Полнолуние (рассказы)

1

Это был долгий-долгий день московского таксиста… Кто бы знал, чего стоит прожить такой день!

Я выехал на линию ранним утром. Настроение было не ахти какое светлое. Ругал себя за слабый характер: поддался уговорам начальника колонны Ховрина, и вот теперь плакало мое воскресенье, Серебряный бор, куда мы собирались с ребятами, река Москва, сосенки точеные да девушки крученые. Сашка Чуфанов, которого мне пришлось заменить, так и знай, схитрил. Никакое у него не воспаление верхних дыхательных путей. Просто подмигнул молодой докторше в поликлинике.

Утром город малолюден. Улицы — сквозные, пустынные. Как-то даже не верится, что через несколько часов, чуть ближе к полудню, здесь будет настоящий вулкан Везувий. Тогда держись, шофер второго класса Юрка Вихарев, то есть я. Тебя будут рвать на части. Гони, гони, милый мой! Если ты не будешь выжимать последние силы из своей старушки «Волги», пассажиры станут ворчать на тебя, у них начнет портиться пищеварение. А испорченное пищеварение — плохой спутник отдыха. Лучше плюнь на все уличные знаки препинания, и тогда, доставив своих пассажиров к месту на полминуты раньше, ты заслужишь снисходительную благодарность и даже на пиво.

Ладно, не бурчи, дружище. Сел за руль — и не бурчи…

Я стоял по соседству с памятником моему тезке Долгорукому и следил за редкими в этот час пешеходами. Но никто не обращал на меня внимания.

Вдруг двери с обоих боков распахнулись, двое парней ловко юркнули в машину.

— Пардон, синьор! Ящик свободен?

— У меня машина. Ящик можете поискать в другом месте.

— О, это как раз нам и нравится. Аванти!

Я порядочно таскался с ними. Они вышли у сберкассы на Грузинской, и я их ждал. Потом они вышли у ювелирного магазина и долго не возвращались. Я уж подумал — сбежали, но они вдруг появились, веселые, оживленные.

— Понимаем, синьор, ваше волнение. Хотите получить вперед? Живем по кодексу строителей коммунизма.

— А ладно, валяйте.

— Грацио, морская душа, — сказал один из них. — Спасибо.

Как он узнал, что я бывшая «морская душа»? Неужели эти парни, в самом деле, бывалые люди и знают повадки морских волков? Неужто до сих пор у меня не выветрилось мое кровное, морское? А то, что я считал себя бывалым моряком, в нашем парке ни для кого не было секретом. Я служил на Балтике. Демобилизовавшись, ходил в разные страны на танкере. Эх, больно теперь вспоминать об этом!..

Мне чем-то не нравились эти парни, но было все-таки приятно, что они узрели во мне моряка, и между нами в короткие минуты сложились простые, доверчивые отношения, и я начал травить, как бродил по морякам-океанам, сколько раз был в Неаполе, Генуе, Ливорно и других городах той страны, к языку которой парни имели какое-то пристрастие.

— А мы ведь тоже бывалые, — сказал словоохотливый парень.

Другой же все больше молчал.

Они все-таки надули меня. Вышли у магазина стекла. Я знал этот закуток, где продавцы-ловкачи, казалось, просто пальцами, без алмаза резали стекло. Мне всегда нравилась их искусная работа. И я зашел полюбоваться, как они расправляются с громадными певучими листами.

Моих пассажиров там не было.

Парень, резавший стекло, кивнул на внутреннюю дверь, бросил:

— Ушли выбирать зеркала.

А там двор… Ищи-свищи…

Ай да парни… такого морского волка надули!

На душе… хоть закрой глаза и вой, как дикая собака Динго.

Вот ведь нашли отмычку — морскую душу… Увидели на мне тельняшку… А я и рот раскрыл. Украли, да не просто, а еще и плюнули в морду. Не гляди на мир через розовые очки!

Было жалко денег. Жалко было еще чего-то другого, что они украли у меня. Может, это что-то было дороже всяких денег.

