Фонарь на бизань-мачте

— Господин Керюбек, — продолжал Масс, — вы только что приехали, так вот, взгляните на все это свежим глазом! Хорошо бы свозить вас в Свободное поселение. Там вы увидите много черных, которых по доброте душевной хозяева отпустили на волю. Вы все поймете сами. Что до меня, то отбери у меня рабов, не заплатив компенсации, и я стану нищим, нищим!

Довольно забавно было слушать владельца роскошной гостиницы, который, стоя на мраморных плитах парадной залы, говорил о грозящем ему разорении. Закончившие ужин гости приблизились, и разговор стал общим. Мы посмеялись над горячностью хозяина, но по поведению остальных я понял, что ситуация их весьма взволновала.

— Он, значит, покинул Лондон еще до приезда д’Эпинея, — заметил кто-то.

И все принялись сверять даты, подсчитывать дни.

Вскоре к нам присоединились новые люди, все стали обсуждать, какие можно принять меры, дабы помешать высадиться на остров особе, которую колонисты рассматривали как своего врага.

— Не забудьте о знаменитом памфлете, опубликованном им в тысяча восемьсот тридцать первом году, — сказал господин с бакенбардами, — и о не менее знаменитых словах Робеспьера, коего он так превозносит: «Пусть лучше погибнут колонии, нежели принцип!»

Через несколько дней после того, как я водворился в свое поместье «Гвоздичные деревья», я узнал, что 29 апреля Джон Иеремия высадился в Порт-Луи вместе с прихваченной им для безопасности войсковой частью в пятьсот солдат. Назавтра он уже занял пост генерального прокурора и приступил к своим обязанностям, с самого начала оскорбив судебного исполнителя и выказав неуважение к Верховному суду.

А в тот вечер, когда распространился слух о предстоящем возвращении Иеремии, растерянность читалась на всех лицах, угадывалась во всех разговорах. Новый губернатор, сэр Уильям Николаи, уже два месяца как приехал в колонию, и первой же репрессивной мерой по отношению к тем, кто развернул кампанию против Иеремии, был приказ об увольнении Жана-Марии Вирьё, заместителя председателя апелляционного суда, и полковника Дрейпера.

Господин Вирьё отказался явиться в суд 22 июня 1832 года, чтобы представить господина Иеремию как генерального прокурора вместо Проспера д’Эпинея. Полковник Дрейпер, начальник таможни и член Совета законодателей, примкнул к неофициальным членам этого Совета и проголосовал за высылку Иеремии в июле 1832 года. Сэр Уильям Николаи приказал также уволить Адриана д’Эпинея, неофициального члена Совета законодателей, представителя Порт-Луи. Господин д’Эпимей вел яростную кампанию в прессе против Иеремии. Помимо расформирования корпуса добровольцев, созданного с разрешения прежнего губернатора для оказания помощи английскому гарнизону в случае бунта среди рабов, сэр Уильям Николаи объявил, что при малейшем неповиновении будет введен закон военного времени.

Едва все узнали новость об увольнении господина Вирьё, полковника Дрейпера и господина д’Эпинея, три других члена Совета законодателей в знак протеста подали губернатору заявление об отставке. Из разговоров, гудевших вокруг меня, стало ясно, что маврикийцы, коим решения главы правительства отнюдь не пришлись по вкусу, не были расположены заменять своих соотечественников в Совете — к великому замешательству губернатора, который уже не осмеливался и обращаться к ним, боясь, что его предложения будут отвергнуты. Между тем господин Адриан д’Эпиней по просьбе колонистов отправился в Лондон отстаивать перед министром их дело.

— Надо, пожалуй, набраться терпения, — сказал человек, у которого были повадки законника и который недавно прошелся на счет Вест-Индской компании. — Не забывайте, что в Сент-Люсии Иеремия так переусердствовал, что посыпались жалобы местных жителей и его отозвали в Лондон.

