Полнолуние (рассказы)

2

Туманным вечером они прилетели к морю. На берегу там и тут громоздились льды, похожие на египетские пирамиды. Маленькая ласточка хотела облететь их, но ее крылья свело от холода, и она пустилась в сторону моря.

«Неужели она с того берега?» — подумал он, тревожась.

А море лежало перед ними свинцово-тяжелое, бесконечное и пугало своим шумом и таинственностью. Маленькая ласточка захныкала и вернулась на берег.

Он был рад: дальше они не полетят.

Ему нравился городок в лесу. Нравились островерхие дома. Нравилось, что городок пересекали речки и каналы. Нравились сады. А раз сады — значит, и пища. И он, оценив все это, простил Маленькой ласточке ее привередливость.

И почему он так много прощал ей? Может, потому, что относился к ней как к слабому существу? Все еще не считает ее своей женой, и она для него вроде младшей сестры? Или любит безотчетно, как любит всякий сильный?

Всю ночь шумело море. Шумел лес вокруг городка под порывами теплого ветра с юга. С шелестом и хрустом оседали тающие пирамиды льда на берегу. С живым беспокойством ворковала вода в речках и каналах. А две смертельно уставшие ласточки, прижавшись друг к другу, крепко спали под карнизом высоченной круглой кирпичной башни. Башню не раскачивал ветер. Она не дрожала от ударов морских волн о берег. А может быть, ее и раскачивало… А может быть, она и дрожала… Но не все ли равно ласточкам, они ничего этого не почувствовали.

Утро, как и полагалось ему быть, встало ведреное. Солнце не по-южному долго поднималось из-за горизонта. Море, его хорошо видать с кирпичной башни, сверкало, будто стекло в громадном окне без рам.

«Ах какая прелесть!» — пискнула Маленькая ласточка и с радостным визгом взмыла в небо. А он, в первый раз любуясь ею, устремился за ней, без прежнего опасливого чувства следил за ее красивым полетом. Заражаясь ее порывом, ее детским восторгом, он кружил за ней вокруг башни.

Два дня они метались над городом. Внизу под ними шла работа. Весна сгоняла последний снег. Семьи ласточек строили себе жилища. Другие подновляли старые гнезда. А этим двум не было ни до кого дела. Только ночью, сидя все на той же кирпичной башне, он задумался: как же быть дальше? Маленькая ласточка и не помышляла о гнезде. И он, поддавшись ее бездумности, упустил столько времени. Ах как он поглупел, влюбившись в эту маленькую непоседу, бездомницу по своей натуре.

На рассвете он разбудил ее. Открыв глаза, она тотчас навострила крылья, чтобы пуститься в облет башни, но он остановил ее.

«Надо выбрать место для гнезда, — сказал он. — Мест еще много. Есть подходящие. Можно устроиться с комфортом».

«Гнездо? Зачем?» — пропищала она.

«Как зачем? Все делают гнезда».

«Нам и здесь хорошо. Будем жить здесь».

«Чудачка! — Он все еще держал себя, как говорят люди, в руках, а по-птичьи — в крыльях, и старался объяснить ей жизненные принципы: — Мы должны оставить после себя потомство. Иначе вымрет весь ласточкин род».

«Пусть другие оставляют потомство! — опять пропищала она. — Я хочу летать. Я хочу быть красивой. Чтобы все видели».

«Красота — это наши дети».

«Чепуха!» Она хотела взлететь, но он остановил ее на этот раз силой, крылом, и больно ударил своим крепким клювом в голову.

Жалобно попискивая, она долго плакала, причитая, а он скрепя сердце мужественно переносил все ее причитания. Наконец она успокоилась. С опаской глядя на него, предложила грустно:

«Полетели!»

Не так-то легко подыскать место для жилья, если у супруги твоей такая возвышенная душа, если эстетику она впитала еще из клюва матери вместе с мошками. Он предлагал ей не один десяток мест, и все они ей не нравились.

«Не здесь! — пищала она. — Здесь некрасиво».

Он в отчаянии хватался за голову и бормотал:

«Выбирай сама!»

И место было тотчас выбрано: в круглой железной трубе, окрашенной в серебристый цвет и укрепленной на высоком столбе. С одного конца труба была наглухо закрыта. Другой ее конец был расширен и походил на диск луны.

— Красиво! Здесь красиво! — восторгалась Маленькая ласточка, с визгом носясь вокруг столба.

Стуча о металл крыльями, она пыталась осмотреть трубу изнутри, но у нее ничего не получилось: лапки беспомощно скользили. Но она все-таки уцепилась за что-то и повисла кверху лапками, восторгаясь своему успеху. И вдруг произошло что-то невероятное, непонятное, неслыханное: из трубы раздался страшный гром. Ошеломленная Маленькая ласточка упала на землю.