Я не скоро успокоился. Противнее всего было представить, как они смеялись надо мной. Пили где-нибудь коньяк, закусывали шоколадом — и смеялись. Смеялись, как ловко провели меня. Почему-то мне казалось, что они обязательно жрали шоколад. И это было особенно неприятно и обидно.

Как же я не разгадал, что они стервецы? Это же можно было слепому увидеть. Как они распахнули дверцы машины сразу с обеих сторон! Обычный пассажир так не делает. Обычный пассажир немало повозится с дверцей, прежде чем сядет в машину.

Ах ты, старый, ржавый якорь! И никакой ты вовсе не морской волк. Ты обыкновенный старый якорь. Ржавый, и к тому же в ракушках.

Нет, надо покончить с такси. Что есть прекраснее, шире, чище моря? Что есть крепче, надежнее, бескорыстнее морской дружбы? Сколько раз я решал окончательно и бесповоротно вернуться в свою стихию, но — о, мой слабый характер! — снова оставался на берегу.

…Я колесил по городу. Пассажиров — уйма. На вокзалах — очереди. У гостиниц и ресторанов — отбоя нет. В моей машине прочно прижились тонкие запахи яблок. Их везла с юга загорелая курортная братия, везли молодые, розовощекие парни с черными усиками, хозяева фруктовых рядов на московских рынках. По вечерам, я знал, курортная братия покупала с рук у театральных подъездов билеты, а молодые хозяева фруктовых рядов валом валили в «Арагви» и поздно разъезжались с притихшими, полусонными девчонками.

Не по душе мне было все это. Не по моей морской душе.

И еще мне разбередила сердце одна негритянка. Она приехала в Москву на Международный конгресс женщин из далекой африканской страны, которая называется Нигерией. Воды теплого океана штормили у ее берегов. Как сильно пахли там водоросли и какие красивые медузы плавали в зеленой воде!

Шли корабли мимо берегов, на которых зеленели пальмы.

Листья у пальм будто вырезаны из железа. Такие листья, что их хочется потрогать рукой.

Все это виделось мне с ускользающей ясностью, как в детском сне. Я ведь бывал в Африке, и встреча с ней здесь, в Москве, была для меня приятна.

Негритянку звали Кристиана. У нее были выпуклые ласковые глаза, толстые добрые губы. Она знала несколько русских слов, и, когда мы шли курсом гостиница «Юность» — Кремль, она, прижавшись лбом к боковому стеклу, говорила:

— Москва… здороф, очшень здороф… Красиф Москва.

И еще я возил двух учительниц. Они тоже были участниками конгресса. Одна из них, тонюсенькая и белюсенькая, из Риги. Я готов был возить ее бесконечно, ведь она была моей родной сестрой, у нас была одна мать — милая, грустная Балтика. Мы вспоминали белые ночи, тоскующий свет над серой водой, над синими лесами, над коричневыми валунами, над темными блюдечками озер. Другая была с востока, с узкими черными глазами, с черным жгутом косы, перекинутой через плечо на грудь. Она была с Байкала, буряткой. И тихо, певуче говорила о своем чудо-море, о закатах над тайгой, о цветах жарках, милых глазах Сибири.

Где мы только не побывали с ними! У каких только магазинов не ждал я их и не радовался вместе с ними их маленьким радостям — покупкам! Наверно, они уже не так усердно думали о разоружении, о мире. Мир для них был в этих покупках, которым они тихо радовались, и в том неутомимом узнавании жизни, которому они отдавались с ясной непосредственностью.

Мне было хорошо с ними. Кусочек моря все время был со мной.

И когда я высадил их и они остались на Ленинских горах, мне вдруг стало грустно, будто я потерял что-то очень дорогое, без которого не прожить.

…От Сокола до Серебряного бора сели три рослые девушки. Шесть обнаженных молодых плеч, налитых, округлых. Два плеча в частых веснушках были рядом со мной. Но мне не было до них никакого дела. Девушки о чем-то разговаривали, но я не слышал ни слова.

Я думал о себе. Я думал о том, что завтра подам рапорт, сдам машину, получу расчет и подамся в Одессу. Прости-прощай, столица Москва!