— Не забывайте также, любезнейший Кёниг, — ответил другой, — что Иеремия имел полную возможность, уехав отсюда в прошлом году, представить все дело английскому правительству по-своему, разумеется, в свою пользу. Так что уж можно не сомневаться, что его возвращение означает его победу, если и не победу его идей. Мы, кстати, уже расплачиваемся за свои прошлогодние выходки. Будущее пугает меня, и я не скрываю этого.

Политическая ситуация на бывшем Иль-де-Франсе показалась мне столь же запутанной, как и на его прежней матери-родине, и той ночью, когда мы с Сувилем были уже на лестнице, предоставив другим продолжать внизу свои споры, я пришел к выводу, что управлять поместьем в колонии не такая простая штука, как это многие полагают. VII

Свидание с мэтром Лепере было весьма приятным. Передо мной предстал человек чуть старше меня, с очаровательной речью, с учтивыми манерами. Он унаследовал дело от отца, но раньше дважды успел побывать и в Англии, и во Франции. Он сообщил мне, что следствие по поводу смерти Франсуа прекращено, найти убийцу так и не удалось. В течение нескольких месяцев, предшествовавших этой драме, в окрестностях были ограблены в отсутствие хозяев две или три усадьбы, причем исчезли и пистолеты. Возможно, Франсуа застиг кого-то из злоумышленников на своих землях, и тому ничего не оставалось, как выстрелить прямо в упор. Тайна уже никогда до конца не выяснится, надо с этим смириться.

Мэтр Лепере, предупрежденный о моем приезде, приготовил все документы, касающиеся наследства. Когда я простился с нотариусом, я уже был законным владельцем «Гвоздичных деревьев», и мой счет в банке выражался в высшей степени респектабельной суммой в пиастрах. Я также унес с собой опись мебели, составленную нотариусом, но надо сказать, что в первый день я даже и не подумал с ней ознакомиться. Сделай я это, я бы назавтра не был так удивлен. Я пригласил нотариуса отужинать с нами сегодня вечером, и мы расстались.

В гостинице я нашел господина Масса растянувшимся, как обычно, в кресле. Он, казалось, оправился от неожиданного вчерашнего огорчения и объявил, что колонисты сумеют за себя постоять.

— Впрочем, — добавил он, — мы полностью доверяем своему делегату. Д’Эпиней уже один раз показал им, где раки зимуют. Ну и сейчас он все поставит на свои места. Это ему мы обязаны учреждением Совета законодателей и упразднением цензуры. Уж он-то сумеет изложить министру наши претензии.

Засим господин Масс спросил про мои впечатления от Порт-Луи, сказал, что я не прав, уезжая столь быстро, и под конец сообщил, что заказал мне на завтра место в дилижансе господина Тронша.

— Вы будете иметь удовольствие ехать с госпожой Гаст, — объявил он. — Я свистнул Гектора и велел ему заказать вам место, а тут как раз госпожа Гаст, которая гуляла в саду, сказала, что она для того и спустилась, чтобы просить меня о такой же услуге. Она вчера получила письмо от своего управляющего, который ей написал, что ему совершенно необходимо узнать ее мнение о каких-то новых посадках. Эта маленькая женщина, сударь, очень славная и отважная дама. Она ведь могла бы уехать к родным во Францию, но после смерти мужа взяла бразды правления в свои руки, сказав, что ее обязанность — продолжать дело. Очень, очень славная дама!

Я не сознался бы в том господину Массу, но эта новость меня чрезвычайно обрадовала. Я представил себе, как будет приятно ехать в обществе молодой женщины, оказывать ей различные мелкие одолжения. Правда, она до сих пор прекрасно без меня обходилась в своих разъездах по острову, но у любого мужчины есть эта потребность заслонить собой более слабого, и я не мог не испытывать искушения стать защитником этой женщины, которая мне представлялась такой хрупкой.

