Свободу медведям

Приближение острой булавки

Маслянистое, низкое солнце выкрасило все в цвет форситии — пожелтило проникающие сквозь мое окно квадраты минувшей ночи, пятнами расцветило мою кровать и неподвижные пальцы ног.

— Он уже скоро будет, да? — спросила Галлен.

— В любой момент, — ответил я.

— Графф, — сказала она, — если он приедет со стороны Санкт-Леонардо, они его увидят. А если через сад, то там его стерегут Виндиш и Кефф.

— Ну, я не думаю, что он подкатит на мотоцикле у всех на виду.

— Готова поспорить, что он приедет в город, — сказала она. — О, он не станет подъезжать прямо к двору, но он не захочет идти пешком от Санкт-Леонардо… если он такой дурак, что выберет дорогу из Санкт-Леонардо, а не какую-нибудь другую.

— Тогда ты отгадаешь какую, — сказал я. — Ты догадаешься, по какой дороге он приедет сюда.

— Графф, ты даже не собираешься попрощаться со мной, да?

— Иди и сядь со мной, Галлен, — сказал я.

Но она лишь покачала головой и не тронулась от оконного выступа. С кровати я мог разглядывать ее колени; они округлялись в том месте, где оконный выступ придавил их.

— Прекрати смотреть мне под юбку, — велела она и выпрямила ноги; развернувшись спиной ко мне, выглянула из окна. — Кто-то только что выбежал из сада, — сообщила она. Затем встала на колени и свесилась из окна. — Кто-то карабкается по стене. Кто-то ползет по виноградной лозе, но мне не видно кто.

Так что я тоже подошел к подоконнику и устроился рядом с ней: мы вместе встали на колени и высунулись наружу. Коса соскользнула ей на спину, она закрывала лицо Галлен от меня. Я обнял ее за талию, и она слегка напряглась. Мы оба стояли на четвереньках, и я гладил ее всю.

— О, черт тебя побери, Графф! — воскликнула она и ударила локтем прямо мне в горло. Едва не задохнувшись, я сел на подоконнике и принялся вытирать выступившие на глазах слезы. Галлен уселась напротив меня, скрестив ноги. — О, Графф! — сказала она. — Прощай! Ты уедешь далеко-далеко.

И тут она начала плакать, мне пришлось отвести от нее взгляд. Я выглянул из окна, но там никого не было. Я все еще с трудом дышал — это походило на плавание под водой, мои глаза наполнились влагой.

— О, Графф! — воскликнула она. — Не плачь и ты тоже. — И она бросилась ко мне и обхватила меня руками. Ее мокрое лицо прижалось к моей щеке. — Я могу с тобой где-нибудь встретиться, Графф! Ведь правда? У меня теперь есть жалованье, и я никогда ничего не покупаю.

Мое адамово яблоко заняло все горло, так что я не мог произнести ни слова; мне показалось, будто она ударила меня дубинкой.

— Гк… — выдавил я.

Тогда она отстранилась, прикусив кончик косы, сидела и дрожала мелкой дрожью напротив меня.

— Галлен, — с трудом удалось произнести мне, — там никого нет.

Но она не слышала этого. Она все еще дрожала, когда чьи-то локти и острый подбородок, извиваясь змеей, появились из-под оконного выступа, сопровождаемые частым дыханием и животными стонами, затем появилась Великая Маска Греческой Комедии, совершенно лишенная волос — здорово походившая на лысую голову моего прежнего дружка Зигги.

— Господи, подай же мне руку! — потребовал он. — Мои ноги запутались в этом чертовом плюще.

Так что мне пришлось стряхнуть Галлен с коленей и втащить омерзительного и ужасного Зигги в комнату.

— Вот я и вернулся, — сказал он.

И шлепнулся на пол, прямо на мою Галлен.