Идеалист

4

Алексей Иванович был в тягостном состоянии, и неприветливо встретил Виктора, когда в цивильной одежде, в зелёной рубашке с засученными рукавами и расстёгнутым воротом, он крупно появился в крыльце, цепким взглядом охватил двор, завидел его, в одиночестве сидящего в качелях, подошёл уверенно-тяжёлой походкой. Высок, могуч был Виктор с виду: постоянные служебные тренировки округлили его плечи, бугрились мышцы на оголённых руках, железной хваткости ладонями он мог бы, казалось, выволочь даже врытый в землю столб. В теперешнем своём облике Виктор напоминал борца в лучшей своей форме, с пристальностью следящего за противником, готовый в любую из секунд ответить на любой его выпад.

Эта-то видимая физическая могучесть теперешнего Виктора Гавриловича, в прошлом друга и сочинителя тревожащих сердце стихов, и вызвала в Алексее Ивановиче при первой после долгой разлуки встрече с Виктором, дослужившимся до полковника службы государственной безопасности, скрытую иронию.

Алексей Иванович убеждён был, что в нынешнее время не сила рук, но проницательность умов решает исход тихих изощрённых межгосударственных войн. При вчерашнем застолье он не имел возможности убедиться в проницательности ума нынешнего Виктора Гавриловича, - в общем разговоре за столом он только молча смотрел на тех, кто говорил, - и потому, кивком головы ответив на приветствие Виктора, присевшего рядом, на врытую в землю скамеечку, тут же заговорил:

− Скажи-ка, Виктор Гаврилович, - начал он с некоторым даже вызовом, не сдерживая по праву прежней дружбы ни тревожных мыслей своих, ни чувств. – Скажи-ка ты мне, щит и меч нашей Родины, можешь ли ты спокойно чувствовать себя, когда в твоей квартире из крана течёт вода? Вот, читаешь ты, телевизор смотришь, с гостем разговариваешь, а на кухне или в ванной вода хлещет? Предположим, из-за испорченной прокладки в кране? Та самая живая, бесценная вода России, без которой у человечества не может быть Будущего?.. Которая, как воздух, которым мы дышим и не замечаем, что он есть?

Ты газетку почитываешь после исполненных трудов праведных, а вода хлещет! И во дворе ржа проела трубы, озёра по двору растекаются! Не случится так, что и Россию опалят жаркие пески Сахары? Что за глоток воды мы будем отдавать своё человеческое достоинство? Да не смотри ты на меня, как на врага Отечества! Разговор не о воде. Разговор о людях. Не водопроводные трубы прохудились. Прохудилось что-то в самом государстве! В общественной нашей жизни дыры образовались! И через эти дыры, Виктор – Витенька, уже выхлёстывается так трудно состроенная, человеческая наша нравственность. Истечёт, сникнет её возвышающая сила, и опустится человек опять до бездумья и дикости. Восторжествует пещерный эгоизм, каждый у другого будет вырывать кусок. И тогда уж забудь про справедливость, и про любовь к Отечеству забудь!

Вчера слушал ты Васёну, да и у меня таких горестных замет с не один десяток наберётся. Душа стонет, криком кричит от того, что нравственная ржа разъедает государство. А вы, охранители нашей государственности, что – ничего не видите?..

Понимаю, ваша забота, так сказать, натуральная безопасность страны, – диверсанты, шпионы, разглашатели тайн. Здесь вы на страже, стеной стоите. И в то же время в совершенной бестолковости перед самым главным – перед нравственным состоянием человека!

Ведь разрушить нравственность – это разрушить самого человека. Разрушить человека – это разрушить страну, Отечество разрушить!.. Ты понимаешь это?.. – Алексей Иванович торопился выбросить мысли, давившие мозг, как будто сидящий перед ним друг его детства мог облегчить истязавшую его боль.