День прошел спокойно. Жара в это время года была еще изнуряющей. Мы с Сувилем наметили кое-какие планы на будущее. Договорились об одновременных приездах в город, и он обещал побывать у меня в поместье, помочь своими советами. В противоположность тому, что часто бывает в длительных путешествиях, во время которых дружба и возникает, и распадается равно легко, это плавание прочно спаяло нас, и наша связь сохранилась до сей поры. Когда жизнь начинает мне вдруг казаться пустой и никчемной, я отправляюсь в «Грейпфруты», и там, на веранде, где бегают дети, сидят молодые женщины, продолжательницы семейных традиций и рода, возле моего старого друга с простой и ясной житейской его философией, я вновь обретаю уверенность. И говорю себе, что не все в мире ложь и обман, что мужчины и женщины могут, умеют еще и любить и жертвовать собой.

Когда мы спустились к мэтру Лепере, о приходе которого нам доложили, мы нашли его в обществе госпожи Гаст, так что нас совершенно естественно представили молодой женщине.

— Те, кто знавал Франсуа Керюбека, — сказала она, — могут испытывать лишь удовольствие от знакомства с членом его семьи.

У нее был звучный голос с небольшой хрипотцой на низких нотах, что не лишало его приятности. Я сказал, что рад возможности приветствовать одну из своих соседок, хозяйку имения.

— Какое там имение, — сказала она, — несколько акров земли, настоящая Золушка рядом с маркизом де Карабасом.

— Которому не хватает Кота в сапогах.

— Не беспокойтесь, вы найдете его у себя в имении. Рантанплан, ваш управляющий, человек на редкость колоритный. Не устаю любоваться им, когда он сидит на лошади в своей большой соломенной шляпе, синей холщовой куртке, гамашах, огромные черные ноги всунуты в стремена. Он следит за всем и творит чудеса. Работники слушаются его беспрекословно. Еще у вас есть Плясунья Розина, его жена. Понятно, что эти диковинные имена заставляют вас улыбаться. Моя горничная, которая здесь со мной, зовется, например, Карфагенской царицей. Все это, видимо, шуточки их хозяев.

Ее лицо осветилось улыбкой.

— А знаете, я и впрямь хочу поскорее въехать в мой дом и познакомиться с людьми, — сказал я.

— Я вас тем лучше понимаю, — отвечала она, — что и мне тяжело подолгу жить далеко от дома. Мой дом, однако же, нельзя сравнить с вашим. Пятнадцать дней как я здесь, и сегодня утром я вдруг решила вернуться. Не могу устоять перед этим желанием, я словно услышала властный зов, к которому не в состоянии остаться глухой.

— Я буду, значит, иметь удовольствие совершить путешествие в вашем обществе, — сказал я.

Но внутренне упрекнул себя в лицемерии, поскольку отлично сыграл роль человека, которому только что сообщили обрадовавшую его приятную новость. Она слегка приподняла брови.

— Так вы не задержитесь в городе? Вы уже уладили здесь все дела?

Я подумал, что, вероятно, плохо понял господина Масса, который мне говорил, что госпожа Гаст перебила его как раз в ту минуту, когда он велел заказать мне место в завтрашнем дилижансе, но, возможно, она была далеко и не расслышала моего имени. А впрочем, какое это имеет значение?

— Мне больше нечего делать в городе, — сказал я, — и благодаря умелости и стараниям мэтра Лепере я уже сегодня подписал все документы.

Услыхав свое имя, стоявший в сторонке мэтр Лепере подошел к нам вместе с Сувилем, и мы заговорили о празднествах, которые скоро, в самом начале зимы, начнутся в Порт-Луи. Мне еще надо было привыкнуть к мысли, что в июле и августе будет холодно, а в январе — жарко. Я сказал это госпоже Гаст, и она ответила, что на Маврикии приходится привыкать и ко многим другим вещам.