Обманщик

4

Моррис Калишер курил сигару, а Герц Минскер просматривал гранки стихов Минны. Читал, напевая что-то вроде мелодии. «Банальные, пустые фразы, – думал он. – Как получается, что из-под ее пера не выходит ни единого оригинального или искреннего слова? И как Моррис может восхищаться такой глупой чепухой?»

Большие черные глаза Морриса то и дело бросали на Герца вопросительные, полуиспуганные взгляды. Он напоминал Герцу пациента, ожидающего, когда врач скажет, здоров он или смертельно болен.

«Ладно, так или иначе придется хвалить, – сказал себе Герц. – Раз уж я и без того лгун, от лишней лжи, поди, вреда не будет».

Он положил гранки и сказал:

– Примечательно.

– Тебе нравится?

– В большинстве они мне знакомы.

– Напиши теплое предисловие. Не скупись, – не то приказал, не то попросил Моррис.

Герца так и подмывало спросить: «Допустим, я их похвалю. Тебе-то что от этого, дурень? И как ты позволил этой женщине запудрить тебе мозги при всех доказательствах измены? Да, велика сила человеческого безумия».

– Хорошо, напишу, – сказал он.

– Напиши прямо сейчас. В типографии ждут. Ты же умеешь, в конце-то концов. Я видел, как ты за полчаса исписал целую кипу бумаги.

– Я могу за полчаса исписать кипу бумаги, но я три десятка лет бьюсь над одной работой и по сей день дописать не могу.

– Допишешь. У Вейскатца связи на самом верху.

Герц хотел ответить, но именно тут в дверь постучали. Он пошел открыть и, к своему удивлению, увидел Минну. Предостеречь ее не было времени – Моррис уже заметил жену.

Он встал, глядя на нее во все глаза:

– Ты же собиралась в типографию.

На Минне было новое норковое манто, которое Моррис только что ей купил, и шляпка, отделанная тем же мехом.

Секунду-другую она помедлила, потом сказала:

– Я решила навестить нашего друга.

– А мы как раз читаем твои стихи. Герц совершенно очарован, – сказал Моррис. – Он напишет предисловие.

– Если я хочу, чтобы Герц написал предисловие, то в твоем посредничестве не нуждаюсь! – нагло воскликнула Минна, прекрасно понимая, что нападение – лучшая защита. – Я хорошо знаю Герца, а он знает мои стихи.

– Ты сама вчера говорила…

– Вчера – это вчера, а сегодня – сегодня, – сказала Минна. – Прошу тебя, Моррис, занимайся своим бизнесом, а о стихах я сама позабочусь. Я прекрасно знаю, они набросятся на меня, как свора собак. Завидуют всему, что ни сделай. Можно подумать, на сборнике стихов жутко разбогатеешь. Мне уже донесли, что они загодя точат на меня когти. Ты же знаешь, Герц, до чего коррумпирован литературный мир. Все они – одна шайка и, если ты не из их числа, порвут тебя на куски.

– А разве ты не из их числа? – спросил Моррис. – Коли ты писательница, то вроде как из этой компании.

– Что? Во-первых, там сплошь мужчины, и они смотрят на меня, женщину, сверху вниз. Женщина может быть талантливой, но они скрупулезно выискивают у нее недостатки. Так уж среди нас, евреев, повелось, и идет это от тех, кто каждый день в молитвах благодарит Бога, что не родился женщиной. Вдобавок я не шнорер. Не хожу от одной двери к другой, навязывая свои книги, и это их раздражает. Почему тут чемодан посреди комнаты? – спросила Минна.

– Я лечу в Майами, – сказал Герц. – Броня ужасно больна.

Лицо Минны мгновенно изменилось.

– Я думала, между вами все кончено. Ведь теперь твоя жертва – Мирьям, что ни говори.

– Миннеле, каким тоном ты говоришь с нашим старым другом? Броня – его жена. И скоро он станет отцом.

Минна попятилась.

– Да что с вами такое?

– Это правда, – сказал Герц. – Броне скоро рожать, мало того, у нее лейкемия.

– Я-то думала, меня уже ничем не удивишь, – сказала Минна, отчасти себе, отчасти Герцу, – но каждый день приносит новые безумства. Как тебе удалось держать это в секрете? В конце концов, я не настолько враг, чтобы…

Минна осеклась.

