Свободу медведям

Ощущение ночи

Мне приходилось следить за своими руками. Эта девица пугалась их, к тому же водитель из нее вышел очень нервный. Галлен неплохо обучилась технике вождения — переключению скоростей, наклону на поворотах, — но ее сковывала чрезмерная осторожность. Она легко пугалась всего — даже того, чего не было на дороге.

— Кефф не учил меня ездить ночью, — оправдывалась Галлен. Шлем на ее голове сидел как-то смешно, слишком высоко, коса болталась из стороны в сторону, когда она высматривала на обочинах «нечто». Опасаясь, как я считал, как бы это «нечто» не набросилось на нас.

Так что я не хотел нервировать ее еще больше своими руками, я держал ее за талию, кроме тех моментов, когда мы спускались с горы, — тогда я давал рукам отдохнуть на ее бедрах. Она надела кожаный дамский жакет и затянула его старым ремнем, который дал ей Кефф. Обнимая ее за талию, я позволил рукам пробраться к ней под жакет и прижаться к ее теплой блузке. Но под ней оказались такие напряженные мышцы, каких я в жизни не встречал, поэтому не стал прижиматься к ней сильнее.

Один раз я прокричал ей в ушное отверстие шлема:

— Галлен, ты отлично водишь мотоцикл!

Но она испугалась даже этого. Повернув ко мне голову, переспросила:

— Что? — и едва не опрокинула нас.

Когда мы сбавляли скорость, проезжая через небольшие городки, я мог говорить более свободно.

Я сказал:

— Вечереет. Мы могли бы поискать кемпинг.

Но она была убеждена, что мы должны ехать ночь напролет, чтобы как можно дальше удалиться от Вайдхофена — в горы на юго-запад. Чтобы, если нас всерьез возьмутся искать, это было как можно трудней сделать.

Но я думал, что она не хочет спать со мной этой ночью. На самом деле меня интересовало, составила ли она такой план, чтобы мы никогда не спали в темноте. Я предвидел, что, пока мы вместе, мы будем остервенело мчаться ночь напролет; даже если нам понравится какое-нибудь местечко для стоянки, мы все равно поедем дальше и будем кружить вокруг него — до самого рассвета.

Но затем она меня удивила. Остановилась в самом большом за весь путь городе, еще до полуночи. Это был Мариацель — довольно шумный и набитый туристами, походивший на летний вариант лыжного курорта с открытыми допоздна ночными клубами, толпой танцующей молодежи в нарядной одежде — рок-н-ролльная музыка едва не вырывала цветы из приоконных ящиков.

Моя Галлен подержала нас немного на холостом ходу перед городом: она с любопытством смотрела на открытые окна и парочки, покуривающие на ступеньках. Они тоже пялились на нас будь здоров.

И только тут я сообразил, что Галлен фон Санкт-Леонардо никогда не бывала дальше Вайдхофена; для нее это была городская жизнь — удивительная и очень притягательная.

Я был сражен наповал, хотя и сохранял спокойствие. Нет, правда. Оказывается, в этом мире существовал подобный соблазн, даже для нее.

А когда мы снова вернулись на дорогу, я осмелился дотронуться пальцами до ее живота — так сказать, слегка помассировал его. Мне показалось, что ее мускулы немного ослабли. Я неуклюже поцеловал ее через ушное отверстие шлема. И она слегка отпрянула от меня.

За городом Галлен так резко и круто положила мотоцикл на повороте, что я от страха вцепился в ее живот еще сильнее, из чего, вероятно, она сделала вывод, что взяла надо мной верх. И я почувствовал, как в животе у нее что-то екнуло.

Но она по-прежнему не останавливалась. Теперь мы мчались прямо на юг. И встречающиеся на пути городки были все темнее и темнее. У нее даже развилось ощущение скорости. И вся ночь прошла на удивление без каких-либо приключений, словно мы находились за пределами «порывистого ветра мира», как выразился когда-то старый четник Зигги, — в неведомом пространстве, — и продолжали мчаться в никуда.

Но где-то на задворках моих мыслей оставался бесполезный, потертый локтями кухонный стол и неподвижный Зигги, увозимый в деревянном ящике. Но большую часть ночи мне удалось не видеть его. Только тогда, когда мы проезжали Стюблинг, направляясь на восток, мой покой был возмущен.

Еще один городской пьяница отливал в еще один городской фонтан, словно кто-то нарочно подстроил эту сцену для меня — чтобы я снова и снова заставал пьяниц за этим неприглядным занятием. Только этот тип не стал прятаться; возможно, Галлен влетела на площадь не с таким резким звуком, как Зигги. Этот тип просто вытаращил глаза, держа свой краник в руке. Он застыл, словно статуя, в свете фары, а мы с грохотом пронеслись мимо; и тут я почувствовал, что живот Галлен снова слегка напрягся.

Но нахлынувших на меня воспоминаний оказалось достаточно, последний час путешествия в ночи был испорчен. За час до рассвета настал мой черед оглядывать обочины — как в ту ночь, которую Зигги назвал «затмением разума», когда мы с ним видели, как к обочине дороги приближалось нечто, чтобы поглазеть на нас.

Один раз, как мне показалось, я увидел стоящего в глубине виноградника старого приятеля, сернобыка с его кустистыми рогами. Потом, что еще ужаснее, я увидел орла в кольчуге из форм для пирогов — застывшего так, словно он вырос прямо на этом месте или свалился откуда-то много лет назад и уже пустил корни. У Криглаха мы пересекли реку Мюрц — когда нас уже настиг рассвет; неожиданно от реки подул сильный ветер, снося мотоцикл с середины дороги; Галлен рывком вернула нас на прежнюю полосу, и тогда ветер задул нам в спину.

«Это тот самый чертов ветер мира, — подумал я. — Если он не дует тебе прямо в лицо, то поддает в спину, заставляя двигаться быстрее, чем тебе этого хотелось бы. Возможно, он даже правит рулем».

Но я оставил эти мысли при себе, предоставляя Галлен думать, что это она наш рулевой.