Что увидела Кассандра

III

– Мы вам покажем классное место, – говорит Рамон по-испански, но не уточняет какое, потому что это сюрприз. Мария с парнями забираются в его «Фольксваген-жук», в потолке прорезан люк. Мэнни объявляется последним, от него пахнет хлебом, а ботинки в муке. Ты сидишь спереди у Марии на коленях и пытаешься остановить Хорхе, когда он с заднего сиденья закрывает руками глаза водителю, играя в пойо, цыпленка.

– Не надо! – говоришь ты, но никто не слушает, все смеются, и на секунду кажется, что ты и правда можешь умереть в эту, последнюю, ночь в Пачуке.

Через двадцать четыре часа ты будешь дома, и это место, этот тесный «жук» без ремней безопасности будут казаться такими далекими и такими же непостижимыми, какой кажется сейчас Миннесота. Не осталось времени ждать от Мэнни первого шага: теперь придется самой его поцеловать. При мысли об этом в животе все сжимается. Успокаивает мысль, что как бы все ни повернулось, скоро тебя здесь не будет.

Ехать недалеко, через ту часть города, которую ты теперь уже знаешь, мимо кинотеатра и вереницы мрачных зданий с высокими ограждениями вокруг парковок. Потом машина сворачивает на грязную стоянку и останавливается. Все вываливаются наружу. Стоянка темная и пустая, и ты не понимаешь, зачем ты здесь, хотя все остальные, кажется, в курсе, судя по тому, что они направляются к ограде и начинают через нее перелезать. Ты стараешься держаться поближе к Мэнни, так, чтобы, когда придет твоя очередь перебираться, именно ему пришлось тебе помогать. Он берет тебя за руку, его рука теплая, а твоя холодная. Тебе не нравится лазить через заборы. Этот где-то сантиметров на тридцать выше тебя, он сделан из рабицы, в ячейку которой едва помещается носок твоей кроссовки. Забравшись наверх, ты медлишь, но все-таки спрыгиваешь и, в отличие от мальчиков, приземляешься неловко.

За забором прячется пустой парк аттракционов. Поначалу ты видишь только колесо обозрения, возвышающееся над остальными темными очертаниями, подсвеченными городскими огнями. Потом глаза привыкают, и ты замечаешь карусель, канал с бревнами, палатки с тирами и едой. Парк выглядит заброшенным – на земле мусор, пахнет будто мокрой псиной, хотя дождя в последние дни не было, – но все-таки не настолько ветхим, чтобы никто его не охранял.

– Донде эстамос? – спрашиваешь ты, тебе страшно, но очень интересно.

– Ла Диснейландия де Мехико, – говорит Рамон, и все хохочут. Ты смеешься с ними, но не совсем понимаешь, в чем шутка. Смеются ли они над тобой, или над самими собой, или над миром, который может вобрать в себя столько разных мест?

Мария и Ансельмо быстро отделяются от вашей группки и идут целоваться в одну из кабинок неработающей карусели. Ты смотришь, как они уходят, тебе слегка тревожно и немного завидно. После той дискотеки они все чаще стали уединяться. Все чаще вы с Марией, вместо того чтобы гулять вместе со всеми, шли в кино, а потом она оставляла тебя в третьем ряду и уходила в конец зала к Ансельмо. Иногда ты оборачивалась и искала ее взглядом в мигающей темноте; тебе казалось, что ее там нет, что она тебя бросила, и ты снова чувствовала, как в тебе просыпается страх первых дней в Пачуке. Что ты одна. Что ты допустила ошибку. Что ты слишком мало виделась с Мэнни. Ты говоришь себе, что так выглядит взросление – эти разделения на пары, негласные соглашения между друзьями, но раз уж ты врешь ради нее, было бы неплохо, если бы и она рассказывала тебе больше, вовлекала тебя, доверяла тебе, чтобы ты чувствовала себя старше, чтобы ты могла взять на себя больше вины.

Все остальные идут за Рамоном. Как будто тот факт, что машина принадлежит ему, временно делает его вожаком. Ты чувствуешь, что этот парк – в некотором смысле его место.

