Обманщик

1

Лето кончилось, в Нью-Йорке лил дождь.

Герц Минскер вернулся из Блэк-Ривер, где пробыл пять недель. Мирьям Ковальда теперь вправду стала его секретарем. И жила не на старой квартире, а в меблированных комнатах неподалеку от Минскера.

С университетами Герц завязал раз и навсегда. Не понимали они, чего он хочет. Боялись, что его эксперименты навлекут на них гнев церквей. Боялись критики в прессе. К тому же у Герца Минскера не было документов, подтверждающих, что он имеет докторскую степень. Да и таких, кто желал бы подвергнуться экспериментам, тоже не нашлось. Студенты в этом университете отличались редкостным здоровьем. Ездили верхом, гоняли на автомобилях со скоростью шестьдесят-восемьдесят миль в час, играли в бейсбол, футбол и баскетбол.

На единственной лекции, прочитанной там Герцем, присутствовали несколько десятков факультетских преподавателей и студентов. Минскер читал лекцию по рукописи, но его английский действительно никто не понимал. Ему задавали вопросы, а Минскер не слышал или не понимал, что люди говорили.

Слава богу, он опять в Нью-Йорке. Тем не менее неудачей долгая поездка не стала. Бернард Вейскатц, бывший хозяин универсального магазина и владелец обширной недвижимости в Блэк-Ривер и окрестностях, был совершенно очарован Герцем Минскером и сделался его благотворителем.

Да, этот простой еврей, покинувший Польшу в шестнадцать лет, проведший более полувека на Среднем Западе и вообще не имевший ни духовно-иудейского, ни светского образования, оказался куда восприимчивее к теориям Герца Минскера, нежели вся профессура. Минскер говорил с ним на идише. Бернард Вейскатц выказал поистине поразительную остроту ума и инстинктов. Ему хватало двух-трех грубовато-метких слов, чтобы назвать вещи своими именами. На свой безыскусный лад он критиковал всю систему образования.

Герца Минскера Бернард Вейскатц корил только в одном:

– Почему вы не явились тридцатью годами раньше?

Ростом Бернард Вейскатц был невысок, дородный, краснолицый, с жидкими седыми лохмами, едва прикрывающими плешь. Голубые глаза под седыми бровями смотрели пристально. Шея короткая, толстая, широкие плечи, широкий нос, толстые губы. От него веяло силой и самоуверенностью человека, который нажил богатство своим трудом и знает все человеческие слабости.

За годы, прожитые в Блэк-Ривер – фактически он-то и построил город, – Бернард Вейскатц, вероятно, забыл бы идиш, если бы не выписывал еврейскую газету. Кроме того, позднее в Блэк-Ривер переехали еще несколько еврейских семей, и Бернард Вейскатц каждый вечер играл с этими мужчинами в карты. Со временем блэк-риверские евреи построили синагогу и пригласили раввина. Сей молодой человек жил с девушкой-нееврейкой и вел в университете курс древнееврейского и еврейской истории.

Нет, в Блэк-Ривер Бернард Вейскатц не забыл свои корни. Ежедневно читал на идише газету, включая объявления. Выписывал из Нью-Йорка еврейские журналы, а также книги. Вечером, за картами, мужчины беседовали на идише. В Чикаго Бернард Вейскатц познакомился с девушкой, уроженкой польского Згежа, дочкой учителя древнееврейского. Женился на ней, и английский она так и не выучила. У них с Бернардом было три дочери, две из которых вышли за неевреев. Одна жила в Денвере, вторая – в Сан-Франциско. Младшая, Бетти, защитила докторскую диссертацию по философии и жила где-то в Англии, собиралась написать книгу.

Два года назад жена Бернарда Вейскатца умерла, и теперь вместе с ним в большом доме обитал дальний родственник, холостяк из его родного города, который приехал в Америку в 1916-м и служил Бернарду шофером, наперсником, управляющим, телохранителем и поваром. Первое его имя было Липман, необычное для еврея.

Если Бернард был невысок и дороден, то Липман Нейнингер – долговяз и худ. Бернард по приезде в Америку с головой ушел в бизнес и сколотил миллионы. Липман к деньгам не стремился. Он и жалованья не получал. Стал этаким старозаветным слугой. Блэк-риверские евреи даже шутили, что Бернард держит в доме еврея-раба, раба-хананея, который по закону Торы мог служить только шесть лет, если не позволял проколоть себе ухо. Он жил бок о бок с Бернардом Вейскатцем, питался вместе с ним, дочери целовали его и называли дядей.

Ходили сплетни, будто Липман водил шашни с Бернардовой женой, Двойрой Этель, или Йеттой, как ее здесь звали, но Вейскатц над этими бреднями только смеялся.

«Будь это правда, – шутил он, – я бы платил ему жалованье».

В Блэк-Ривер и окрестностях Бернард слыл циником и атеистом. Он давал деньги на синагогу, но никогда там не молился, даже в День искупления. Жертвовал огромные суммы университету на всевозможные постройки и прочие институции, однако посмеивался над профессурой, над учебниками, над так называемыми «либеральными искусствами». Свою речь пересыпал непристойностями, отпускал скабрезные шутки, высмеивал руководство университета и даже священников. Никто и никогда не видел, чтобы он читал книгу, однако замечания его неизменно отличались меткостью и цитировались на банкетах.

