Полнолуние (рассказы)

2

Я шел порожняком по Симферопольскому шоссе, к Москве.

Был уже предвечерний час. Красный диск солнца еще не скрылся за лесами, но притушенный свет, рассеянный по небу, исходил, кажется, уже не от солнца, а жил сам по себе. В природе нежная, ласковая тишина, хотелось выключить мотор и бесшумно скользить по черной реке асфальта.

Жаль, что нельзя поставить на «Волгу» парус. Парус был бы в самый раз. Парус был бы серебристо-розовый, наполненный ветром. Я любил ходить в море под парусом. Ходить под парусом было моей страстью. Ничего нет на свете красивее полета парусника по волнам.

Милая далекая Балтика! Сколько суровых ночей провел я на охране тебя! Сколько счастливых часов летал я на паруснике по твоим волнам! Мне мила твоя пепельная пустынность и сдержанная строгость.

У ВИЛАРа я пришвартовался к глинистой обочине, спустился к ручью, умылся холодной водой. Все-таки это чудесно, что есть на земле вода.

И снова будто парус понес мою старенькую «Волгу».

С бугра уже виднелась груда горящих углей, высыпанных на горизонт. Это и была Москва.

Мягко журчал мотор. И казалось, жила волна за бортом, зеленоватая морская волна. И в груди щемило, словно я надолго уходил в слепую даль ночного моря и не скоро вернусь к родному берегу.

Я еще не увидел, а почувствовал опасность. Страшно вскрикнули тормоза, и машину бросило в сторону, и она, качнувшись вперед, встала поперек шоссе как вкопанная.

Был кто перед машиной или мне показалось?

Я оглянулся не сразу. В таких случаях не всегда есть силы посмотреть назад.

Стуча каблуками по асфальту, к машине подбежала женщина. Остановилась, тяжело дыша, не в силах сказать ни слова.

Злость закипела во мне. Сколько вот из-за таких дур страдает наших парней! Я взглянул ей в лицо. Лицо было бледное, а большие глаза светились радостным черным огнем.

Я минуту сидел за рулем, как бы заново привыкая к машине, потом включил мотор и дал скорость. Я еще не мог произнести ни слова.

Она сидела позади меня, тихо, вся подавшись вперед. Лица не было видно, в темноте лишь жутковато поблескивали глаза. Я слышал ее дыхание.

— У вас есть семья? Муж? Дети? — наконец заговорил я.

— Нет у меня никого!

— Ну отец, мать?

— Нет у меня никого!..

В голосе ее было отчаяние, но я не заметил его тогда. Во мне еще все кипело. Только потом, вдолге после этого вечера, я пойму ее состояние. А сейчас у меня было одно-единственное желание отчитать ее по нашим полным шоферским правилам, вытянуть, что называется, у нее душу. По-морскому я пока еще не думал ее отчитывать.

— У меня тоже никого нет. Но тем не менее… Беде не надо много времени. Беде хватит мгновения. И вот вы из честного человека делаете убийцу.

— Что вы выдумываете?

— И ничего я не выдумываю. Я фиксирую факты. Вы выскакиваете из-за поворота, когда у меня полный вперед. Шоссе-то пустынное. А тут вы со своим желанием попасть под колеса. Как это назвать?

— Ну вы преувеличиваете…

— Нет, я спрашиваю: как это называется? После целого дня, который я провел в кратере вулкана, и такой финиш… Вы даете себе отчет?

Она растерянно молчала. Чего и требовалось мне добиться! Важно, чтобы она поняла. Лучше, если она не будет при мне раскаиваться и просить прощения. Конечно, она получила бы его у меня с ходу и тотчас забыла бы о нем. Лучше, чтобы она ушла, не раскаявшись. Пусть ее наедине с собой помучает совесть. Мне бы удержаться от дальнейших разговоров, и все было бы прекрасно, но я уже вошел в роль казнителя:

— И вот толчок. Я гляжу на шоссе… Лежит человек… Первое желание — умчаться вперед, не поверить: ничего не было, не могло ничего быть! И когда поверил: это случилось, — помочь ему. Скорее в машину. Милиция. Короткий разговор в суде. И небо, размеренное на крошечные квадратики…

— Это могло быть?

