Идеалист

3

«Так что же всё-таки случилось? – думал Алексей Иванович. Мысли были нехорошие. Они разрушали тот лад, который как-то сам собой, помимо его воли, установился в их с Зойкой жизни. – Что же произошло? – размышлял Алексей Иванович, возвращаясь мыслями к случившейся вчера в их доме дикости. Да, это была дикость, неожиданная, неподвластная ни ему, ни Зойке. В первую очередь, разумеется, ему, он должен был сдержать себя. Вернулся он с очередного, совершенно бесполезного совещания в идеологическом отделе Обкома партии уже раздражённым. Зойки дома не было, на столе увидел записочку на клочке газеты: «Алёшечка, я скоро приду. Целую тебя. З.»

Подобные записочки были Зойкиной потребностью, она оставляла их, когда куда-нибудь убегала и Алексей Иванович мог прийти домой без неё. Зойка жаждала ласковых слов, ласковые слова были для неё, как тепло весеннего солнышка. Он даже в ласках был молчуном.

И оправдываясь, говорил с улыбкой: «Зой, ну, зачем тебе слова! Ты же всё чувствуешь, всё знаешь. То, что у нас – выше слов!..»

Зойка не соглашалась.

− Мне нужны слова, Алёшенька. Я очень хочу добрых слов!..

И писала такие вот записочки. И требовала, чтобы он тоже оставлял свои. «А что-то в этом есть, - думал Алексей Иванович. – Всего-то пара слов, девчоночье старание напомнить, что и без него она – с ним. А вот поди ж ты, – пахнуло теплом от торопливых слов на газетном обрывке!»

Обедать без неё Зойка не позволяла, и Алексей Иванович, переодеваясь, думал: наверное, в магазин упорхнула с маленьким Алёшкой. Вот уж, где её стихия! Для мужчин – охота, для женщин – магазин. Очень даже похоже. Охотник стреляет, если дичь налетела на выстрел. Женщина покупает, если только в её кармане достанет денег на покупку.

«Хочется, очень хочется!» - вся Зойка в этом.

Алексей Иванович вспомнил, как Зойка распорядилась первой его зарплатой, которую всю, целиком, он отдал ей.

Вернулась домой возбуждённо-радостная, заставила его отвернуться, потом повернуться, предстала в блеске, как казалось ей, удачной покупки. Плащик, в который она облачилась был, на взгляд Алексея Ивановича, не лучше, не хуже тех, что носила половина женщин в их городе, правда, расцвечен был блестящими пуговками, пистончиками, шнурочками, что, как можно было догадаться, и пробудило в Зойке азарт.

Зойкиной внешности плащик не импонировал, она это скоро почувствовала и редко одевала. Плащик долго длил своё существование на вешалке среди прочих непонравившихся, а потому бесполезных, в общем-то, вещей, обретённых вот так же, по вдруг возникшему желанию.

Разумеется, не сама покупка нахмурила его. Зойка почувствовала, что он недоволен, по-своему всё истолковав, поспешила объясниться:

− Я и тебе купила! Вот, - сказала она радостно. – Маичку и трусики!..

Алексей Иванович не знал, то сердиться, то ли смеяться её девчоночьей наивности.

− Скажи-ка, Зоинька, сколько денег у тебя осталось? – спросил он.

− Вот, ещё осталось. Двадцать рублей, - показала она свой кошелёк.

Гасить простодушную Зойкину радость он не посмел. Сказал только, давая самой додумать некоторые особенности новой их жизни:

− Вот на эти двадцать рублей мы и будем жить до новой зарплаты!

Зойка, конечно, по-женски выкрутилась, у кого-то что-то заняла, прокормила всех троих до очередной получки. И ничуть не изменилась, - вся осталась в стихии чувственных порывов! Только теперь, выцелив желанную вещь, она хитренько приводила Алексея Ивановича в магазин, и будто советуясь с ним, склоняла его на покупку.

Алексей Иванович, в общем - то примирительно относился к Зойкиным хитростям: когда что-то решалось вместе, он готов был уступить.

