Полнолуние (рассказы)

4

«Вот так ходят по жизни беда и радость, счастье и несчастье, удача и неудача. Из них сплетаются у человека дни, недели, годы, вся жизнь. И кто знает, что тебя ждет завтра», — думал Рудометов, шагая через поле и ясно представляя, как подавлен сейчас Середин и какие неприятности ждут его впереди.

На трассе водопровода там и тут горели костры. Рудометов еще издали увидел светящуюся цепочку, которая от оврага бежала в гору, к стройке.

«Догадались костры разжечь, но это мертвому припарка», — подумал Рудометов, вглядываясь в лунный туман над стройкой.

…Середин сидел на глинистом бугре, лицо его было закопчено, измазано сажей. Костры кое-где еще горели. Рудометов сразу уловил журчание воды по канаве и понял все. Он присел рядом с Серединым. Молча полез в карман за сигаретами, подал Середину. Тот, не глядя, взял. Молча закурили. Говорить было не о чем. Все, что произошло, оба отлично понимали. Понимали, чем это грозит стройке. Стройке и Середину.

Молча выкурили по сигарете.

— Не везет. Не знаю, почему мне не везет? — проговорил глухо Середин. Он, наверно, имел в виду не только вот это, но и Наташу. О Наташе он так ничего и не спросил. Не заговорил о ней и Рудометов.

Долго молчали.

— «Везет» и «не везет» — это мы делаем сами, — наконец заговорил Рудометов. Он еще хотел сказать, что Середину сильно мешает самовлюбленность и самоуверенность, но сдержался. И без того слишком много бед легло на Середина за одни эти сутки.

Из разорванных труб со свистом вырывалась вода и, успокоенная, говорливо, по-весеннему журчала в канаве, белый пар клубился над ней.

— Займемся делом, — сказал Рудометов, вставая. — Посмотрим водокачку. Надеюсь, ничего с ней не случилось.

…К утру, когда Рудометов вернулся домой, чуть потеплело и повалил снег.

Наташа еще спала, и он, стоя у окна, то и дело оглядывался на нее и ждал, когда она проснется. Он хотел, чтобы она увидела, как заботливо рядит зима город в кокетливый белый мех, и в то же время ему жутко было подумать, что она узнает о Середине.

Вдруг за его спиной раздалось:

— Ты давно встал?

Он обернулся обрадованный: ему почудилось, что вот так у него было всегда, всю жизнь.

— Только что.

— Почему так светло? Смотри-ка, на стене видны пупырышки. Штукатурили плохо гашенной известью.

Взглянула на него с тревогой:

— Ты чем-то взволнован? Я огорчила тебя, что осталась здесь? Понимаю, неловкость. Но вчера мне это не пришло в голову.

— Обойдется, — сказал он.

Наташа внимательно поглядела на него.

— От тебя пахнет гарью. И пылью. Ты уже был на объектах?

— Да, — сказал он.

— О, какое у нас старательное начальство. Вот не знала!

Он молчал. Наташа насторожилась:

— Что-то случилось?

— Да, — сказал он.

— На твоих объектах?

— Да.

— Авария?

— Ночью было минус двадцать пять.

Наташа села на диване, серьезная, озабоченная.

— И что?

— Порвало трубы. Повреждена водокачка.

Пока Наташа приводила себя в порядок, он стоял у окна и глядел, как на улице падал снег. Сухие снежинки, обгоняя друг друга, стремительно неслись к земле.

— Иван, это у Середина?

— У него, — ответил он, все еще продолжая глядеть в окно. — А какая ночь была сегодня! Полнолуние. Вся насквозь в зеленоватом прозрачном тумане. И вот такая штука. До сих пор не укладывается в сознании. Зажмурю глаза, и кажется, что все это приснилось.

Наташа сидела на диване, задумчивая и усталая.

— Что с ним будет теперь?

Он молча пожал плечами. Ему было бесконечно жаль Середина, но что он мог поделать? Ни ради нее, ни ради их дружбы он ничего не мог поделать. Как инженер, как руководитель, как коммунист, наконец, Середин потерял в его глазах доверие, и он ничего уже не мог сделать для него, даже если бы очень хотел.

Они пили кофе за маленьким столом на кухне и молчали. Наташа думала о Середине, о том, как он опрометчив из-за своей глупой самоуверенности, о том, как нуждается в помощи хорошего и настоящего друга, особенно сейчас. Она проклинала вчерашний день, когда ушла от него, сделав его еще более слабым перед всеми сложностями жизни. Предала его, думая только о себе.

Наташа с ненавистью взглянула на Рудометова. В эту минуту она ненавидела его за то, что он никогда не понимал, что творилось с ней, или понимал, но не хотел или не смел показать, что понимает. Рудометов встретился с ее жестким взглядом, и чашка кофе так и не поднялась к губам. Это был тот же взгляд, который когда-то он уже видел и не мог забыть до сих пор.

— Он должен сам уйти. Неужто ему и это надо подсказывать? — сказал Рудометов, вставая. Не взглянув на Наташу, стал одеваться. Ему от всего этого было неприятно, тяжело.

И ушел. Она слышала, как за дверью он остановился, пошуршал сигаретной коробкой, чиркнул спичку, и только тогда его шаги раздались на лестнице и замерли внизу. Она подошла к окну и увидела: он вышел из подъезда, остановился, посмотрел в сторону реки.

Наташа глядела ему вслед и думала, как он не может понять, что она любит его, а не Середина. Просто невозможно было сейчас стоять и глядеть, как он уходит. Она теперь знала, что любила его, и только его. Он ее не понял тогда, давно, и толкнул к Середину. И теперь он опять толкает ее к нему. Что ей оставалось? Снова возвращаться к Середину?

Она не хотела этого. Но разве не подло бросать человека в беде? Любого! А Середин — ее муж…

Наташа собиралась уходить, когда раздался телефонный звонок. Она бросилась к столу, схватила трубку. Рудометов! Он не мог не позвонить, не мог! Но не голос Рудометова услышала она в трубке, а шелестящее дыхание взволнованного человека. Конечно, это Середин. Дурная привычка почти касаться губами трубки и дышать в нее! Раньше это нравилось ей. Сейчас вызвало глухое раздражение.

— Иван? — раздался голос Середина.

— Рудометов на работе, — сказала она.

Молчание в трубке длилось долго. Потом Середин спросил:

— Ты у него? — В голосе его была враждебность.

— Да, как видишь. Мне негде было переночевать.

Она жалела Середина и в то же время ненавидела за то, что он своей беспомощностью снова вынуждал ее возвращаться к нему. Глупое положение! Все глупо, мерзко, пошло. Встал бы он на ноги, и она рассталась бы с ним без колебаний. Но бить лежачего?..

— Не волнуйся, — вдруг сказал он. — Не переживай. Я прощу тебе это. Ты ведь пошла к нему ради меня? А у меня беда, опять беда… — Он говорил торопливо, захлебываясь. — Авария… Он не делился с тобой?

Вначале она не поняла, о чем он говорит, потом вдруг сразу до нее дошел смысл всего сказанного им. Кровь жаром обдала лицо. Рука, державшая трубку, задрожала. Бледными губами она с трудом выговорила:

— Ты… ты подонок, Середин. Какой же ты подонок…

Она упала на стол. Тело ее била крупная, неудержимая дрожь.

Тимофей и Тоня