— До шуток мне, что ли?

Вдруг она вся подалась вперед, и я почувствовал на шее ее руки и услышал голос потрясенного человека:

— Милый, милый мальчик, не сердитесь на меня. Я взбалмошная. Я скверная. Да, да… Я это знаю. Но не говорите ничего больше о том, что случилось. Не надо! Ради бога…

Она, опомнившись, устыдилась своего порыва, убрала свои руки и забилась в угол машины.

— Добро, — сказал я великодушно.

— Спасибо вам, мальчик… Я так хочу в Москву! Мне так надо в Москву! Мне здесь было страшно. Никто не хотел меня посадить. Это просто невозможно. Я прокляла всех вас, кто за рулем. Мне надо в Москву, а они не останавливаются. Не хотят! Не видят!

— Условились: не вспоминать старое, — проговорил я как можно равнодушнее, хотя слова ее, тон, каким она их произносила, встревожили меня, но я все еще не мог отказаться от позы обиженного человека. Позже я пойму, что вел себя как дремучий дурак. Как часто мы бываем умны задним числом!.. И я продолжал с равнодушием прожженного московского таксиста: — А я стремлюсь из Москвы. Хотя бы на час, хотя бы на полчаса. Я не люблю Москву. Мне в ней тесно. Вот море…

— Что ж, море любит любящих его. Город — тоже. Счастливо вам плавать… Мне на улицу Чехова. Как ближе всего?

— Прикинем…

В Москве она сделалась молчаливой. Что-то беспрестанно комкала в руках. В позе ее — она вся подалась вперед — было нетерпение.

Повсюду я ухитрялся проскочить быстрее всех.

И теперь, когда я совершенно оправился от потрясения, я лучше стал понимать и по-другому видеть эту женщину. Тут уж не морское, а шоферское зрение натолкнуло меня на мысль о трагичности ее судьбы, о ее одиночестве, какой-то хрупкости ее характера, незащищенности перед жизнью. Мне хотелось больше узнать о ней. Но то ли наше шоферское правило не лезть с расспросами, то ли появившаяся вдруг робость не дали мне и рта раскрыть. Да и на улице Чехова мы оказались так скоро, что я не успел и оглянуться.

Она сунула мне деньги и, не дождавшись, пока машина станет у тротуара, выпрыгнула.

— Спасибо, — бросила она. — Вы меня здорово выручили.

— Считайте, что вы родились второй раз, — сказал я, подавленный чем-то непонятным и непрошеным.

Она как-то вздрогнула вся и опрометью бросилась под арку.

Я отъехал на стоянку и только тут, в свете уличного фонаря, увидел в машине оставленную ею вещь. Это был голубой, с белой оторочкой по воротнику, жакет. Я взял его. На сиденье выпали какие-то бумажки. Трамвайные, троллейбусные билеты. Скомканный тетрадочный листок. Расправляю: письмо.

«Елена! Я уезжаю. Много думал о наших отношениях. Сердце с тобой. Я люблю тебя и всегда буду любить. Но я не могу представить моих малышей без меня. Она не отдаст их нам. О, проклятый рассудок!..

Я знаю, что это жестоко, но я ничего не могу поделать с собой.

Мы можем встретиться в Захарьинских Двориках. Там назначен сбор нашей экспедиции.

Время лечит. Ты молода, впереди вся жизнь. Забудь меня и живи…»

Я сложил письмо и сунул в карман жакета…

Каждый день, начавшись, должен кончиться. Кончился и мой долгий день московского таксиста. Но он не все унес с собой. Как видите, встречи с людьми оставили в душе свои отметины. Остался у меня на руках голубой жакет, а в сердце какое-то смутное чувство вины перед незнакомой, случайно встреченной женщиной Еленой.

Наутро с жакетом в руках я стоял на лестничной площадке в первом подъезде того самого дома на улице Чехова, возле которого вчера вышла Елена. Дом мрачный, с аляповатыми полуколоннами.