Само по себе подобное женское лукавство не могло стать даже отдалённой причиной того первого в их жизни, дикого взрыва оскорблённых чувств, который случился на исходе дня.

Причина, видимо, к тому была, не могло её не быть, но вовсе не в тех мелочах, какие виделись потрясённой его гневом Зойке.

«Так, что же, всё-таки, случилось?» – в который уже раз спрашивал себя Алексей Иванович. Он как будто страшился ошибиться в причине случившегося, и осторожной мыслью шёл вслед за событиями.

Прочитав оставленную на столе Зойкину записочку, он улыбнулся, пошёл переодеваться, с облегчением сменил насквозь пропотевшие под протезами чехлы. Хотел почитать, поджидая Зойку, но неостывшее раздражение от совещания, никому ненужного, кроме разве самого Секретаря, не давало сосредоточится на чтении.

Пока он сидел на совещании, он подсчитал: совещание длилось четвёртый час, за месяц подобных «обязательных» совещаний созывалось девять-десять. Это почти сорок часов жизни! Если бы это время он работал за столом, он мог бы выстрадать тридцать страниц своей книги!..

Давно бы надо решиться не ходить на бесполезные сборища. Но он ходит! Железное понятие «надо», закоренённое в нём всем опытом прежнего общения с людьми, продолжало действовать в угоду кому-то, и Алексей Иванович не чувствовал вокруг себя силы, способной изменить действующий в общественной жизни города непорядок.

Он отложил книгу, прошёлся по комнатам, вошёл в кухню. Человек раздражённый обострённо воспринимает окружающие предметы, его может болезненно задеть то, мимо чего он не раз проходил в добром расположении духа. В кухне взгляд его зацепился за раковину, полную грязной посуды, газовую плиту, неприглядную от чёрно-бурых наплывов расплёснутой при кипении пищи, нечистые мокрые полотенца, в спешке засунутые между рёбрами батареи; увидел он крошки и жирные пятна на светлом линолеуме пола и, хотя это напомнило нечто из прежней его жизни в театральном общежитии, раздражение, бывшее в его сознании, - он хорошо это помнил – не перекинулось на Зойку. Он догадывался, откуда вошла в её жизнь стихия домашнего непорядка, которая для самой Зойки была как старенькое, потрёпанное, но привычное платье. Он знал Капитолину, её мачеху, под тяжёлой рукой которой своенравная отроковица пробивалась в свою нелёгкую жизнь.

Капитолина жаждала покорности, слово её должно было исполняться мгновенно, она не останавливалась перед тем, чтобы подогнать непослушницу пинком или хлестнуть пребольно попавшимся под руку голиком. И Зойка в своём злом противостоянии мачехе не могла не приноровиться всё делать в поспешании, всё на показ – лишь бы уйти от окрика, отвязаться от навязываемых дел.

С тем пришла она и во взрослую свою жизнь. Все домашние дела исполняла как будто на бегу. Если варила обед, то суп и каша клокотали на самом большом газу. Посуду мыла в такой спешке, будто опаздывала к поезду. Грязные кастрюли и сковороды сваливала в раковину, накрыв полотенцем, оставляла «на потом» - лишь бы с глаз долой. Зато картошку чистила и варила в минуты, не успевал Алексей Иванович умыться, как мелко накрошенная, поджаренная, любимая им картошка уже стояла на столе.

Из всех забот, самым важным для Зойки было усадить своего Алёшечку за стол, сказочно быстро всё выставить и потом долго, долго кормить. За столом он как бы был в её власти. Она не позволяла ему даже резать хлеб, потянуться к ящику за ложкой или вилкой, тут же вскакивала, подавала. Сидела напротив, подперев кулачком тугую щёку и влюблённо следила, как он ест.

Алексей Иванович пробовал что-то изменить, как-то поделить домашние заботы. Но видя, как страдает Зойка от того, что она не может делать, как ей хочется, в конце концов, уступил.

