Что увидела Кассандра

Мы с этим справимся

Впервые мы встречаем его у водохранилища: это мужчина средних лет с овалом шерсти на груди, сосками-пуговицами, в синих гавайских плавках с желтыми цветами. Мы купаемся, а он рассматривает нас с берега: мы постепенно привыкаем ловить такие взгляды мужчин определенного типа.

Сегодня жарко, как и в любой день в Теннесси. Днем мы выходим из каменного кампуса этого маленького колледжа к озеру. Мы в летнем музыкальном лагере, наши пальцы ноют от струн, а спины липкие от пота. Когда мы добираемся до воды, мы сбрасываем летние платья и прыгаем с валуна в воду, такую глубокую и чистую. Вокруг озера покачиваются высокие сосны и раздается тяжелый гул южных насекомых. Мы плывем на спине, понимая, что груди выступают над водой, наслаждаясь тем, что нам всем по шестнадцать, кроме Кайсы, которой семнадцать, и она уж слишком этим гордится. На свой день рождения она побрила голову. У нее острые высокие скулы, и даже если бы она не была старше, она все равно оказалась бы главной, потому что у нее уверенная походка и она рисует шариковой ручкой шашки на белой окантовке своих конверсов. Мы бы тоже хотели побрить голову и порисовать на обуви, но нам нравится, что наши кеды остаются белыми, а матери – счастливыми.

Мужчина не прыгает в воду. Он сходит по деревянным ступеням к мосткам, садится, а затем медленно, как будто это причиняет ему боль, опускается в воду. Ничего не говоря, мы переворачиваемся со спины на живот, наши головы и плечи торчат над водой как поплавки.

– Че он здесь вообще забыл? – говорит Бекки, и мы киваем. Мы смотрим краем глаза, как он плывет к краю озера. Хотя мы и нездешние, мы возмущены. Сегодня это озеро наше, мы громкие и наглые. Когда мы идем по тротуару, мы занимаем его целиком.

– Разве он не должен сидеть на работе? – говорит Меган.

– Может, нам уйти? – предлагает Лиза, но никто не соглашается. Лиза робкая. Лиза заплетает свои светлые волосы в косичку так туго, что натягивает кожу на голове.

Когда Кайсе надоедает наблюдать за мужчиной, она заявляет, что надо перебраться на плавучие мостки. Она хочет позагорать. Мы подплываем и вереницей карабкаемся по железной лестнице: ступеньки гладкие, с нас стекает вода. Так тепло, что мы даже не дрожим. Мы специально не проверяем, наблюдает ли за нами мужчина, хотя, скорее всего, так и есть, ведь мы юные и почти голые в наших бикини, и в наших слабых телах есть могучая сила: они источают то, что вызывает страсть.

Мы ложимся рядом друг с другом. Мы знаем, что обгорим.

– Жарко, – говорит Лиза.

– Как думаете, с кем бы из нас переспал трубач? Если бы ему пришлось выбирать, – говорит Меган.

– Не с тобой, – отвечает Кайса.

– Я как-то застала родителей во время секса, – говорит Бекки.

Мы хихикаем, мы смущаемся и немного гордимся собой. Это случалось с каждой. Единственный случай, когда можно ошарашить родителей самим своим присутствием.

Мы закрываем глаза и вдыхаем запах древесных водорослей, запах солнца, от этого начинает зудеть в носу. Мы чувствуем, как мостки оседают, и над нами вдруг нависает тень мужчины. Он стоит на верхней ступеньке. Старый, как минимум сорокет – его тело напоминает нам о наших отцах, пузо торчит над тонкими икрами.

– Вы, дамочки, из музыкального лагеря? – спрашивает он.

Мы думаем, стоит ли сесть, но стыдимся своих животов, кожи, которая сложится в складки. Мы чувствуем мудрость оленя, знающего, когда застыть в полной неподвижности.

– Я видел вашу компашку. Вы всюду ходите с этими бейджами.

Кайса приподнимается на локтях.

– Родители небось заставили сюда приехать? На каких инструментах играете?

– Скрипка, – говорит Меган.

– Альт, – говорит Лиза.

– Виолончель, – говорит Бекки.