Для гнезда пришлось искать другое место. И снова она отвергала обычные крыши и карнизы. Традиционно. Не эстетично. Снова он мужественно молчал, летая за ней по городу. Она не раз увлекала его в городской парк. Он еще не понимал, что ее тут привлекало. И вот они снова в нем. Ах, вот что ее привлекало: сооружение, похожее на громадное опрокинутое ласточкино гнездо, только открытое там, где оно должно было прикрепляться к стене.

«Здесь!» — взвизгнула Маленькая ласточка.

И вот они лепят гнездо — на самом высоком месте раковины — летней эстрады, пока еще пыльной. Вокруг — березы, окутанные фиолетовым дымком оживающих почек. Весело раскачивались на ветру гирлянды веток плакучей ивы, что стоит над фонтаном. Фонтан еще не проснулся, но ветки ивы уже проснулись: они сделались зеленовато-желтыми, глянцевитыми, даже по виду живыми. Ее пугали ветки платанов. Они были голые, черные, будто после пожара.

Он старательно таскал в своем клюве прах и споро лепил гнездо. Делал он это молча, с деловитостью людей, за которыми он любил наблюдать и которых всю свою короткую птичью жизнь старался понять. Маленькая ласточка каждый уложенный комочек отмечала бурным писком. Она носилась вокруг огромной раковины, не боялась залетать под ее овальный купол, будто старалась показать этим, какое великое дело она делает. А он, пока она носилась очертя голову, успевал еще раз слетать и вернуться с полным клювом почти настоящего цемента, который устоит против жары, холода, ветра и дождя. Он мелькал в воздухе, стремительный, и не знал усталости. Он спешил. От него ведь не могло ускользнуть то, что их соплеменники под соседней крышей уже хлопотали, как бы получше уложить яйца.

Гнездо получилось хоть куда: просторное, красивое, с мягкой периной из сухой травы, шерсти и пуха. Маленькая ласточка без конца восторгалась им, хотя и не очень еще понимала, зачем оно. Ночевать они могли бы где угодно.

Она испугалась, когда снесла первое яичко. А когда снесла второе, вдруг почувствовала, что сделала такое великое дело, о котором надо рассказать всем. И она бросилась куролесить над городком, и скоро весь птичий мир уже знал, что у нее два яичка — красивых и сияющих, как два солнца. А потом появились еще два.

Ах как трудно было посадить ее на яйца! Ему еще раз пришлось прибегнуть к силе (что ему оставалось делать?). Она плакала и причитала, что зря связала с ним судьбу. Да, он спас ей жизнь, это верно, но зачем она ей, если приходилось сидеть взаперти, как самой заурядной домашней хозяйке. А небо над городом такое высокое, такое чистое и так пронизано золотой пряжей солнца, что сердце разрывалось от тоски и восторга. Оно, это небо, манило к себе, и нестерпимо хотелось уйти в него всей, без остатка. А надо было сидеть. Нет, не просто сидеть, а высиживать. Высиживать… Кого, она и сама толком еще не знала.

Если бы не он. Если бы не его проворные крылья и ласка, с какой он совал ей в клювик бабочек, мошек и прочую тварь. Он не просто совал ей в клювик эту тварь, а и целовал ее бережно и нежно… Если бы не он, разве ее кто-нибудь заставил бы сидеть в гнезде, пусть оно и было комфортабельным. Изредка он разрешал ей размять крылья и сам садился на яйца. Она уносилась к морю и летала над ним, пока не уставала.

Утром после душной и жаркой ночи Маленькая ласточка вдруг услышала, как с хрустом развалилась скорлупа одного яичка и что-то запищало, зашевелилось под крылом. Ах какой он мокрый, безобразный, этот первый ластенок. Едва успел из яйца вылупиться, как открыл свой громадный желтый рот и просит есть. А потом второй, третий, четвертый. Четыре рта стали на страже входа в гнездо. Мать уже лишняя тут, и она с облегчением улетела.

Как это чудесно — свободные крылья, свободное небо и множество всяких мошек, только знай хватай их прямо с лета.

Он погнался за ней, обрадованный прибавлением семейства. Он хотел выразить ей свою признательность за подвиг, свою любовь, но она, задумав поиграть с ним, пустилась удирать, с удивительным проворством и ловкостью проскальзывая там, где он и не стал бы рисковать. Он долго гонялся за ней. В конце концов это надоело ему, и он, нагнав ее, бросил сердито:

«Они голодны. Им нужны мошки. Много мошек. У них такие большие рты. Слышишь?»

Она, взвизгнув от распирающего ее маленькое сердце восторга, не поняла его и унеслась ввысь, в безбрежную голубизну неба, по которой неистребимо мечтала она все долгие дни взаперти.