Блэк-риверские евреи прозвали Бернарда Сломанным Замком. Было известно, что он путался со всякими-разными женщинами и с Йеттой жил отнюдь не мирно. Дочери, как видно, пошли в отца. Старшая сбежала с сыном банкира, отцом троих детей. Вторая пыталась стать актрисой и уже трижды побывала замужем. О младшей, ученой, говорили, что она морфинистка. И в Блэк-Ривер якобы дала пощечину какому-то профессору.

После смерти Йетты Бернард вроде как отошел от дел, однако бухгалтер, который вел его книги, как-то проговорился, что Вейскатц теперь зарабатывал больше прежнего. Он купил огромный дом на нью-йоркской Уолл-стрит и обстряпывал всевозможные другие сделки. Врач Бернарда Вейскатца в свою очередь давал понять, что его пациент страдает высоким давлением и, если не перестанет обжираться и курить одну сигару за другой, вряд ли проживет долго.

Отношения между Бернардом Вейскатцем и Липманом Нейнингером всегда были необычными. Липман именовал Вейскатца не иначе как «босс», но они часто вместе трапезничали, вместе разъезжали и походили на двух добрых друзей, а то и на братьев. Если какой-нибудь поступок Бернарда был Липману не по душе, он бранил Вейскатца тираном, диктатором, грубияном и прочими эпитетами, какие только приходили на ум. Оба то ругались, то – через секунду – опять были не разлей вода. По слухам, Липман обеспечивал Бернарда женщинами. Он жарил-парил любимые блюда, рецепты которых помнил еще по родному городу: кишке, шаббатный чолнт[44] среди недели, гефилте фиш[45], холодец из телячьих ножек и иные деликатесы, строго-настрого запрещенные доктором. Без одобрения Липмана Бернард не покупал ни костюма, ни пальто. Даже по деловым вопросам с ним консультировался. Бернард шутил, что без разрешения Липмана ничего не делает, а получив оное, поступает как раз наоборот.

После смерти Йетты Бернарда постоянно видели в обществе Липмана, который теперь и ночевал на кровати Йетты. Одна из служанок проболталась, что среди ночи Бернарда порой одолевает голод и тогда Липман встает и, чтобы босс подкрепился, жарит утку или лук на курином жиру.

Бернард Вейскатц держал собак, кошек, попугаев и канареек. Любил пение кантора и мелодии еврейского театра, и пластинок у него был полон дом. Однако при всей жизнерадостности Бернард Вейскатц страдал приступами меланхолии. На могиле Йетты он поставил дорогой памятник, на котором заранее выбили и его имя: Барух Бернард Вейскатц. Он учредил фонд своего имени для поддержки нуждающихся студентов. В память о Йетте выписал Тору. В Блэк-Ривер говорили, что, когда Бернард Вейскатц ездил в Чикаго или Нью-Йорк, он советовался со спиритами и посещал сеансы, вступая в контакт с Йеттой в мире ином.

Когда Липмана спрашивали, правда ли это, он отвечал: «Мой босс – человек неистовый, о таком можно поверить чему угодно».

Приезд в Блэк-Ривер Герца Минскера и Мирьям Ковальды стал для Бернарда Вейскатца большим событием. Университет забронировал для них две комнаты, но Бернард настоял, чтобы гости поселились у него. Он предоставил Минскеру и его спутнице автомобиль и пригласил на банкет в честь Минскера самых важных профессоров. Позднее, когда университет отказался открыть кафедру по «исследованию человека», которую предложил учредить Бернард Вейскатц, он информировал ректора, что прекращает с университетом все контакты и больше они не получат от него ни гроша. Из-за этого даже случилась серьезная ссора между Бернардом Вейскатцем и Липманом, который твердил, что доктор Минскер аферист. Бернард Вейскатц взмахнул кулаком и крикнул: «Катись обратно в Амшинов!»

Через неделю-другую после возвращения Герца Минскера в Нью-Йорк Бернард Вейскатц объявил, что переезжает туда вместе с Липманом. На сей раз он ликвидировал свой блэк-риверский бизнес и запер тамошний дом, наняв человека заботиться о собаках, кошках и птицах.

Бернард Вейскатц решил посвятить свои последние годы «исследованию человека». И начал называть Герца Минскера «ребе»:

– Ребе, все, что вы говорите, святая правда. Потому-то они и не желают вас слушать. Я, Бернард Вейскатц, с вами. Что бы ни случилось, вы никогда больше не останетесь без денег. Все мое состояние принадлежит вам!

Несмотря на нехватку жилья, Бернард Вейскатц снял восьмикомнатную квартиру на авеню Сентрал-Парк-Уэст. Герц Минскер получил поблизости квартиру и офис. В Нью-Йорке возникла новая организация – Независимое общество исследования человечества и его потребностей, физических и духовных.