– Арфа, – говорит Кайса, но это неправда, и мы чувствуем себя тупыми, потому что забыли, что здесь можем притвориться кем угодно, наврать с три короба, в любой момент нырнуть в фантазию; мы никому не обязаны говорить правду. Хотя нам хочется большего, мы пускаем в ход только самые мелкие наши мечты, немного меняем свои прически и личности. Меган прикидывается циничной. Бекки делает вид, что ей все смешно. Лиза притворяется, что с нами ей приятнее проводить время, чем одной. Кайсе, кажется, незачем что-то изображать, но врет она легче остальных.

– Вы откуда? – спрашивает мужчина, а мы схватываем на лету.

– Флорида, – говорит Меган из Мэна.

– Нью-Йорк, – говорит Лиза из Орегона.

– Париж, – говорит Бекки из Лос-Анжелеса, и нам кажется, что она слегка перегибает палку.

– Нэшвилл, – говорит Кайса из Флориды.

– Здешняя, – говорит мужчина, и Кайса улыбается.

Сквозь его мокрые шорты, похоже, видны очертания члена, хотя, может, это просто ткань так собралась. Нам не стоило бы смотреть на то, что мы не хотим видеть, но мы ничего не можем с собой поделать, мы уже посмотрели и теперь уверены, что он, конечно же, это заметил. Мы боимся, что случайно на что-то согласились, и хотим посмотреть еще.

– А вы ничего себе красотки, – говорит он.

– У нас скоро занятие, – говорит Кайса.

– Учеба – это важно, – говорит мужчина с такой улыбкой, будто имеет в виду что-то совершенно другое. – Удачи, девчонки.

Сказав это, он опускается обратно в воду.

– Какой же стремный, – говорит Бекки.

– Вообще мерзость, – говорит Меган.

Кайса поднимает руки над головой и потягивается, как будто ее кожа все еще ей принадлежит. Когда мы встаем, на деревянном настиле остаются мокрые следы наших тел.

Мы рассказываем в лагере про стремного мужика. Мы не самые непопулярные, но и не самые популярные, а эта история добавляет нам очков. Мы как птицы, которые кричат, услышав звук шагов, и передают тревогу от дерева к дереву. С каждым пересказом мужчина становится все большим ничтожеством, и мы смеемся, пока нам даже не становится его немного жалко. Какое еще животное подает сигнал тревоги и при этом чувствует трепет наслаждения?

Проходит два дня. Скоро отбой, и мы бежим домой из библиотеки, срезая через двор: облака бегут по небу, и ветер греет наши ноги, словно дыхание запыхавшегося пса. Дождь шел весь день, земля под ногами размокла. Сосновые иголки и опавшие листья, которые мы разбрасываем ногами, пахнут темнотой и плодородием. Нас кусают комары. Там, где чешется слишком сильно, уже царапины – на наших руках их целые коллекции. А у Лизы на внутренней стороне бедер – тонкие надрезы, поднимающиеся по ноге аккуратными рядами. О них мы не говорим.

Мы не замечаем мужчину, пока не оказываемся слишком близко, когда поворачивать уже поздно. Он сидит на небольшой каменной стенке напротив общежития, его волосатые ноги закрывают проход. Меган тыкает Кайсу, которая тыкает Бекки, которая тыкает Лизу, которая щиплет себя за лицо.

Вот секрет, который все знают: нас легко напугать. Мы видели видосы про то, как бывают опасны незнакомцы, друзья и бойфренды. Мужья и отцы. Но мы гордые. И самое главное: никто из нас не хочет быть той, которая убежит и всех подставит.

Мужчина приподнимает бейсболку.

– Гроза идет, – говорит он. Его борода – будто тень на лице.

Мы смотрим в небо, проверяем, есть ли этому какое-то объяснение, пришел ли он сюда, чтобы что-то нам показать. Но там все те же облака, тот же звездный узор.

– Еще ливанет, а уж потом распогодится, – говорит он.

Мы закрываемся тишиной, как щитом.

Он посмеивается и встает, все еще загораживая нам дорогу.

– Никогда не видел девушек с такой прической, – говорит он, и мы вдруг понимаем, что он обращается к Кайсе.

