Ялгуба (Онежские новеллы)

ИВАН НЕГРАМОТНЫЙ

— А чтобы Петр на себя и на меня напраслину не возводил, я тебе про его брата Ивана расскажу,— перебила мои мысли Наталья.— Иван в красных партизанах ходил. По лесам. По тайболе. С охотничьим медвежьим ружьем. Он совсем неграмотным был. Сами знаете, жили мы в недостаточном положении при старом времени. Куда же подпаску в школу без бахил бегать. А когда Иван в партизанах ходил, Мотя ему письма отписывала обо всем, что в деревне деется. И про солдат чужих там,, и про домашнее положение. Как она там ухитрялась пересылать ему,— может,, под камень в лесу, может, в дупло прятала,— бог знает, только все ее записки достигали Ивана. А он неграмотный, был, Он товарищу своему Кузьме письма эти давал читать. Кузьма сидел на пне и вслух ему все Мотины письма читал — и раз, и другой, и третий. Иван-то сам читать не умел. И очень ему не хотелось, чтобы кто-нибудь про его домашние обстоятельства узнавал. Не хотелось чужого на телеге в свою душу пускать. Ну так, когда Кузьма его письмо вслух громко читал, он, Иван то есть, чтобы Кузьма сам ничего не узнал, уши ему пальцами затыкал...

Все засмеялись, а Петр Петрович смутился за брата.

— Это тебе за то, что ты на мою сестру Мотю всегда поклеп возводишь. И совсем Мотя не такая дурная, как ты рассказываешь. Она сейчас на ферме работает. Так ее коровы первыми по району идут. Шутка ли — больше двух тысяч литров в год доят... Вот!

— Правильно,— вмешался в разговор Антон Ильич,— не та уж Мотя, что двенадцать лет назад. Ударница, но до своего потолка еще не дошла, есть куда расти. Скажем факт — была она на курсах животноводов в тридцать третьем году три месяца. Но вот — тоже факт. Заболел у нас на скотном дворе племенной теленок, а в деревне как раз телячий врач был, ветеринар. Так твоя Мотя теленка к нему не понесла. Я спрашиваю — почему? А она отвечает: «Теленок не от простуды болен, не из-за плохого ухода — я ночей недосыпаю, дни днюю здесь. А теленок потому заболел, говорит, что на двор зашла молодая скотница, не сполоснувшая после сна свое лицо». Так... «И теперь, говорит, не фельдшер нужен, а сведущий человек». Колдун, наверно. «Я, говорит, нарочно умывальник у ворот поставила и полотенце завела. Но если не слушаются, дак уж...» Вот и разговаривай. А во всем остальном вполне сознательная женщина...

Смущение Петра Петровича тем временем уже прошло, и он тоже выступил в защиту своего брата.

— Не так уж Иван и глуп, как ты, Наталья, его выставляешь.

— Да куда уж глуп — умнее тебя. Ты еще под Зайковым ходил, от коллективизации на Мурман покрутился за рыбой, а он здесь хозяйствовал. Дела ворочал... Вот ты глупее и вышел.

— Дак уж, Наталья...— И Петр развел руками.— Это только теперь пошло — артельная каша гуще кипит, а тогда говорили: корову продам, лошадь продам, кошку за хвост, да и пойду в колхоз. Это теперь сразу нахлынуло на нас будущее, так все и ясно, а тогда...

— Да вот Ивану тогда ясно было.

— Правильно: и нитка, втрое скрученная, не скоро порвется. Так, значит, вы и рыбачить умеете?

— Чего он у меня только не умеет,— переложила гнев на милость Наталья.— Он и слесарь, и маляр. Не скажу, чтоб он был художник, но настолько рука его славная, что он может и человека нарисовать. Все праздничные дуги в колхозе его письмом покрыты. Розы райские, птицы сирины, васильки и колосья — все умеет. Раньше даже лики на старых иконах подновлял, но правильно теперь поется:

Раньше были времена,
А теперь законы.
Даже стара попадья
Пропила иконы.

— Известно, попадья умрет — поп игумном, поп умрет — попадья по гумнам,— засмеялся Антон Ильич.