Лексикон света и тьмы

T

Т как Тьма.

Т как Тайны.

Т как Тело.

Т как Три. В комнате посреди подвала лежат три трупа: Марии Аренц, Бьёрна Бьёрнебу и Дагфинна Фрёйланна, участника Сопротивления, которого они тоже убили тем вечером, потому что он был свидетелем казни. Риннан звонит по прямому номеру в «Миссионерский отель» и просит – на немецком, который он немного выучил и бравирует этим перед остальными:

– Drei Kisten, bitte, für Sonderabteilung Lola.

Его спрашивают, куда Kisten доставить, он диктует адрес и получает заверения, что их привезут максимально оперативно.

– Vielen dank, – удовлетворённо говорит Риннан и кладёт трубку. Потом делает глоток ликёра, он оказался очень хорош, в меру сладкий, густой, на вкус приятный. Овчарка подходит и смотрит на него с надеждой, Риннан треплет её по голове, гладит по спине, а потом идёт в гостиную, слышит, что Карл в туалете, моет руки. Его придётся подождать. Остальные заняты своими делами: читают документы, курят, переговариваются, готовят новые операции. Риннану жалко Марию, но она сама виновата, думает он. Она поплатилась за то, что предала их дело и пыталась свалить за границу, поделом ей, думает он и находит взглядом Гюнлауг – та тоже в красивом платье, и он представляет, чем они займутся, когда он освободится, когда трупы вывезут. Он улыбается ей, и она тоже робко улыбается ему издали, стоя у окна. Что так робко, успевает удивиться Риннан, но тут входит Карл, и Риннан громко кричит ему через всю комнату, чтобы все услышали:

– Карл, я заказал три гроба для расстрелянных, их скоро привезут.

– Хорошо, шеф, – отвечает безотказный Карл, он всегда готов выполнить любое поручение. Без такого помощника не обойтись, любому мозгу нужны исполнительные руки. Риннан идёт на кухню. Здесь штабелями громоздятся грязные тарелки. Везде пятна и подтёки от соусов, да и бог с ним, было бы что поесть, думает он, инспектируя кастрюли на предмет вчерашних остатков. Жаркое из говядины подсохло и потемнело, но это ерунда, думает он, надо просто хорошенько его перемешать. Он ест стоя и прямо из кастрюли, улыбается вошедшей Гюнлауг, спрашивает, не хочет ли она тоже поесть. Гюнлауг подходит и прижимается к нему; ей очень нравится, что я приблизил её к себе, я же тут всеми командую, думает Риннан, обнимая её за талию. За окном тарахтят моторы, несколько разных, это прибыли машины, значит, сейчас кто-нибудь войдёт сюда. Он чувствует под рукой её стройное тело, отделённое от него только тонкой тканью, проводит по спине вниз, одновременно просит её открыть рот и суёт в него кусочек мяса. Глаза у неё сияют, он чувствует телом её набрякшие груди, чувствует под рукой изгиб от талии вниз, чувствует, что у него напрягается член, и успевает помечтать о том, как они совсем скоро будут трахаться.

Тут звонят в дверь. Стремительные какие, думает Риннан, тянется и целует её в губы. Слизывает с них остатки соуса и улыбается.

– Пора работать, – говорит он, отдаёт ей кастрюлю и выходит в коридор, где Карл уже отпирает дверь.

– Наверно, гробы привезли, – говорит Риннан, прислоняясь к косяку. Карл распахивает дверь, на пороге стоят два юных немецких солдата. Между ними – деревянный ящик, сколоченный из сосновых планок, с темными пятнами на месте сучьев. Но это не гроб. Риннан холодеет. Смаргивает и снова смотрит. Да, сомнений нет – это ящик, очень большой, возможно, метровый, но никак не гроб. За солдатскими спинами виднеются ещё два точно таких же ящика.

– Was ist das? – спрашивает Риннан.