…На неопрятных дверях три почтовых ящика. На каждом из них наклеено «Вечерка». Три звонка. И звонки одинаковые — с белыми пуговками.

— Елена здесь не живет?

Старая женщина подслеповато глядит на меня.

— Елена? — переспрашивает она. — Нет, у нас не проживает.

— И по этим двум звонкам тоже?

— Нет.

…Собачий лай за дверью. Красная зубастая пасть прямо в лицо. Из глубины прихожей резкий молодой голос:

— Иртыш, на место! Вам Елену? Уехала месяц назад. Сдает экзамены в Ленинградскую консерваторию.

Елена, да не та.

…Дверь свежепокрашенная. Всего один ящик и один звонок.

— Елена? Что за шутки, что за дурацкие шутки? — с раздражением прокричал седой взъерошенный человек. — Вы что, не знаете: мой порог вот уже десять лет не переступала ни одна женщина? Не знаете? Так… — Старик с кулаками шел на меня. — Кто вас подослал? Опять эти Воронины? Вы, вы…

На верхнем этаже, кажется в девяносто третьей квартире, встретили с печальной приветливостью.

— Вы ее товарищ? — Женщина с растрепанными волосами взяла меня под руку и провела в боковую комнату, где царил полумрак. — Как мы ее любили! Простили все. И отец готов был разрешить ей жить здесь, у нас. Нет, не захотела. Погубила себя.

У меня оборвалось сердце.

— Сегодня ровно месяц, как ее похоронили. Память о ней… — Женщина всхлипнула.

Не моя Елена…

Меня принимали за кого-то другого. Я хотел поскорее уйти, но не знал как. Просто встать и уйти — оскорбишь человека в горе. Признаться, что я не тот, за кого она принимает меня?

А женщина все говорила и говорила, как она любила Лену и вовсе не возражала, чтобы она вышла замуж. А Лена не послушалась, не поняла.

Моя собеседница, по всему было видно, чувствовала себя виноватой и хотела в чем-то оправдаться. Когда она ушла поставить чай, я исчез.

В том доме с аляповатыми полуколоннами я не нашел моей Елены. Да, да, моей… Я так много думал о ней в тот день, что казалось, давно знал ее. Я понимал ее состояние, с каким она бросилась к моей машине, как к единственной соломинке в буре, захватившей ее душу в то время. Мне ясно рисовалась ее встреча с тем рассудительным человеком, который позволил ей увлечься им, полюбить, а потом отошел, прикрываясь щитом добропорядочности. Конечно, я не могу представить себя на месте человека, бросающего своих детей. И мне трудно понять такое. Но этот, написавший письмо, не вызывал у меня ни одобрения, ни доверия. Он ведь с самого начала обманывал Елену. Просто он не любил ее той любовью, которая беспощадна ко всему на свете. И мне было обидно, что это так.

Я стоял у дома, на том месте, где вчера вышла Елена, и сердце мое тоскующе сжималось. Наверно, оттого, что я уже знал, что никогда не увижу ее.

Сдав на базу голубой жакет, я каждый день ждал, не придет ли Елена. Но она не напоминала о себе. Что с ней случилось? Как она живет теперь?

Я гонял по Москве. Москва все больше входила в мою душу, потому что в ней жила Елена. Я всюду искал эту женщину. Я искал ее среди людей у станций метро. Я хотел узнать ее в женщине, перебегающей улицу. Однажды мне показалось, что в толпе у ГУМа промелькнула она. Я оставил машину, пассажиров и побежал ее искать. Но это была не Елена. И еще сто раз мне казалось, что я видел ее, и еще сто раз ошибался.

И хотя я знал, что я ищу ладью в океане, но все равно не мог заставить себя не думать о Елене, не вспоминать нашу необычную встречу на шоссе, со стыдом не оценивать своего тупого поведения в то время. Я чем-то был связан с ней и должен был увидеть ее во что бы то ни стало. Может быть, я любил ее? Не думаю. Впрочем, я об этом еще не знал.

Ростополь