– Те густа? – спрашивает Рамон.

– Си. Кларо, – отвечаешь ты, хотя ты все еще не до конца понимаешь, что конкретно тебе должно нравиться или нет.

Рамон улыбается.

– Он заброшенный? – спрашиваешь ты по-испански.

Ты уже можешь вести беседу. Ты все еще нещадно коверкаешь грамматику, все еще есть множество слов, которые ты не знаешь (Манде? Что?), но ты слышишь, как скользкие словечки сплетаются вместе, когда «с» не произносится, а слова опускаются. Рамон объясняет, что парк не заброшен, просто закрыт до тех пор, пока какой-нибудь богач не решит открыть его снова. Он говорит, что они часто приходят сюда выпить или покурить, прогуляться ночью, привести мухерес пара уна ноче романтика. Хотя ты то замедляешь шаг, то начинаешь идти быстрее, то оборачиваешься поговорить с другими парнями, Рамон все равно оказывается рядом, объясняя, как называются разные предметы – почокло, басура, хуэгос, словно в парке развлечений нужен экскурсовод.

За закрытыми палатками и огромной горкой расположилась карусель для малышей, и здесь все останавливаются. Рамон садится на черную лошадь, Мэнни – на белого тигра, а ты – между ними на зеленого дракона с вьющимся колечками хвостом. Хорхе и Луис устраиваются на бурых конях. Худой высокий Луис изгибается, как скрепка, а Хорхе расслабленно садится боком.

– Ке линда, – говоришь ты, потому что карусель и правда красивая. В темноте фигуры животных и рисунки на потолке и стенах кажутся живыми.

– Куидате, – говорит Мэнни, будь осторожна, и рассказывает, как они встретили тут бездомного пса, который рылся в мусоре в поисках еды. Когда Луис попробовал его накормить, пес оскалился и укусил его за руку.

– Ну и отвратный же из тебя получился бы ужин, – говорит Хорхе, и ты смеешься, потому что Рамон и Луис смеются, но теперь переживаешь, что в каждом движении теней прячется голодный избитый зверь. В Пачуке полно дворняг с тонкой облезлой шкурой.

Парни болтают, и ты внимательно прислушиваешься, понимая почти все, что они говорят. Через некоторое время ты начинаешь отключаться, устаешь следить за разговором. Вернувшись в Миннесоту, ты поразишься, сколько всего можешь понять, даже не прислушиваясь, и еще долго не сможешь заставить себя не подслушивать. Твой мозг, отвыкший заглушать английский, будет задавлен речью.

– Ме муэро пор уна чеве, – говорит Мэнни, зажигая сигарету, все соглашаются.

Пиво лежит в багажнике «жука», Мэнни слезает с тигра.

– Я помогу тебе, – говоришь ты, и парни смотрят удивленно. Возможно, они слышат, как бьется твое сердце. – Никогда еще не бухала в Диснейленде. – Ты стараешься звучать спокойно и весело.

– Уна чеве пор ла гринга! – наконец-то их маленькая маскота будет пить.

На обратном пути, когда глаза уже привыкли к темноте, парк кажется куда меньше, и вскоре Мэнни уже помогает тебе перелезть через ограду. Его рука все еще теплая, а твоя вспотела.

«Жук» не закрыт. Он такой старый, что починка замков обошлась бы дороже, чем сама машина. Ты стоишь рядом с Мэнни, пока он роется в багажнике и достает оттуда пару запотевших литровых бутылок. Сейчас, думаешь ты, вот сейчас, но у тебя нет ни малейшего представления, что делать. Как можно его поцеловать, если он – движущаяся мишень? Ты злишься, что он никак не хочет встать спокойно. Тогда ты посмотрела бы ему в глаза, он бы наклонился и поцеловал тебя, и тебе бы не пришлось делать это самой. Тогда ты бы поняла, что он тоже этого хочет.

Но нет, придется все делать самой. Ты идешь назад к забору, держа одну из бутылок. Чуть не упустив момент, хватаешь его за руку, чтобы перелезть, но сжимаешь и не отпускаешь ладонь и не лезешь вверх. Он смотрит на тебя, улыбается и взъерошивает твои волосы, будто ты маленькая девочка.