– Drei Kisten, – неуверенно отвечает один из солдат и показывает на остальные ящики. Риннан затылком чувствует, что вся банда смотрит на него, оборачивается и ловит смущённую улыбку Гюнлауг. Она видит, что он ожидал не эти ящики, а совсем другое, и все прочие тоже это поняли. Риннан снова оборачивается к солдатам, уже открывает рот, чтобы спросить, точно ли это Kisten, но прикусывает язык: они ведь повторяют именно то слово, которое сказал он сам, когда звонил в «Миссионерский отель», значит, он и ошибся. Видимо, по-немецки Kisten значит вовсе не гроб, как в норвежском, а ящик. Угу. Ну что ж, сегодня у них будут вот такие гробы. Не хватало ему прилюдно обосраться и признать, что он сам не то заказал. На такое унижение он точно не согласен – хрен вам моржовый, – так что остаётся импровизировать и делать вид, что именно такие ящики ему и были нужны. Тогда никто из его ребят и пикнуть не посмеет. Тем более когда они увидят, на что он способен.

– Gut, gut, drei Kisten, – улыбается Риннан, кивая солдатам. – Vielen dank!

Он поворачивается к своим и говорит:

– Карл! Возьми ребят, снесите ящики вниз, упакуйте в них трупы и поднимите наверх.

Он разворачивается и уходит на кухню, он же не доел обед, самое время продолжить, лучше всего на пару с Котёнком, но её на кухне уже нет. Он видит издали, что она стоит в гостиной, что она избегает смотреть на него. А они, между прочим, целую неделю отдыхали в марте вдвоём, это был его отпуск. Он наконец-то взял его и провел с этой вот совсем молоденькой девушкой, такой неуверенной в себе, такой доступной.

Трупы и вся история, конечно, ей не по душе, это понятно, думает он. Возможно, она выяснила, что он был в отношениях с Марией, которая теперь лежит внизу, мёртвая. Да, скорее всего, так оно и есть. Мария с Бьёрном сидели в подвале целую неделю, наверняка кто-нибудь доложил Гюнлауг, и теперь она боится, как бы он и с ней так не обошёлся, хотя об этом и речи, конечно, быть не может, думает он и чувствует нежность к ней, она же такая милая! Невинная и красивая. Давно он так не пленялся женщиной, думает он, вылавливая мясо из кастрюли. Наевшись, оглядывается, нет ли чего сладенького на десерт. Стаканчик ликёра и конфетки, отлично. Он высыпает в рот горсть леденцов и грызёт их с треском, пока идёт в гостиную, а там стоит Гюнлауг, скрестила неловко руки на груди, будто не знает, куда их девать, бедняжка.

– Вот, глотни, – говорит Риннан, протягивая ей кофейный ликёр. – Я скоро освобожусь, давай сходим куда-нибудь, посидим ладком, да? – предлагает он и поднимает свой стакан. Звонит телефон. Кто-то берёт трубку. Мимо него, чуть не задев плечом, проходит один из агентов. Риннан отпивает глоток ликёра, тепло алкоголя растекается по телу, усыпляя напряжение.

Но тут из подвала поднимается взопревший от усилий Карл. Лицо пунцового цвета, на лбу бисеринки пота, лицо напряжённое и мрачное. Все это на Карла не похоже, вообще не похоже.

– Шеф, они не влазят в ящики, – говорит он нервно и тихо, чтобы никто больше не услышал, но куда там.

Риннан берёт его за локоть и со словами «Котёнок, я на минутку» ведёт Карла к окну.

– Что ты хочешь сказать?

– Трупы… ящики для них малы. Что будем делать?

– Карл, запихай их туда. Сделай так, чтобы они поместились. Нам прислали такие ящики, с такими ящиками мы и работаем. Ясно?

Он говорит и чувствует, как в нём закипает злость. И разочарование, и обида на Карла, какого хрена он припёрся сюда, чтобы вся банда была в курсе того, что их начальник не может правильно сказать «гроб» по-немецки? Неужели он не понимает, насколько это унизительно для Риннана?

– Да, шеф, понятно, – говорит Карл, разворачивается и уходит. От двери в подвал бросает быстрый взгляд на Котёнка и идёт дальше, вниз.

Риннан возвращается к Котёнку и заводит с ней разговор на мирные, приятные темы: как они заживут, когда война кончится, и куда ещё они могли бы поехать отдохнуть, и видит, что медленно, но верно она смягчается, вырывается из страха и возвращается к нему. Позволяет ему обнять себя за талию, улыбается. Она всё-таки должна понимать, думает он, что у него ответственная работа, он вынужден принимать тяжёлые решения. У него серьёзные обязательства и риски, думает он, гладя малышку по спине.

