Когда порвется нить

– Где, вы говорите, нашли это?

– Просто лежало под стулом, рядом с книжными полками.

– Наверное, кто-то обронил, – сказала она. – Спасибо, что сохранили.

Сторож кивнул.

– Пожалуйста.

Эми улыбнулась и вошла в классную комнату 204, заняв свое место за захламленным столом, заваленным тетрадями, пустыми кофейными кружками, почти пустым степлером и настольным календарем на тему «Запрещенные книги», который ей подарили учителя истории. Среди хаоса зеленел крошечный кактус – подарок Нины, которая выбрала растение практичнее любого комнатного цветка. Майская страница календаря была посвящена «Над пропастью во ржи»[8], хотя календарь Эми перекинула на май еще третьего апреля, решив, что слишком многие ученики просят кратко пересказать «Лолиту»[9].

Она положила лист бумаги на небольшую стопку школьных сочинений, не зная, стоит ли прочесть написанное на нем внимательнее.

Эми занялась подготовкой к уроку грамматики, на котором собиралась объяснять правила о расстановке запятых и точек с запятой, но ее взгляд упрямо возвращался к таинственному листу бумаги, пока она наконец не взяла его из стопки и не положила на стол перед собой.

Шон сказал, что мы должны написать письмо, так что вот я и пишу.

Несколько слабых пометок после точки говорят о том, что автор некоторое время нетерпеливо постукивал ручкой по бумаге.

Карл по-прежнему считает, что это глупое занятие, и, похоже, приводит Шона в ужас, проделывая дырки в бумаге кончиком ручки. А Челси, кажется, рисует, трудно сказать.

Эми не узнала ни одного имени.

Десять минут – это дольше, чем я думал. К тому же я давно не писал вот так, ручкой на бумаге. Я чувствую себя как солдат в военной эпопее, сгорбившийся над блокнотом, царапающий послание своей девушке домой. Вспомнилось, как мы ездили на юг и зашли там в Музей Второй мировой войны. Стены были увешаны солдатскими письмами. Конечно, я добрых двадцать минут их рассматривал, не в силах оторваться, а теперь могу вспомнить только одно. Парень писал маме и просил ее сделать ему одолжение и передать Гертруде: «Что бы ни случилось, мои чувства неизменны».

Не знаю, почему эта фраза меня зацепила. Возможно, дело том, что такое личное письмо оказалось выставлено на всеобщее обозрение. Даже неловко было его читать. А может быть, все дело в имени Гертруда.

Эми оторвалась от письма незнакомца, охваченная внезапным чувством вины. Однако письмо было найдено в ее классе. Его должен был оставить один из ее учеников, верно? Только она не могла представить, чтобы кто-то из ее десятилетних детей писал так по-взрослому или таким аккуратным почерком. И все же казалось, будто автор выполнял задание, как в школе. Но среди ее знакомых не было учителей по имени Шон.

Тогда Эми вспомнила, как месяц назад кто-то из коллег упоминал о том, что в школе будут проводиться встречи группы поддержки коротконитнитных по вечерам и выходным.

Ее сердце сжалось, когда она осознала, что именно только что прочитала, и ей стало нестерпимо жаль того, из кого, должно быть, выудили эти слова под предлогом некой формы терапии.

Держа в руках лист бумаги и не зная, что с ним делать, Эми обратилась мыслями к Гертруде. Легче было думать об имени в далеком музее, чем о коротконитнитном, который всего несколько часов назад сидел в ее классе и оставил под стулом это письмо. Она представила Гертруду и ее возлюбленного на войне, как Сесилию и Робби в «Искуплении», и почти воочию увидела несчастную женщину, с тревогой перебирающую почту в ожидании закапанных слезами писем от парня, служащего где-то на военном корабле. Что бы ни случилось, его чувства неизменны. БЕН

Неделю спустя, в воскресенье вечером, перед самым началом встречи, Мора указала Бену на желтый тетрадный листок, аккуратно сложенный и лежащий на полу рядом с книжной полкой в классной комнате 204. На странице, обращенной кверху, был рисунок – очертания небоскребов Нью-Йорка на фоне неба.

– Разве это не твое? – спросила Мора.

– О, ничего себе, да, мое, – ответил Бен. – Я так и думал, что обронил его где-нибудь. Неужели письмо так и пролежало здесь целую неделю и никто его не выбросил?

Мора тоже удивилась.

– Может быть, те, кто заметил его, увидели рисунок и решили, что за ним кто-нибудь вернется. Ты в самом деле очень талантливый.

– Неужели? – Бен рассмеялся, а Мора улыбнулась, отодвигая стул.

Бен засунул листок в карман джинсов и только вечером, вернувшись домой, наконец развернул его, чтобы перечитать.

Под строками, написанными его рукой, было что-то еще.

Ответ.

Вы узнали, что случилось с Гертрудой и тем солдатом? Я спрашиваю только потому, что много думала о них и мне стало любопытно, что на самом деле означают его слова.

Сначала мне показалось, что в письме он говорит о неизменности нежных чувств: что бы ни случилось с ним на войне, его любовь к Гертруде никогда не угаснет. Но что, если это не так? Поскольку я не читала письмо полностью, то не могу сказать наверняка, но если он действительно так и написал: «Что бы ни случилось, мои чувства неизменны», то, может быть, его слова означали прямо противоположное? Может быть, он уже отверг бедную Гертруду, и, какие бы ужасы ему ни пришлось пережить, его чувства не изменятся. Он все равно не полюбит ее так, как она любила его. И он обращается к матери как к посреднику, потому что у него не хватило смелости сказать об этом Гертруде самому.