– Я сам не знал, – сказал Герц.

– Что? Идем, Моррис. Я хотела рассказать ему, что творится в наших литературных кругах, как там интригуют против любого нового таланта и как не желают позволить женщине опубликовать ее стихи, потому и пришла. Но у него свои проблемы. Насколько мне известно, ты не жил с Броней, так от кого же она забеременела? От святого духа?

– Миннеле, нельзя так говорить! Она его жена, а жена есть жена. В Гемаре сказано: «Мы не спрашиваем о запретных союзах».

– Идем.

– Нет, Миннеле, останься. Я хочу, чтобы он написал предисловие. Не будь… как это… задавакой. Талант у тебя есть, это верно, но слово Герца Минскера не повредит. Если он скажет, что у тебя большой талант, они не посмеют…

– Даже если так скажет Сам Бог, они все равно на меня накинутся. Разве я пишу для критиков? Они все рвут в клочки. Я пишу для читателей. Где-то наверняка есть простые читатели, которые понятия не имеют о литературной политике, обо всей этой агитации и протекции. Они читают и, когда прочитанное им по душе, радуются и восхищаются. Если сейчас таких читателей нет, возможно, они появятся когда-нибудь в будущем. Может, уцелеют евреи на старой родине, а они вовсе не будут знать обо всех этих грязных закулисных играх. Я обращаюсь к ним и к Богу.

– Да, Миннеле, ты права. Они бранили величайших писателей. Моисея и того поносили. «И позавидовали в стане Моисею». Ну а чего хотел Корей? И как насчет Дафана и Авирона?.. Мне пора идти. Надо повидать кой-кого по делу. Если все станут писать стихи, кто будет строить дома и фабрики? Ты не поверишь, Хаймль, но я, Моше Калишер, выпускаю теперь детали для самолетов. И ведь в самолетах я совершенно не разбираюсь. Разбираются мои инженеры. В делах надо только считать доллары и центы да иметь немного здравого смысла. Остальное за тебя сделают. У меня, понятно, есть партнеры, но они тоже в технике не разбираются. Да и президент разве все знает? Он подписывает листок бумаги, а остальное происходит само собой.

– Наверно, так же обстоит с Богом, – сказал Герц. – Возможно, Он тоже подписывает бумаги, не ведая, что творит?

Моррис замер.

– Хаймль, «не должны они касаться святилища». Шутить можно над всем, но не над Всевышним. Я понимаю, в каком ты настроении, но на Бога роптать нельзя. Евреи шли в огонь, воспевая Ему хвалу. Кто знает, что делается там под Гитлером? В газете писали, что в одном городе евреи надели саваны и молитвенные шали и вот так вышли навстречу немцам.

– И Бог молчал?

– Если бы Он не молчал, не было бы никакой свободной воли. Миннеле, я ухожу и прошу тебя: не спорь с Герцем. Происходящее между мужем и женой не касается других. Хаймль, обещай, что она не уйдет отсюда без твоего предисловия.

– Моррис, сейчас я вообще писать не могу.

– Ты должен. Ты мне обещал. Я уже сказал в типографии, что мы заполним страницы, и они там ждут. Им надо запустить книгу в машину, так они говорят, а машина ждать не может. Миннеле, увидимся вечером. До свидания. – И Моррис ушел.

– Открой окно! – воскликнула Минна. – Своими сигарами он отравляет воздух!

– Минна, делай что хочешь. Я пропащий человек! – пробормотал Герц.

– Ты был пропащим, еще когда мы познакомились. Зачем ты сделал ей ребенка, если ненавидишь ее?

– Минна, она умирает, и я ее убийца. Больше мне сказать нечего.

