рюмку на стол, но Лине он налил полный бокал шампанского. Лина знала, что от шампанского после водки кружится голова, знала это и все же выпила бокал до дна не переводя дыхания.

Оркестр внизу заиграл какой-то очень бурный, быстрый танец, от которого молодые люди в зале вскочили с мест и закружились в хороводе.

— Что они играют? — спросила Лина, легко коснувшись его руки.

Ей показалось, что она его разбудила. Он смотрел на нее рассеянно, голос его, как со сна, был немного хриплым.

— Простите, я не слышал.

— Они играют «Сто двадцать» — еврейский, так сказать, рок-н-ролл, — ответил Лине светловолосый молодой человек в темных очках, сидевший за их столом. Весь вечер он перешептывался и переглядывался со своей соседкой, маленькой миловидной брюнеткой.

Ах да, Лина вспомнила этот танец. Как-то в день рождения дочери долговязый молодой человек притащил магнитофон, и, когда начались танцы, он с какой-то особой торжественностью объявил, что принес с собой «Сто двадцать». От этой мелодии, помнится Лине, на душе стало пустынно. И сейчас стало так же пустынно, и Лина невольно оглянулась, словно ища того долговязого парня. Но перед ней был светловолосый юноша в больших темных очках.

— И вам нравится такая музыка? — спросила она его.

— Конечно, — ответил молодой человек.

— А вам? — обратилась Лина к маленькой брюнетке. — Не понимаю, как может нравиться такая примитивная музыка. Вы серьезно сказали, что вам нравится? — вновь спросила она молодого человека.

Оркестр отдыхал, отдыхала и певица. Сейчас кончится перерыв. Лина вдруг подошла к пианино и с тем же внутренним трепетом, с которым когда-то играла в присутствии Генриха, пробежала пальцами по клавишам. В зале и в кабинете стало тихо, как перед грозой. И гроза разразилась... «Лунная соната», которую Лина играла, унесла ее на крутой высокий обрыв, где пенистые водяные горы вели беспощадную битву...

Оркестр после этих долго не смолкавших аплодисментов теперь уже играл как-то иначе, и сидящие в зале тоже как-то притихли. А может быть, ей это все показалось?

Никто не заметил, как Лина кивнула официанту и вышла с ним в коридор.

— Пожалуйста, приготовьте счет. Я подожду здесь.

Расплатившись за всех, Лина вернулась и спросила молчаливого и задумчивого Рафаила: