Идеалист

1

− Рад, рад, командир. Значит, не всё ещё потеряно во фронтовом братстве! – Авров встретил Алексея Ивановича Полянина у дверей, сопроводил к кожаному креслу, с какой-то даже заботливостью усадил. Сохраняя приветное выражение на когда-то сухом, жёстком, теперь располневшем и округлившемся лице с совершенно белыми, прямо-таки молочной белизны усами, пошёл к своему месту. Когда замедленными шагами он обходил громоздкий, почти от стены до стены стол, Алексей Иванович отметил, что у нынешнего Аврова тяжёлая походка состарившегося мерина.

Поглядывая на бывшего своего фронтового командира почти любовно, в то же время с чувствуемой настороженностью, Авров по-хозяйски расположился за столом, которые по наработанному стандарту устанавливаются прежде всего другого в просторных кабинетах первых и вторых лиц по всей партийной и государственной вертикали.

Как во всех подобных кабинетах, к большому столу приставлен был сбоку меньший стол с телефонами и селектором, с лицевой стороны два удобных кожаных кресла разделялись низким поблёскивающим полировкой столиком. Глаз отмечал роскошный ковёр на полу, в углу высокие часы с медленно качающимся маятником, прочие атрибуты основательности, каковыми оснащаются обычно заботами помощника и секретарей столы начальства – матовые настольные лампы, тяжёлого мрамора приборы, хотя век чернил давно прошёл и удобные шариковые ручки заменили гусиные и стальные перья, ну и прочая непрактичная мелочь, перекочевавшая из прошлого в дни нынешние, вроде пресс-папье и пачки разного цвета карандашей, втиснутых в мраморный стакан.

Вкус хозяина в таких кабинетах редко учитывался. Но наблюдательный ум Алексея Ивановича отметил некоторое нарушение общего стандарта. Чугунная статуэтка Мефистофеля в развевающемся плаще на столе у чернильного прибора была явно обретением самого Аврова.

Видимая небрежность в расстановке стульев вдоль длинного стола для совещаний с узким кругом лиц, заполненные окурками пепельницы, неубранные пустые бутылки «Боржоми» у окна под десертным столиком, давали основание предположить, что весь этот кабинет для бывшего старшины нечто вроде фрака, надеваемые на обязательные приёмы, лишь знак приближённости к власти, что жизнь, наполненная истинными интересами Геннадия Александровича Аврова, протекает где-то за пределами этого кабинета.

Наблюдать Аврова в новом качестве было любопытно, раздражение на Юрочку, уговорившего его принять высокое приглашение, как-то само собой улеглось.

По тому, как предупредительно пропускали его через охраняемые двери и лестницы, Алексей Иванович мог догадаться, что его не только ждали, что Авров – власть в этом вызывающем почтение здании.

Он попытался угадать, какую точно должность занимает его старшина, но остановился на мысли, что для непомерно разбухшего государственного тела имело значение не название должности – значение каждого определялось здесь другими, невидимыми простому смертному связями, закреплялось симпатиями, услугами, дружеским расположением властвующих в этом доме чиновных людей.

Ясно было одно: Авров был внутри этого дома. Остальное, видимо, зависело от случая и самого человека, его чутья, умения нащупать свою удачливую тропу в дебрях государственных и житейских взаимоотношений.

Авров, давая гостю освоиться в новой для него обстановке, выдержал паузу, сказал с улыбкой:

− Зная Юрия Михайловича, могу предположить, что он уже поставил в известность Алексея Ивановича Полянина о возможных переменах в его судьбе. Я не ошибся?..

Алексей Иванович помнил хмельную Юрочкину болтовню, пожал в неопределённости плечами.

− Между тем, он близок к истине, - говорил Авров, давая понять, что уже осведомлён о разговоре Юрия Михайловича.

− Новое крупное издательство – это и новый шаг в политике. Нам нужен свежий человек, достаточно авторитетный в литературном – и не только в литературном – мире. Если Алексей Иванович Полянин даст своё согласие, он войдёт и в правительственную номенклатуру, ему будет предоставлена соответствующая квартира, я думаю, на Комсомольском проспекте, поближе ко всем писательским центрам.

Ну и всё прочее, чем щедра наша матушка-столица. Как смотрит Алексей Иванович Полянин на возможную перемену в своей судьбе?..

Авров ещё не договорил, а над головой Алексея Ивановича уже как будто лопнул снаряд – вся та же знакомая звень войны снова зазвучала, неостановимо, нудно, приглушая завораживающий голос Аврова.

Он сдержал желание каким-либо резким движением высвободиться от будто укутывающих его Авровских слов. Он верно чувствовал, что всё это лишь присказка к чему-то более важному, о чём Авров ещё не заговорил. Потому, сдержав себя, давая Аврову понять, что перед ним далеко уже не тот наивный, горячий, девятнадцатилетний лейтенант, которого легко было обойти во всех житейских делах, сказал, намеренно оставляя вопрос открытым:

− На такие повороты судьбы вдруг не решаются.

Авров согласно наклонил голову.

− Понимаю: семья, друзья, прочее…

− Не только, не только, Авров! – проговорил Алексей Иванович.

Взгляды их встретились. Авров понял, что скрытая суть его игры разгадана, счёл нужным несколько отступить.

− Что же, Полянин, - сказал он вполне миролюбиво. – Время ещё есть. Поразмысли, посоветуйся дома. Во всяком случае, с моей стороны поддержка тебе оказана будет полная… - Некоторое время Авров молчал, задумчиво постукивая по столу пальцами. В такой же задумчивости заговорил:

− Ты знаешь, не могу отделаться от мысли: уж не мистической ли верёвочкой связало нас в те далёкие, овеянные военной романтикой годы?! Ведь мы с тобой разные, диаметрально противоположные в понимании самой сути человеческого бытия. Казалось бы, разлетелись по российским весям и живи каждый в меру своего разумения. Ан нет, оба мы в какой-то оболочке, вроде протонов и электронов в когда-то неделимом атоме. Стремления разные, а оторваться друг от друга – никак! Что это - единство противоположностей? Не задумывался?

− Не приходилось, - отозвался Алексей Иванович. И воспротивившись невесть откуда явившемуся побуждению назвать Аврова на «вы», договорил, мысленно осуждая себя за странное побуждение:

− О протонах-электронах не берусь судить. Но в том, что мы с тобой – разные, ты прав.

Авров, внимательно слушающий, протестующее поднял руку.

− Если прав я, не прав – ты. Меняется жизнь, меняются и взгляды. Наличие противоположностей не исключает единства действий. Вполне может быть и у нас одна, скажем, общечеловеческая забота! Кстати, есть к тебе ещё один разговор как раз о весьма важном государственном деле. Но о делах потом. Вижу тебя и не могу отказать в удовольствии порассуждать о нашем прошлом. Не возражаешь?

− Рассуждать о прошлом – это что, нынешняя должностная твоя обязанность? – спросил Алексей Иванович.

Авров умно не заметил иронии, с добродушной улыбкой подтвердил:

− И обязанность – тоже! Как-никак, кроме опыта войны, обогатился двумя высшими образованиями! И с этого вот должностного места приходится охватывать всю триаду: прошлое, настоящее, будущее. Скажи откровенно, командир, не ожидал, что униженный, растоптанный старшина поднимется?.. – глаза Аврова с веселящимися точками зрачков смотрели победительно.

Алексей Иванович выдержал неприятный ему взгляд, ответил:

− Не ожидал, Авров. Действительность, в которой мы жили, не расположена была к таким, как ты.

− Люблю прямоту! – Авров, жестом руки выразил своё удовлетворение. – А знаешь ли ты, незабвенный Алексей Иванович, что ты, дал мне всё, что есть у меня теперь?.. Ну, нэ дывися, як той парубок на гарну дывчыну. Я ж памятлив! Тот последний бой, что свёл и разлучил нас на три десятка лет, подарил мне жизнь и выдал индульгенцию на безгрешие. А святым отцом, давшим мне то и другое, был ты, командир!

