Ялгуба (Онежские новеллы)

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Я раскрыл свою записную книжку, чтобы вложить конверт, адресованный Марьей в редакцию «Красной Карелии». Мелькнули странички.

Первая:

«В тех районах Карелии, где сохранились руны о кантеле, — совсем нет самих кантеле. Там же, где еще встречаются кантеле, — совсем не сохранилось рун».

Вторая:

«Охотники говорят: план заготовки пушнины можно увеличить в три раза, если бы кто-нибудь занялся разведением и подготовкой охотничьих собак... Нет собак... Надо поставить вопрос».

Третья:

«Речь т. Валлина о необходимости завоза в Карелию на постоянную жизнь десятков тысяч семей лесорубов».

Я прочитал письма Марьи в редакцию газеты, прежде чем вложить их в свою записную книжку. В первой записке говорилось, что стоимость трудодня в этом году на сто процентов больше прошлогодней. Вторая была договором социалистического соревнования школы с колхозом. Работники школы обязались... Но это были обычные обязательства школьных работников... Колхоз же в этом соревновании обязывался:

Засеять весной 1 га овощами для горячих завтраков школьников.

Для этих же завтраков выделить 50 килограммов ржи, 50 килограммов овса, 100 килограммов картофеля и 100 килограммов капусты, 20 килограммов гороха, 20 килограммов рыбы. На каждого ученика для горячих завтраков 1 килограмм масла и 25 литров молока.

Колхоз обязывался привезти для школы 23 воза дров.

Колхоз обещал наладить регулярный и своевременный подвоз детей в школу — весною и осенью на лодках через озеро, а зимою на санях по льду. Следить за тем, чтобы ребята ходили в целой обуви, а также давать лошадь для подвоза учебных пособий и поездок школьных работников по надобностям школы...

«И мы вызываем все колхозы нашего района и других заботиться о своих школах и школьниках и помогать школьным работникам. Наши дети не должны даже понимать той нужды, в какой протекало детство родителей. Потому что она есть проклятое наследие невозможного прошлого, которое мы выкорчевали в Октябре, как прогнивший пень, раз и навсегда!»

Вильби и Ильбаев через мое плечо прочитали этот вызов на соревнование.

— Эх, не хватает нам людей, трудовых рук, а то мы бы здесь в краткие сроки сделали и эту каменистую землю неузнаваемой!

— А ты попробуй сделать все с той наличностью, которая у тебя есть,— внушительно произнес Вильби.

— Ну и делаю.

Большие валуны, занесенные сюда доисторическими ледниками, лежали у самой дороги. Сквозь густую листву мелькала голубая вода озера... Небо было безоблачно.

Перед поворотом Леша нажал кнопку, и снова раздался резкий гудок клаксона.

Мы все подпрыгнули на сиденье.

Леша круто затормозил.

В нескольких шагах от нас шла группка людей. Седоватый мужчина с козлиной бородкой, молодежь вузовского обличия— геологические молотки, рюкзаки,— и среди них снова увидел я молодое девичье лицо, обрамленное светлыми локонами.

Это была та самая девушка, которую я видел в поезде, когда она, перегнувшись за окно, шептала бегущим мимо лесам какие-то горячие слова. Это была та самая девушка, с которой я не решился познакомиться и заговорить, встретившись лицом к лицу на площадке вагона... Вот здесь остановиться бы, расспросить ее, о чем тогда она пела, познакомиться с нею, проводить ее. Узнать, как зовут ее, где живет она... — Леша, останови!

Но Леша не расслышал.

А встречные уже скрылись за поворотом, в облаке пыли, поднятом нашей машиной.

Нет, я не повторил просьбы об остановке автомобиля. Да и как бы я мог объяснить Леше, зачем мне она понадобилась? О чем бы я стал и разговаривать с этой девушкой, весело идущей по большой дороге, окруженной своими друзьями.

— Что, сердце на повороте екнуло? — спрашивает меня Леша.

— Да, екнуло.

— А это мы встретили геологоразведочную партию. Здесь их сейчас как собак нерезаных.

— Весьма возможно,— отвечаю я и смотрю вперед на дорогу, летящую нам навстречу, и краем уха прислушиваюсь к тому, что говорит Вильби Ильбаеву. А говорит он медленно, как будто складывая кубики, и между каждым словом большие зазоры.