Зойка благоразумненько умолчала о женской своей тайне запавшей ей в голову от житейских поучений Капитолины, - «Мужика прибирают к рукам через желудок. Кто кормит, тот и вершит!..» - твердила она Васёнке. И Зойка это постоянно повторяемое её речение намотала на завиток своих непокорных волос. На всю жизнь уверовала: любить, значит кормить.

Кормить своего Алёшу, быть с ним рядом, она готова была в любой час дня и ночи. А вот всё другое, то, что было вокруг – кухня, плита, посуда, уборка – всё это было для неё как бы между прочим: можно сделать, можно и погодить!

В кухне всё ждало рук. И Алексей Иванович зажёг водогрейку, стал тщательно, как делал всё, отмывать тарелки, ложки, чашки. Заодно начисто перемыл и всю другую посуду на загромождённой до невозможности сетчатой сушилке, убрал лишние тарелки в шкафчик, потеснив давно отслужившие баночки, коробочки, какие-то пробочки и крышечки, бог весть для каких случаев засунутых туда Зойкой.

Он отчистил плиту, протёр пол, взялся за пылесос, когда, как всегда запыхавшись, в обычной своей торопливости, влетела в квартиру Зойка, крикнув от дверей: «А я Алёшку в кино проводила!» Мгновенно обозрев все домашние дела Алексея Ивановича, она тут же скинула пальто, вырвала у него из рук шланг гудящего пылесоса, с показным усердием, с красным от возмущения лицом, стала водить щёткой по полу.

Размолвка ещё могла окончиться миром. Отойди Зойка от злого чувства, улыбнись, похвали за порядок, наведённый в квартире, - всё окончилось бы благодарным согласием, они вместе сели бы обедать.

Зойка же в уже охватившей её злой обиде выкрикнула такие слова, которые ни при каких обстоятельствах не должна была произносить. И Алексей Иванович взорвался.

В гневе он бывал страшен. Чудовищная энергия духа, заложенная в нём, в мгновение воспламенялась и обрушивалась на того, кто был причиной гнева. В такие минуты разум его как будто захлёстывало петлёй. Он уже не различал, кто перед ним – сильный или слабый, действительно виноватый или случайно оказавшийся тут.

В подобном состоянии даже малая несправедливость казалась ему чудовищной, он сокрушал её всей возможной силой.

Зойка впервые видела Алёшу в гневе. Взрывная мощь его натуры, вложенная в яростные, будто исхлёстывающие слова, потрясли её. С белым, застывшим в ужасе лицом, она отбросила шланг исступлённо гудящего пылесоса, охватила голову руками, бросилась в кухню. Он слышал громкие её рыдания, но в такие минуты не было в нём ни жалости, ни сострадания, он будто заледеневал и долго пребывал в состоянии бесчувствия, не имея сил ни говорить, ни видеть кого-либо. Молча, недвижно сидел он в своей комнате, уставясь невидящими глазами в подсвеченное уличными огнями окно.

Легли они в общую у них постель в разное время, не промолвив слова друг другу.

«Все семейные ссоры начинаются с пустяков, - думал Алексей Иванович, мысленно, шаг за шагом, повторяя события тягостного для них обоих дня. – И каждая имеет два исхода. Или – если в семье прочный лад – недоразумение тут же рассеивается, как дымок холостого выстрела, или, - в противоположном случае, - подобно взрыву раскидывает семью по разным углам квартиры, и долго ещё в многодневном молчании падают осколки, изранивая и разъединяя души. Подобный исход – знак не всегда сознаваемой, но уже подступающей беды».

«Вчера был взрыв, - думал Алексей Иванович. – Не мимолётная ссора, а именно взрыв. И тому не может не быть причины. И причина, конечно, не в грязной тарелке, и не в пылесосе…»

От напряжённой, безрадостной ночной работы ума проступал неприятно холодящий пот. Кончиком пододеяльника осторожно, чтобы не побудить к бесполезному сейчас разговору Зойку, он отирал лоб, шею, снова безмолвно лежал в тягостных раздумьях.