– Она не умирает. Бесси Киммел утащила ее туда и держит в заложницах. Хочет через нее завладеть тобой. Ты можешь обмануть любого, но не меня. Я знаю все женские хитрости, все козни и интриги. И скажу тебе только одно: если ты полетишь к жене в Майами, между нами все кончено. Я достаточно от тебя настрадалась. Вынесла такое, что, скажи мне кто-нибудь год-другой назад, что я смолчу, я бы плюнула ему в лицо. Ты бросил меня в кафетерии на произвол судьбы и укатил в прерии с какой-то странной особой, потому только, что тебя не удовлетворял мой английский. Я помирилась с тобой, потому что… как это говорят?.. коли надобен вор, его и с виселицы снимешь. Не могу я каждый день искать себе нового любовника. Но поскольку твоя низость не имеет предела, предупреждаю: это конец. Я скорее умру, чем вернусь к тебе после всего, что ты со мной сделал. И отдай мне мои стихи! Мне твое предисловие не нужно, душегуб!

И Минна плюнула прямо Герцу на рубашку. Герц стер плевок носовым платком.

– Незачем плеваться. Я еду к ней. Не оставлю ее умирать в одиночестве.

– Скатертью дорога! Пусть тебя там убьют! Будь проклят тот день, когда я впервые увидела твою мерзкую физиономию. Я пришла сюда с открытым сердцем. Даже подарок тебе принесла. Но ты окатил меня холодной водой. Негодяй!

– Минна, уйди.

– Вышвыриваешь меня? Я уйду и больше не вернусь. Если Броня вправду так больна, как ты говоришь, значит, ты ее убил. И зачем тебе пащенок на старости лет? Не успеешь ты его воспитать, времени недостанет.

– Я знаю.

– Если у нее лейкемия, ребенок опять-таки не может быть здоровым. Да-а, попал ты в переделку! Я прямо тону в этой мерзости. Дай сюда стихи!

Минна схватила гранки, принялась запихивать их в сумку. Герц встал.

– Забирай. Так или иначе, писать ты не умеешь! Нет у тебя ни капли таланта. И это правда.

– Что? Вчера ты говорил, что я лучше Бялика[47].

– Все, что ты пишешь, макулатура.

Минна покраснела, потом побледнела.

– Ты действительно так считаешь?

– Да, ты графоманка.

– Ладно, графоманка так графоманка. На кладбище все равны. Я не стану публиковать книгу. Пойду в типографию и скажу, чтобы рассыпали набор. Прощай, низкий обманщик. Я буду любить тебя до последнего вдоха.

Минна пошла к выходу, потом обернулась и сказала:

– Сейчас с тобой говорит не Минна, а мертвое тело. Погоди, я отдам тебе подарок.

– Какой подарок? Мне твои подарки не нужны, – сказал Герц.

– Нужны. Ты всю жизнь был шнорером и бабником, таким и останешься. Сперва тебя поддерживал Моррис, а ты отплатил ему тем, что спал с его женой. Теперь твой благодетель – Вейскатц. Как ты отплатишь ему? У него нет жены. Я купила тебе авторучку, чтобы ты мог описать в дневнике все свои грязные приключения. Встретимся в аду.

И Минна бросила на письменный стол узкую коробочку.

– Подожди. Не убегай. Обойдемся без сумасбродств.

– А что мне делать? Глотать твои оскорбления? По сути, ты уже убил меня. Если б ты ударил меня ножом в сердце, больнее бы не было.

– Не уходи, не уходи! Ведь все оттого, что ты мучаешь меня, ну что я могу поделать? Броня твердила, что не способна зачать. Так ей сказал доктор или черт его знает кто. Все вы лгуньи. А теперь она вдобавок больна. Я не могу бросить ее умирать, как собаку.

– Ничего лучше она не заслуживает. Ведет себя как прислуга из простонародья, которая беременностью пытается удержать мужчину. Это же чистый расчет. Наверняка Бесси Киммел насоветовала. Ты не только гнида, но еще и дурак. Я ухожу.

– Не уходи! Я слишком к тебе привязан. Все эти женщины ничего для меня не значат, лишь бы ты была со мной. Без тебя все вообще бессмысленно.

– Иначе говоря, я должна служить фоном для твоих других женщин? Великолепная перспектива! Как писательница я, по-твоему, никто, но как человек все же кой-чего стою. Графоманы – тоже люди, созданные по образу и подобию Божию. Никогда больше не напишу ни слова. Торжественно клянусь, прямо сейчас. Пойду домой и выброшу ручку. Если Моррис будет настаивать, что ему нужна писательница, пусть поищет себе другую.