– У тебя плохо с перелезанием заборов, – говорит он.

– Я знаю, – отвечаешь ты, но не двигаешься с места.

– Нельзя давать забору понять, что ты боишься.

Ты воспринимаешь это как знак.

Он все еще смотрит на тебя, и ты поднимаешься на носочки, направляя свои губы к его рту, боишься закрыть глаза и промахнуться, поцеловать его в подбородок или в нос. Из-за того что твои глаза открыты, ты отчетливо видишь, как до него доходит, что ты собираешься сделать, и он отворачивается к забору, делая вид, что ничего не заметил, а ты встала на цыпочки просто чтобы начать взбираться по рабице.

– Вряд ли я справлюсь с пивом в руках, – говоришь ты, радуясь, что твой голос не дрожит. Ты отдаешь ему бутылку и залезаешь сама, без его помощи. С той стороны забора ты говоришь: – Я пойду найду Марию, – и уходишь, прежде чем он сможет пойти за тобой. Твои глаза горят и наполняются, ты стараешься моргать чаще, чтобы не заплакать, хочешь держать свое унижение под контролем. Если ты заплачешь, все узнают, что произошло.

Ты ищешь Марию на большой карусели, но ее там нет. Может, она вернулась к остальным. Но уже в момент, когда к тебе приходит эта мысль, ты узнаешь, что это не так. Знаешь, что она где-то с Ансельмо и они занимаются сексом, и мысль о том, как двигаются их тела, запускает панику к тебе в легкие, как будто у тебя приступ астмы или ты слишком глубоко затянулась, и ты хочешь найти ее, но не готова увидеть то, что уже и так представляешь в своем воображении, потому что ты трусиха. Может быть, поэтому тебя никогда и не целовали. Может быть, ты так на всю жизнь и останешься пугливой маленькой девочкой.

Ты уходишь от аттракционов и карусели и добираешься наконец к колесу обозрения. Теперь ты мастерица перелезать через заборы. Ты перепрыгиваешь ограждения, вместо того чтобы идти по петляющей пустой дорожке. Кабинка висит в самом низу, и ты ступаешь в нее прямо с платформы, пугаясь, когда она начинает слегка покачиваться. Ты подбираешь под себя ноги, вместо того чтобы ими болтать, на случай если в темноте бродят дикие собаки. Ты смотришь вверх. Ночь ясная, сквозь металлический каркас видны звезды. Ты бы хотела, чтобы колесо заработало и подняло тебя.

Ты сидишь, и постепенно на глаза перестает давить. Все это не важно. Это все не настоящее. Завтра все исчезнет. И ты боишься, что так оно и есть. Вскоре ты сможешь вернуться к остальным и притворяться, что все в порядке, пока ты и правда не будешь в порядке.

– Гринга.

Ты поднимаешься так резко, что кабинка дергается вместе с тобой. Рамон перепрыгивает через поручень, и ты двигаешься в сторону. Он садится рядом.

– Тодо бьен? – спрашивает он. Он тебя искал.

– Я просто поняла, что все-таки не хочу пива, – говоришь ты.

Он кивает, как будто это логичная причина для того, чтобы тут спрятаться.

– Хороший выбор, пиво все равно было теплым.

Вы молча сидите вдвоем.

– Мне надо найти Марию, – говоришь ты.

– Я уверен, что у нее все хорошо, – отвечает Рамон, поворачивается к тебе и берет тебя за руку.

Когда его рот опускается на твой, губы у него такие же сухие, как и его руки. Он слегка приоткрывает свой рот, ты слегка открываешь свой, и чувствуешь пиво на его языке, и думаешь, должна ли сейчас земля поплыть под ногами. И уже сейчас пытаешься запомнить это по-другому. Оформить все так, чтобы вышла история, которую захочется рассказать: будто Мэнни никогда не существовало, будто, когда ты глядела вверх сквозь колесо обозрения, тебе казалось, что ты смотришь на небо через узоры Эйфелевой башни. Ты все еще прижимаешься губами к его рту, потому что не понимаешь, как определить, что поцелуй кончился.