Он проводит рукой по ежику на ее голове, палец задевает ее ухо, и даже Кайса выглядит слишком потрясенной, чтобы ответить.

– Тебе идет, – говорит он и отодвигается ровно настолько, чтобы мы могли протиснуться мимо, вытянувшись в одну тонкую линию. Последняя из нас, зайдя в общежитие, захлопывает за собой дверь и еще долго тянет на себя ручку, хотя мы все слышали, как щелкнул, закрываясь, замок.

В нашем общем номере с выключенным светом мы разыгрываем наш страх, подбираем к нему аккорды. Кондиционер разогнался на полную, пот на наших спинах холодеет.

– Я думаю, он все еще там, – говорит Меган. Она сидит, скрестив ноги. Рядом с ней на кровати Лиза, прислонившись к стене, вертит в руках деревянный резной свисток в форме черепашки.

– Надо кому-то сказать, – говорит Лиза.

– Бродяжничество – это незаконно, – говорит Бекки. – Нельзя ошиваться где попало.

– Я уверена, что он все еще там. Вы чувствуете это? – Мы чувствуем. Мы уверены, что он все еще там. – Мне посмотреть в окно? – спрашивает Меган.

– Он тебя заметит, – говорит Лиза.

– Да наплевать, – отвечает Меган, но не двигается с места.

Из окна видно дерево, освещенное уличным фонарем. Мы рады, что наша комната на третьем этаже и тот мужчина слишком крупный, чтобы забраться наверх по тонким ветвям.

– Может, он серийный убийца, – говорит Бекки.

Мы сидим, обкатывая эту мысль в нашем воображении. Он убивает девочек, которые приезжали сюда до нас, по одной группе каждое лето: сначала флейтисток, потому что они самые красивые, затем он обнаруживает, что гобоистки доверчивые, а у контрабасисток самые большие футляры, в них очень удобно складывать камни. Он привязывает тяжелые черные футляры к их слабым коленям; девочки не всплывут, когда он сбросит их тела в глубокое озеро. Мы представляем его подвал, где лежат разные инструменты, его собственный тайный оркестр.

– У нас в городе, – говорит Меган, – был один мужик. Жил в домике на отшибе со своей женой, но однажды осенью она погибла в аварии, ее протаранила в говно убуханная чирлидерша. Поэтому всю зиму он провел один. А зима в Мэне длинная. До фига длинная. Все в городе пытались понять, умер он или сошел с ума, и в первую же оттепель шериф отправился к нему проверить, что к чему. Когда шериф вернулся, он не сказал ни слова, собрал вещи и уехал из города. Потом владелец ресторанчика, крепкий такой мужчина, пошел в тот дом. А вернувшись, сказал жене, что они вместе с дочерями переезжают в Нью-Мексико, где, как он слышал, жить полегче. Несколько месяцев никто больше в тот дом не заходил, пока однажды ночью туда не отправились две чирлидерши, которых взяли на слабо. А может, и не на слабо, а потому, что они тупые очень, точно не знаю. И вот подходят они к дому. Внутри горит тусклый свет. Они тихонько поднимаются по лестнице в своих крошечных чирлидерских топах и коротких юбочках, открывают дверь и видят мужика, совершенно вроде нормального: он сидит за столом и решает кроссворды. Эй, говорят они, и тут он поворачивается, и они замечают, что у него нет кожи на половине лица, плоти на половине ребер, а левая рука гниет. Он ел себя по кусочкам всю зиму. Тут он увидел их форму, схватил их, связал и жрал кусочек за кусочком всю следующую зиму!

Последние слова Меган кричит во всю глотку и хватает Лизу, которая взвизгивает.

– Это не смешно, – говорит Лиза.

– Худшая страшилка, которую я когда-либо слышала, – говорит Бекки.

– Ну, жену того чела и правда чирлидерша убила, – говорит Меган. – Но к концу зимы он просто сильно схуднул.

Нам грустно представлять этого человека, но еще лучше мы чувствуем романтику его страданий, чувствуем, как сильно, должно быть, он любил свою жену, и нам хотелось бы, чтобы какой-нибудь мужчина так же сильно страдал из-за нас.