Когда порвется нить

– У меня есть идея, – сказал Шон, отрывая Мору от размышлений. – Хочу сегодня попробовать кое-что новенькое. И прошу вас выслушать меня без предвзятости.

Мора взглянула на сидящего рядом Бена.

– Ну держись! – прошептала она.

– Уже держусь, – он улыбнулся.

– Некоторые мои коллеги, ведущие других групп, говорили о том, что не всем удобно делиться мыслями вслух, что совершенно естественно, – продолжил Шон. – И хотя я надеюсь, что здесь, у нас, каждый может без опаски высказаться, я все же думаю, что будет полезно попробовать по-другому делиться мыслями.

Шон достал из своего рюкзака два больших желтых блокнота, а за ними и дюжину синих ручек.

– Разбирайте ручки, прихватите по нескольку листов бумаги и напишите письмо.

– Письмо должно быть адресовано кому-то конкретному? – спросил Нихал, как старательный ученик.

– Нет, – Шон покачал головой. – Вы можете адресовать письмо своему нынешнему «я», своему прошлому «я» или себе в будущем. Или другому человеку, которому хотите что-то сказать. Или просто берите ручку, бумагу – и начинайте писать. А через десять минут посмотрим, что получится.

– По мне, так пустая трата времени, – пробормотал Карл.

Блокноты передали по кругу, и Мора уставилась на чистый лист у себя на коленях. «Нине это задание понравилось бы, – подумала Мора. – У нее гораздо лучше получается облекать мысли в слова».

«Дорогая Нина», – написала она.

А дальше дело застопорилось. В мире слухов и назойливых незнакомцев Нина была единственным человеком, который действительно заслуживал того, чтобы знать жизнь Моры до мелочей, и в последние два года Мора делилась с подругой почти всем.

И ни одно полночное признание их не разлучило.

Нину не тревожил ни беспокойный характер Моры – за семь лет она сменила пять мест работы, от галереи в центре города до помощника мэра в избирательной кампании и краткой карьеры в стартапе, который внезапно распался, – ни наличие в прошлом множества близких подруг, их было столько же, сколько и карьер. Пока Мора прыгала от одной избирательной кампании к другой, от интрижки к интрижке, Нину вовсе не мучило похожее беспокойство. Она работала в одном и том же журнале, в который пришла, окончив колледж, и до встречи с Морой у нее было два довольно скучных романа, а интрижек на одну ночь и вовсе ни одной. Обо всем этом Нина говорила почти со стыдом, как будто извиняясь за свою скучную жизнь, не расцвеченную приключениями. Однако Мору это восхищало. Нина была верна – большая редкость в те времена.

После того как они открыли свои коробки, Мора предложила Нине расстаться. Но подруга отказалась.

– Я знаю, что ты меня любишь, – сказала тогда Мора, – но мне осталось жить лет десять или даже меньше, а ты еще можешь встретить кого-то, с кем не жаль провести остаток жизни.

Нина была потрясена.

– Я действительно люблю тебя и никогда не брошу.

Мора предложила Нине подумать.

– Ты не должна чувствовать себя виноватой, – она нежно взяла Нину за руку. – Я ни за что не стану тебя винить.

Но Нина не сдалась.

– Мне не о чем раздумывать, я и так знаю, что чувствую и чего хочу.

В поисках вдохновения для своего письма Мора огляделась.

Школьный класс номер 204. Здесь явно изучали английский язык и литературу, со стен на Мору смотрели черно-белые портреты известных авторов. Они напомнили Море постеры в ее старой однокомнатной квартире, где кровать занимала почти половину пространства, а коллекция полицейских фотографий знаменитостей, сделанных при задержании, украшала белые стены. На их четвертом свидании, когда Нина впервые пришла к ней, Мора наблюдала, как подруга внимательно изучает фотографии: невозмутимый Дэвид Боуи в участке Рочестера, Фрэнк Синатра в тридцатые годы – взъерошенные волосы падают на лоб по-мальчишески сексуально, Джейн Фонда, поднимающая кулак в Кливленде. Билл Гейтс, похожий на белокурого Битла, ухмыляющийся с портрета семидесятых годов. И Джимми Хендрикс, хладнокровный, в 1969 году, рубашка расстегнута, чтобы показать цепочку с кулоном.