Возвращается Карл и треплет его за плечо. В глазах у него страх.

– Шеф, прости, но… – говорит он и отступает на несколько шагов. Хочет, чтобы Риннан пошёл за ним, уже лучше, догадался не вываливать все проблемы в присутствии Котёнка.

– Что такое? – спрашивает Риннан.

– Прости, что отрываю, но эти ящики… они слишком короткие. Мы им даже ноги согнули, но они всё равно не помещаются. Что нам делать?

Последние остатки Риннанова терпения испаряются, и оно лопается:

– Карл, одно из двух – или ты их запакуешь в ящики, или я тебя самого в них запакую. Ясно? Мне насрать, как ты это сделаешь. Пошевели мозгами, – шипит он.

– Да, шеф, прости, – снова бормочет Карл, но уходить не уходит. Потому очевидно, что никакого решения он придумать не может.

– Ты помнишь, что у нас во дворе есть топор? – тихо говорит Риннан. Карл кивает. Поворачивается и снова уходит. Тем временем Гюнлауг разговорилась с Ингеборг. Они вроде бы оживлённо болтают, Гюнлауг смеётся, но Риннан чувствует, что мысли её далеко. В дом заходит Карл с топором в руке, находит взглядом Риннана, словно надеясь, что тот его остановит, но Риннан выдерживает его взгляд молча. Карл спускается в подвал.

Проходит четверть часа. Или двадцать минут. Из подвала поднимается Карл, неся на пару с одним из членов банды первый ящик.

– Отлично, Карл! – кричит Риннан на всю комнату. – Вынесите все три ящика и утопите их во фьорде!

В комнате становится тихо. Все замолкают. Отводят глаза, делают вид, что чем-то заняты, лишь бы не смотреть на ящики, которые проносят мимо. Со днищ капает кровь, железистый запах повисает в гостиной и прихожей. Все молчат.

– Вы чего? – спрашивает Хенри. – Мы на войне. Займитесь работой! – кричит он. Закуривает сигарету и просит Ингеборг открыть окно. Ящики выносят. Кто-то берётся подтирать пол, по собственной инициативе. Вскоре наступает ночь.

T как Тайна, о которой с Тревогой думает Эллен Комиссар, быстро идя по центру Тронхейма. Она смотрит в землю, кусая и облизывая губы, ускоряет шаг, надо поторапливаться, думает она и представляет себе Гершона, у него точно есть какая-то тайна, она уверена. В тот день, когда уволилась датская домработница, она заметила, что между ней и Гершоном порвались последние ниточки, их связывавшие. Взгляд Гершона стал жёстким. За обедом он сидит, уткнувшись в газету. Начал задерживаться на работе, домой, можно сказать, лишь заглядывает. Ясно, он что-то скрывает, думает Эллен, торопливо проходя одну улицу за другой. Воображение рисует, как она врывается в магазин и застаёт его в объятиях женщины. Или того хуже – Гершона вовсе не оказывается на работе, а за прилавком одна Мария, которая совершенно не понимает, чего от неё добивается Эллен, потому что Гершон обманывает и её тоже. Хотя, может, они действуют заодно, и у Марии наготове история, что Гершон отлучился по рабочим делам, но на самом деле он тешится с любовницей, наверняка с той датской мымрой. Кувыркается с ней в постели. Фу, гадость, думает Эллен. Сердце бухает в груди, ярость овладевает каждой клеточкой тела, Эллен стискивает зубы и представляет, что она скажет Гершону. Оттачивает формулировки – как она поставит его на место, как он будет ползать перед ней на коленях и просить о прощении. Она представляет, как он говорит, что понимает её разочарование, предлагает, чтобы они вернулись в Осло, и уже видит, как они всей семьёй снова едут туда, как входят в дом её детства. Но замечает, что и сама не верит в такой счастливый конец. Начало-то гораздо легче представить, думает она, заворачивает за угол на Нордрегатен и почти бежит, чтобы скорее оказаться на месте, чтобы наконец добиться ясности. Добегает и видит большие освещённые окна и Гершона за прилавком, перед ним дама в возрасте примеряет шляпку – она обернулась к мужу, чтобы спросить его совета.