Алексей Иванович даже вздрогнул – насколько диким показалось откровение бывшего старшины, сказал усмехнувшись:

− Если ты и получил индульгенцию, то только не от меня. Твоих грехов я бы тебе не отпустил.

− Не скажи! – глаза Аврова как-то даже лихо засветились от возможности добраться до чужой слабости. – Не скажи, – повторил он. – Когда с пробитой рукой наткнулся я на тебя, ты же всё понял, Полянин! Я был в твоей власти. Ты мог, исходя из своей идиотской приверженности к справедливости, напрочь сломать мою судьбу. Хуже – мог навечно положить меня в землю. Думаешь, я не видел, как поднял ты пистолет, как в праведном гневе выцеливал меня? Не в ту ли именно минуту сознал ты, что оба мы принадлежим к единому роду человеческому! Что человечеству без противоположных сущностей не выжить?.. Разумеется, о подобных философских изысках тогда ты не думал.

− Но ты не выстрелил! Значит, было в тебе что-то, что оказалось сильнее твоей зашоренности. Значит, в сути, в корне, мы одинаковы? Различия начинаются где-то вверху, не в корнях, в кроне? Ум гудит, Полянин, понять хочу, как, в чём, мы с тобой одинаковы? Ухватить эту вот корневую сущность в наших натурах!..

Алексей Иванович, собираясь к Аврову, знал, что фронтовое прошлое так или иначе всплывёт в их разговоре. Но Авров шёл дальше воспоминаний, он старался как будто извернуть память, позор собственного предательства сделать общим. Поняв тонкую игру Аврова, Алексей Иванович с обострившимся любопытством спросил:

− А не припомнишь ли ты, Авров, одну из ночей, когда шли мы вдвоём к нашему батальону, только-только прорвавшему немецкую оборону? Помнишь: ночь, безлюдье, горящий танк, трупы на дороге. И мы – одни в безмолвии сентябрьской тьмы? Я веду тебя командирской своей властью по неостывшей ещё от боя земле, чёрт те знает, куда, зачем, может прямо к немцам в пасть! Ты притаенно дышишь мне в затылок. Я – безоружен. У тебя в руке твой бельгийский пистолетик, из которого ты играючи бьёшь муху на стене блиндажа. Я чувствую: ты трусишь, ты рвёшься вернуться назад. Ты ненавидишь меня лютой ненавистью за то, что я заставляю тебя идти в опасную тьму ночи. Ты ждёшь минуты освободиться от моей командирской воли. Я чувствую, мне и сейчас памятен тот холодок в затылке – близость нацеленного пистолета. Почему не выстрелил ты?..

− Цепкая у тебя память, командир! – похвалил Авров. Выдвинул ящик стола, достал памятный наборный, похожий на фронтовой, мундштук, вставил сигарету, закурил. – Знаю, не куришь! Мне невтерпёж. Между прочим, размышлять помогает! – Авров курил, смотрел внимательно на Алексея Ивановича, как бы заново изучая его. После продолжительного молчания сказал, аккуратно стряхивая пепел в широкую из красной яшмы пепельницу:

− Пожалуй, теперь могу сказать. Ты прав: случай был. Кто стал бы разбираться, куда стукнула тебя пуля – в сердце или в затылок. Чечмеки из похоронной команды сволокли бы тебя вместе с другими в общую могилу. На том бы и закончилась твоя праведная жизнь. Скажу больше: ещё бы шагов сто в то ночное безлюдье, и ты остался бы там, в беспамятной смоленской земле. Появившиеся солдаты спасли тебя, Полянин. Солдаты вернули тебе командирскую власть надо мной. Но так казалось тогда. Теперь и то, и всё прочее, смотрится по-другому. Не твоя, не моя воля вела нас и к первому, и ко второму исходу. Было нечто свыше.