– Большинство из них попадали в полицию из-за наркотиков или за незначительные правонарушения, – объяснила Мора. – Билла Гейтса арестовали за вождение без прав.

– Потрясающие снимки, – сказала Нина. – Мне даже хочется найти для них место в нашем следующем номере.

– У нас свидание, а ты думаешь о работе? – Мора села на кровать и кокетливо скрестила ноги. – Что я должна при этом чувствовать?

– Извини. – Нина улыбнулась, наклонившись, чтобы мимолетно поцеловать Мору. – Стыдно признаться, но я не знала, что их вообще арестовывали.

– Поэтому я их и повесила, – сказала Мора, глядя на стену. – Они напоминают о том, что иногда мы совершаем ошибки, иногда система ошибается на наш счет, но если прожить жизнь страстно и смело, то именно за это тебя и запомнят. А не за те ошибки, которые приключились по дороге.

Прошло почти десять минут, но страница блокнота перед Морой по-прежнему оставалась пустой.

Она оглядела комнату и увидела, что большинство других членов группы писали без отдыха с тех пор, как получили ручки. Бен уже закончил свое письмо и рисовал очертания нью-йоркских небоскребов на фоне неба. Хэнк, похоже, старался не отставать.

Дорогая Нина,

Что она может написать такого, чего Нина еще не знает?

Ответ был только один, но Мора не могла сказать ей об этом сейчас, после всех их рассуждений и согласия. Ведь Нина думала, что вопрос решен.

И все было решено, Мора убедила себя в этом. Что хорошего, если Нина узнает о грызущих подругу сомнениях? ХЭНК

В первый день мая никто в Нью-Йоркском мемориальном госпитале не мог предположить, что всего через две недели там случится колоссальная трагедия. В начале месяца врачи, медсестры и пациенты, как всегда, были озабочены драмами меньшего масштаба, разворачивающимися вокруг них изо дня в день.

В то утро Хэнк видел, как три человека пришли в больницу со слезами на глазах, с бледными от страха лицами, отчаянно умоляя о встрече с врачом, чтобы поговорить о своих коротких нитях.

В первые недели после появления коробок, в марте и апреле, Хэнк и его коллеги приглашали этих коротконитных в больницу и проводили ряд анализов: анализ крови, МРТ, УЗИ, ЭКГ. Иногда они находили что-то интересное, и пациент возвращался домой если не с надеждой, то хотя бы с ответом. Гораздо сложнее было отправить кого-то за дверь без объяснения причин.

Но время шло, короткие нити появлялись все чаще, и все больше людей убеждались в том, что предсказания нитей реальны. И вот к первому мая, после того как правительство подтвердило то, чего все боялись, на совете больницы объявили, что коротконитных без явных симптомов заболеваний принимать больше не будут. Конечно, больным и жертвам несчастных случаев никогда не отказывали, но здоровые люди не могли быть приняты только на основании короткой нити, которая могла означать как неминуемый несчастный случай, так и серьезное заболевание. Отделение неотложной помощи и так было переполнено, и больничные юристы тревожились, что на врачей, которые выписали коротконитных домой, не обнаружив никаких болезней, пациенты могли подать в суд.

Хэнк как раз вышел в коридор отделения скорой помощи, чтобы обсудить результаты обследования пациента с его семьей, когда увидел мужчину с коробкой в руках, который подошел к медсестре, встречающей пациентов у входа.

– Меня зовут Джонатан Кларк, – запинаясь, произнес мужчина. – Мне нужна помощь.