Одна из девушек заметила:

— Дядечка, вы случайно аршин не проглотили?

— Ныне метрическая система мер.

Девушки прыснули. Задрожали веснушки рядом со мной. Но это меня ничуть не развеселило.

Людей на дороге точно сельдей в добром косяке — не пробьешься. На меня никакого внимания. Оглянутся и шагают дальше, не сворачивая. Дескать, мы, пешеходы, тут полноправные хозяева, а ничуть не вы, шоферня. Стал давать сигналы — милиционер пригрозил своим полосатым жезлом. Куда податься? Советую девочкам сойти. Говорят:

— Ничего, строгий дядечка, ничего, нам не к спеху.

Вот и лес. Наконец-то! Тут народу меньше. Люди переваливаются через канаву и растекаются по лесу. Всюду под деревьями белеют спины, животы, плечи. Еловой шишке некуда упасть.

Я дал газ и взял курс на реку. Как же! Эти девчонки должны обязательно купаться. Упитанные девчонки должны купаться во что бы то ни стало!..

Полуголые люди, как у себя дома, ходили по шоссе, лениво уступали мне дорогу. Ребятишки сидели прямо на асфальте. Асфальт, наверно, теплый. Услышав мой сигнал, ребятишки, не оглядываясь, бежали к канаве. Оттуда летели в меня горсти песка, бумажные стаканчики из-под мороженого.

Черт возьми, не словчи Сашка Чуфаров, и я грел бы свою спину на ласковом солнышке! Ай да Сашка, обрек своего дружка на невыносимые муки души.

Но ничего, нет худа без добра… Сегодня я столько передумал, что уж хватит, терпение полилось через борт.

Никому не приведи бог родиться с таким характером, как у меня. Вечно будет страдать и мучиться от своей нерешительности. Бедные, бедные бесхарактерные люди! Как я жалею вас! Сколько вам приходится переживать из-за каждого пустяка! Я-то уж по себе знаю, что это такое.

Тешу себя надеждой: освобожусь от груза — выкупаюсь.

Эх ты, жизнь моя, тоска-печаль!..

Высадил голые плечи. Гляжу: туфельки долой, шагают по песочку голые ножки… Хоть оглянулись бы, помахали бы ручкой таксисту. Ведь сколько минут вместе, плечо в плечо просидели! Неужели никакого чувства не вызывает таксист, сделавший вам приятное? Неужто вы думаете, что таксисту только деньги нужны?

Развернулся. Прямо передо мной парень с поднятой рукой.

— Подвезите!

Я минуту молчу: вот тебе и выкупался!..

— Поездка дальняя, выгодная. Подброшу рублик.

Вот ведь черт: опять деньги! А если мне не хочется тебя везти? Если ты мне не нравишься? Если мне не по душе вот такие зеленые губошлепы, которые не жалеют отцовских или маминых денег?

Судьба шоферская горькая… Не тебе выбирать, кого везти, кого не везти.

Подошла девушка, плоскогрудая, поджарая, ростом — верста коломенская.

— Берет?

Как будто я могу не взять! Они же на досуге запросто накатают на меня цидулю, укажут номер моей старушки «Волги». Потом не отговоришься от начальника колонны Ховрина.

Сели. Едва успел сняться с якоря, обнялись, целуются. Для них меня нет. Я — деталь машины. У меня нет ничего человеческого.

Я не мог вытерпеть того, что они совершенно игнорировали меня. Вывез их на окружную дорогу и у деревни Теплый Стан высадил. Сказал, что тормоза не работают, и высадил. Парень понял все, полез с деньгами, но я впервые в этот день проявил свой характер и оставил их посреди дороги.

Я заехал на базу, написал рапорт и подал его Ховрину.

— Что такое, Вихарев? — Ховрин поднялся над столом, засыпанным серым пеплом сигарет.

— Прошу списать меня с базы…

— Списать? Ты мне брось дурить, Вихарев! Хочешь, чтобы база завалилась? Лето! Не понимаешь, что ли? Ты уйдешь, другой уйдет… Гоголя, что ли, с пьедестала снимать да за руль?