Ялгуба (Онежские новеллы)

ПЕРВАЯ РАБОТА

— Я в работе не обманываю,— даже обиделся Федор.— С того дня, как на первую работу встал. Какого хочешь десятника, табельщика, товарища по работе спроси, всякий в одно слово мою дотошность подтвердит. Скажет: «Федор — человек верный».

Да, с первой работы... А пошел я с невеликого возраста из дома в лес... Отец рано скончался... Дом без работников, а было это к весне двадцать второго года. Бандитизм финский окончился. Опустела родная Карелия. Белые скот повырезали, народонаселения, не считая убитых, к себе четырнадцать тысяч за границу угнали. Это взрослых и работоспособных. Да... Ну, а когда осенью и зимой леса наши на время захватили, возмечталось им, что уж засели они на нашей шее на веки вечные... Леса, мол, уже им достались, до последней коры, до гнилого пня, навсегда. Начали они тогда своими силами и мобилизованными валить этот лес. Валили выборочно. Самое лучшее, самое первоклассное, валютное дерево.

У них с Англией контракт был заключен на такое дерево. А в Финляндии такого уже мало. Они к нам и сунулись. И без английской помощи, конечно... Ну, этого я точно не знаю, не был при переговорах.

Замечательный лес выбрали они у нас. Повалили, раскряжевали, обработали на первый сорт. И лежат эти бревна мачтовые стеллажами на берегах речонок, которые все текут в Финляндию. Так... Размечтались... Спят и во сне нашу сосну и английские деньги видят... Но номер не удался. Не вышел... То есть боком вышел...

Поднатужились наши ребята, красные бойцы, и всю эту лавочку компанейскую из Карелии вышибли. Не хотите ли до дому прогуляться... А бревнышки у рек лежат, как миленькие. Мы высматриваем — и к нашему берегу хорошее бревно привалило. А они облизываются. Говорят, большую неустойку английскому капиталу должны были заплатить. Ну, когда деньгами запахло, амбиция у них пропала. Представители финских лесных фирм заявляются к нам:

«Так и так, на вашей территории повалено, не будем разбирать, кем и как, а только известно нам, что повалено много дельного леса на берегах речек, которые текут в Финляндию. У вас строительство еще не развернулось — тысяча девятьсот двадцать второй год, и бревна впустую погниют. Так мы предлагаем вам продать бревна за сходную цену... Наличными дадим... Только цены без запроса...»

Наши, конечно, не глупее их. Соображение развито. Тоже кое-что знают. Наши говорят:

«Будем откровенны. У вас есть у самой границы большие продовольственные запасы. Хлеба там и прочего. Для белых карельских войск готовили, только маленько подзадержались, а мы тем временем ликвидировали их, белых-то... Они, отступаючи, не без вашего содействия массу деревней порушили, домашнего и рабочего скота порезали... Короче говоря, мы согласные вами же порубанный лес к вам сплавить при одном условии: вы передаете нам это ненужное уже для вас продовольствие. И столько-то лошадей».

Ну, те торговаться. Мы у них поперек горла ершом встали. Поторговались-поторговались, но все; ж таки пришли и по рукам ударили. Они вынесли двойную неприятность. Во-первых, за порубленный ими же лес своим же продовольствием заплатили. А Карелия быстрее оправилась от последствий бандитизма. Сами знаете, двадцать второй год несытый был. А пока по нашему бездорожью да притащить мешки с рожью... ведь сколько времени надо! А здесь — на тебе, у самой границы приготовлено.

Так вот, все обусловили и стали скликать народ. Я еще был в несовершенных летах, но пошел. Так впервые на сплаве и работал... Спустили мы со стеллажей... Молевым сплавом пошло. Прямо с ледоходом еще... Потом ходил я хвост зачищал, чтобы ни одного бревна не оставить. А уж у границы хвост от нас принимали другие рабочие. Иностранные. А с этого сплава я уже из года в год без перерыва на всех сплавах и всех заготовках работаю...

Мы договорились, когда Федор явится к Вильби, и уже совсем было собрались уходить, как снова вмешался товарищ Рыков.

— Федор, вот этот товарищ, — он указал на меня, — разными фактическими историями из гражданской войны интересуется. С тобой тоже, наверно, кое-что случалось, так уж уважь.