Всё время, пока Алексей Иванович разгорячено говорил, Виктор Гужавин сидел склонившись, сначала как бы в ожидании, оперев на колени руки, потом уже накрепко сцепил широкие сильные ладони. Не раз он собирался прервать Алексея Ивановича, но сдерживал себя, только ниже клонил крупную голову в густых светлых волосах, спадающих на обе стороны лба, нарочито замедленными движениями покачивал меж расставленных колен напряжённо сжатые кулаки.

Дождавшись, наконец, минуты, когда Алексей Иванович замолчал, стал вытирать платком вдруг запотевшие очки, он с той же нарочитой медлительностью, с какой водил перед собой сцепленными руками, осторожно, но с чувствуемой неуступчивостью, сказал:

− Вижу, что нашу службу ты, Алексей Иванович, знаешь понаслышке. Да тебе и не надо её знать. У тебя своё, нужное народу дело. Тебе и заниматься им. Наша забота, - чтобы тебе и всем честным людям спокойно работалось…

Алексей Иванович быстро надел очки, колюче посмотрел.

− Спокойно?!. – спросил он. – Да какой тут, к чёрту, покой, когда кругом, куда ни поглядишь, разрыв, бездна между той нравственностью, что провозглашается, и вознёй корыстных интересов. Всюду, сверху до низу!..

− Горячишься, горячишься, Алексей. А когда горячишься, предмет может видеться не таким, каков он есть.

− И ты в утешителях! Я же не мало езжу. Вижу новые дороги, города. Сёла, заводы. И поля вижу, не пустые, с хлебами. И людскую одежду в витринах и на девицах вижу. Жизнь продолжается. Не может не продолжаться. Это общий закон развития.

А не думается тебе, что суетная забота о собственном благополучии становится чуть ли не государственной политикой? И люди впадают в какуюто нравственную глухоту, зная или догадываясь что творится там, наверху?..

Там, у вас, кто-то думает, тревожится состоянием общества? Или эта не ваша, так сказать, компетенция?..

− Может, поговорим о чём-нибудь полегче? – Виктор улыбнулся вроде бы открытой улыбкой, но и в этой памятной Алексею Ивановичу какой-то неуклюжей, в то же время и располагающей улыбке, была всё та же профессиональная замкнутость. Виктор улыбался как бы из узкого пространства, из крохотного окошечка, приоткрытого лишь прежней их дружбой.

Алексей Иванович почувствовал это, сожалеюще усмехнулся.

Виктор понял, сидел некоторое время молча, видимо, в неловкости от того положения, в котором оказался. Потом заговорил уже серьёзно, с медлительностью человека наперёд обдумывающего слова:

− Что могу ответить тебе, Алексей. Многое мы видим, знаем, далеко не всё можем. Краны нравственности текут, это ты верно подметил. Хватило бы ума самим исправить, перекрыть, да на то требуется благословение. И не только жековского слесаря. Ты говоришь про боль свою, только чувствуя нелады жизни. Подумай, каково тому, кто изо дня в день на то смотрит, всё ведает. Сколько всякой мрази наверх повылезало. И не только этих. По ресторанам пьющих, жрущих, о свободе орущих. А и должностных мужей, озвучивающих высокие слова о благе народном, но живущих далеко не должностной заботой о собственном благополучии. Дельцов с двойными душами развелось, что тараканов в нечистоплотной избе. И вместо того, чтобы кипятком прошпарить, кто-то усердно подкармливает их… - Виктор помолчал, видимо решая, договаривать ли? Решил договорить:

− Ты, Алексей, наверное не знаешь. Но без партийных органов мы шага ступить не можем. Такие вот пироги, Алексей Иванович. Не принимай моё молчание вчера за столом за безразличие. Должен бы помнить, что подобная болезнь не для меня. Между прочим, побороться с теми же несуразностями жизни у тебя возможностей больше. Писательское слово пока ещё звучит!.. – Виктор Гаврилович смотрел теперь испытующе, в толстых губах крупного нервного его рта удерживалась усмешка человека понимающего даже то, что он, Алексей Иванович Полянин, не счёл возможным досказать…