– Вы можете объяснить подробнее, что случилось? – спросила медсестра, настороженно глядя на его ящик.

– Нет, но это произойдет так скоро, – умоляюще произнес Джонатан. – Совсем скоро. Вы должны мне помочь.

– У вас есть какие-либо опасные симптомы, сэр?

– Я не знаю. Нет. Вряд ли, – заикаясь, проговорил Джонатан. – Но вы не понимаете, все почти готово. Кто-то должен мне помочь!

– Сэр, если у вас нет никаких симптомов, к сожалению, я вынуждена попросить вас уйти. – Медсестра указала на выход. – Здесь только пациенты, которым требуется немедленная помощь.

– Мне нужна немедленная помощь! – крикнул Джонатан. – У меня нет времени!

– Сэр, я вам искренне сочувствую, но, к сожалению, мы ничего не можем сделать. Рекомендуем вам записаться на прием к лечащему врачу.

– Как вы смеете? Это же чертова больница! Вы должны помогать людям!

Несколько пациентов и их родственников, ожидавших в отделении скорой помощи, повернулись, будто профессиональные зеваки, стремясь не упустить ни единого слова, но большинство опустили глаза в пол, одновременно смущаясь и сострадая несчастному.

– Сэр, прошу вас, успокойтесь, – твердо сказала медсестра.

– Прекратите так со мной разговаривать! – Джонатан потряс в воздухе коробкой. – Я скоро умру!

Один из охранников, бывший рестлер, пришел медсестре на помощь.

– Как вы можете? – кричал Джонатан. – Неужели вы позволите мне умереть?

– Сэр, мы знаем, что ситуация сложная, – сказал охранник, – и не хотим вызывать полицию, но если вы не уйдете, то мы будем вынуждены обратиться в участок. – Он с намеком потянулся к резиновой дубинке, болтавшейся на поясе.

Джонатан замолчал, отчаянно оглядывая коридор, и в конце концов его взгляд остановился на Хэнке, единственной фигуре в белом халате.

– Отлично, – сказал Джонатан. – Я ухожу.

Он оглянулся на медсестру и возвышающегося над ней охранника.

– Я не хочу провести свои последние дни в чертовой тюремной камере, – сказал он. – Может, в другой больнице я встречу врача, у которого в груди бьется настоящее чертово сердце.

Со своего поста в отделении скорой помощи Хэнк наблюдал за тем, как мир проходит через стадии горя, постепенно приближаясь к новой форме принятия, к новому понятию нормальности. И все же ему казалось, что на каждой стадии все больше людей оставались за гранью понимания, запертые каждый на своем уровне, неспособные шагнуть на следующую ступень.

Некоторые застряли в ранних муках отрицания: в нескольких кварталах от квартиры Хэнка часто собирались демонстранты, выкрикивавшие лозунги о том, что нити – это обман, правительственная уловка и что любые точные предсказания нитей – это всего лишь самоисполняющиеся пророчества, свидетельства слабости человеческого духа, который так легко поколебать.

Оставшиеся на стадии торга умоляли Бога удлинить их нити, обещали перевернуть свою жизнь. «И возможно, те, кто все еще отказывался открывать свои ящики, тоже вели своего рода торг», – думал Хэнк. Каждый день, который они проживали, так и не взглянув на свои нити, они покупали себе чуть больше времени на привычную жизнь.

Однако тех, кто замер на более эмоциональных стадиях, погрязших в гневе или отчаянии, заметить было легче всего, а наблюдать за ними было очень больно. Джонатан Кларк принадлежал к разгневанным.

Хэнк ждал, пока угрюмый мужчина выйдет из отделения скорой помощи, и чувство, которое росло внутри него с тех пор, как все это началось, – нездоровое ощущение собственного бессилия, – казалось, в этот момент закипело с новой силой.

Отработав смену, Хэнк сообщил начальнику, что в конце месяца он увольняется из больницы. ЭМИ