Конечно, это всего лишь мои безумные догадки (и возможно, я зря ищу печаль в том, что, скорее всего, лишь прекрасное подтверждение любви?), но мне очень любопытно: знаете ли вы что-нибудь еще о Гертруде и ее солдате?

Э. ХЭНК

Хэнк не видел, как вошел мужчина, но слышал выстрелы из-за бледно-зеленой занавески, когда осматривал пожилого пациента, поступившего в приемное отделение Нью-Йоркской мемориальной больницы с сильными болями в груди. Хэнк проработал врачом более пятнадцати лет. Он видел, как в безумной тревоге пациенты описывали свои симптомы или ожидали результатов анализов. Но никогда прежде он не видел, чтобы неприкрытый страх так явно промелькнул на лице человека, как в тот самый момент, утром 15 мая, когда они оба услышали выстрелы. Одним из самых ужасных моментов, как позже понял Хэнк, было то, что ни один из них ни на секунду не усомнился в происходящем. Они оба видели достаточно кадров в новостях и читали достаточно статей об ужасных случаях. Они точно знали, что происходит.

На мгновение все тело Хэнка будто свело судорогой с ног до головы, и он не знал, способен ли еще дышать.

И тогда он подумал: И. Б. П.

За несколько месяцев до этого в больнице побывал офицер полиции Нью-Йорка и рассказал персоналу, что делать, если в здании появится человек с оружием и начнет стрелять. И. Б. П. Избегать. Баррикадироваться. Противостоять. В порядке предпочтения. Лучше всего избегать встречи с ним, при необходимости строить баррикады, а противостоять ему желательно большой группой и только в крайнем случае.

К тому времени, когда один за другим прогремели третий и четвертый выстрелы, Хэнк решил, что они раздаются достаточно далеко, около входа с улицы в отделение скорой помощи, а значит, он в состоянии эвакуировать пациентов, находящихся рядом с ним, в кабинетах и палатах в глубине здания.

Десятки испуганных людей в синих бумажных халатах мчались к аварийным выходам, а врачи и медсестры изо всех сил толкали за ними инвалидные кресла и каталки с неспособными передвигаться самостоятельно. Пятый и шестой выстрелы эхом разнеслись по этажу, и бегущие инстинктивно подняли руки, закрывая головы и лица, хотя стреляли за закрытыми двойными дверями.

Хэнк торопливо шагал в толпе, не выпуская из рук шест с капельницей пациентки, у которой не было времени отсоединить трубки, идущие от болтающегося пакета с лекарством в вены на запястье.

Седьмой… и восьмой.

Он вывез женщину в другую половину здания, за массивные двойные двери, а вместе с ней вытолкнул и парня, одетого во все черное, глаза которого моргали и дергались будто сами собой как от пережитого ужаса, так и от высокой концентрации метамфетамина в организме, из-за которого он здесь и оказался. Хэнк убедился, что эти двое в безопасности, а потом развернулся и побежал туда, откуда доносились выстрелы.

Он пропустил самое худшее, но прибыл вовремя, чтобы стать свидетелем катастрофы.

Лежащие на полу тела, судорожно подергивающиеся и истекающие кровью, санитары поднимали и укладывали на ближайшие койки. Люди, оказывающие помощь пострадавшим, кричали. Охранник поднимал с пола оружие стрелка, которое, должно быть, упало, когда полицейские наконец точным выстрелом убили нападавшего. Это был небольшой пистолет, и Хэнк с удивлением подумал, что ожидал увидеть штурмовую винтовку.

Склонившись над одним из раненых, чтобы зажать рану в попытке остановить поток крови, он не мог не бросить двухсекундный взгляд на лицо человека, устроившего этот кошмар.

Хэнк сразу же его узнал. НИНА

Прошло два дня с тех пор, как Дебора Кейн выскочила из своего кабинета, чтобы сообщить сотрудникам о стрельбе в Нью-Йоркской мемориальной больнице.

Нина и несколько репортеров провели то утро, обсуждая новости из Северной Кореи, где все коробки с нитями было приказано передавать правительству. Всем, кто еще не открыл свою шкатулку, больше не разрешалось заглядывать внутрь, и каждая новая коробка, полученная в двадцать второй день рождения, должна была быть передана в руки государственным служащим нераспечатанной.

Это был первый из подобных законов на планете.

В марте и апреле правительства разных стран мира были слишком озабочены подтверждением истинной сущности нитей, удержанием мировой экономики от падения, чтобы понять: некоторая власть у них все же осталась. Пусть прибытие коробок было им неподвластно. Но контролировать то, как люди их используют, чиновники могли.

Той весной несколько стран Европейского союза незаметно отправили дополнительные войска к своим наиболее спорным границам, ожидая, что напуганные короткоживущие мигранты будут искать убежища в тех странах, где доступно здравоохранение лучшего качества, лелея последние осколки надежды. Пограничный патруль США, как говорят, тоже был начеку. Но последнее решение правительства Северной Кореи было неожиданным, выходящим за рамки обычной политики. По слухам, постановление стало результатом бурных волнений и опасений окружения верховного лидера: полагали, что слишком вспыльчивые коротконитные, которым нечего терять, могут разжечь восстание.

– Очевидно, это экстремальная тактика, но, возможно, в этом есть смысл, – сказал один из авторов. – Если все перестанут заглядывать в свои коробки, то жизнь вернется в нормальное русло.

– Кроме тех, кто уже посмотрел, – заметила Нина. – Для них уже слишком поздно.

– Ну, я думаю, все, что мы можем сделать, это надеяться, что коротконитные в нашей стране не будут представлять угрозу для окружающих.

Нина была удивлена зловещим комментарием.