Глас бесптичья

— А как же стремительный рост Дексарда после объявления очередной Вехи и победы? — вновь спросил Максим, не отрывая взгляд от лица говорившего.

— Да, это удивительно, если не знать определённых закономерностей. Дело не в том, что власть имущие пустили кровь ожиревшему государству и оздоровили его, как выражаются в газетах, а лишь в перераспределении ресурсов и пополнении казны за счёт контрибуций. Конечно, идеологически выгодно создать видимость быстрого роста, и политики пользуются этим. Правительство направляет денежные токи во имя масштабного строительства дворцов, парков, театров и прочей красоты, которая хоть и полезна, но, в первую очередь, призвана выполнять тайную функцию — пускать обывателям пыль в глаза, чтобы те пищали о преимуществах войн, о чудесной идеологии и прочем. А тем временем, люди на периферии едва сводят концы с концами.

— Но ты не ответил на первый вопрос, — напомнил Макс.

— На чьей я стороне? О, прошу, не спрашивай. Я полон сомнений. Позволь мне, пока не отвечать. Что же до тебя?

— Вот в этом-то и дело, — заметил брат Евгения. — Ты не можешь определиться, я же, кажется, знаю, чего хочу. Сопротивление… Мысли об этом посещают меня всё чаще, кроме того, я уже виделся с некоторыми людьми, которые могут провести меня в штаб и сделать частью их движения.

— Значит, «Кригард» останется с носом, и в Лейтриг ты не поедешь? Того и гляди, за тобой пошлют Ключника, брат. Зачем же было обманывать меня? — улыбнувшись, промолвил Евгений. Теперь он понял, что весь этот разговор был затеян с намерением объясниться, признаться, максимально чётко определить положение между ним и братом. Это понравилось ему — он ценил искренность почти так же сильно, как преданность.

— Но ведь я ещё не решился, — стыдливо заметил Максим.

— Отчего же? Отговаривать тебя я не стану, хотя и считаю, что всякая революционная деятельность глупа и опасна, но тебя же не переубедить. Кроме того, сейчас ты говорил так, словно почти готов пойти против власти. В чём же проблема? В страхе? Не лги, ты не труслив. Нет, причина в чём-то ещё…

— Ты сам недавно сказал, что между борьбой и кровопролитием существует разница, и я согласен с тобой как никогда. Я чувствую это всем сердцем, просто не знаю, как выразить. С одной стороны, я понимаю, что поступаю правильно, противясь новой войне, но с другой… Ведь мне придётся убивать, я буду приносить смерть и разрушение, пусть и во имя цели, по-моему мнению, благой и правильной. Конечно, этим я искуплю вину за создание оружия, но… Что мне делать? Как поступить? — вдруг встав из-за стола и отвернувшись от брата, воскликнул Максим. Евгений на секунду задумался, тоже поднялся и подошёл к собеседнику. Встав рядом, он дотронулся рукой до его плеча и промолвил:

— Сядь, я тебе кое-что расскажу.

Максим в удивлении обернулся и похолодел, заметив в глазах брата только что возникшую решимость, словно тот хотел поделиться чем-то, коснувшемся его в прошлом или тем, что, по его мнению, может случиться в будущем. Казалось, в подтверждение этого, во внешнем виде Евгения произошли изменения. Для простого человека они были едва ли заметны, но Максим как эовин почувствовал это ясно, как чувствуют зимний холод или как чувствуют кожей капли дождя. В серых глазах хозяина квартиры неожиданно появилась боль. Она распространилась чёрными жилами, оплела тонкую шею и придала худощавому лицу выражение праведного гнева. Чёрные брови мужчины слегка опустились, превратив человеческие глаза в глаза хищной птицы.

Не дожидаясь, пока брат сядет, Евгений начал:

— Давно где-то на Западе, разделённом между несколькими воинственными государствами, начался мор, который за пару лет унёс несметные количества жизней. Невыразимая боль пришла вместе с отравленным воздухом, и люди возроптали. Они посылали небу мольбы и проклятия, но не подозревали, что их спасителем станет не бог, а человек. В то же время, в одном из государств, в разных городах, жили два врача, два великих учёных, похожих друг на друга призванием, но отличающиеся всем остальным, а главное — моралью. Когда случилась беда, они, как один, начали поиск лекарства, поставив наперед цель не получить мировую известность, а спасти людей, не дать болезни сеять хаос.

Первый приступил к делу с чрезвычайным рвением. Он принялся штудировать многотомные трактаты, разрабатывать формулы и испытывать полученные несовершенные составы на животных, которых, благо, было в достаточном количестве, чтобы обеспечить необходимым материалом врача, обуянного жаждой деятельности. Второй же был осторожен и милосерден: он боялся причинять боль живым существам даже ради науки. Закономерно, что к цели он продвигался медленнее, чем его собрат по медицине.

Тот же после ряда испытаний на животных перешёл к людям. Он понимал, что его состав далёк от идеала, но ему казалось, что жертва в две или три сотни человек гораздо меньше, чем последствия в виде гибели тысяч и сотен тысяч сограждан. В итоге, к умершим животным присоединились люди. Забавно, что обе эти группы подопытных оказались схожи между собой, так как и зверю, и человеку состав вводился без их ведома и согласия. Впрочем, едва ли это важно.

Изыскания продолжались около года, и финалом работы Первого стала проба вакцины на своей семье, отчего почти все её члены отправились в мир иной, однако подарив учёному ключ к усовершенствованию лекарства. Второй же врач так ничего и не достиг. Его семья чудом осталась в живых, но именно Первый запомнился истории, как человек, пусть и погубивший немало жизней, но спасший несоизмеримо больше.

— Ты хочешь натолкнуть меня на мысль о том, что моя судьба может повторить судьбу первого врача? Я тоже многим пожертвую, умерщвлю сотни, но во благо тысяч? — подняв глаза, спросил Максим. Его красивое лицо, обычно пышущее здоровьем и энергией, резко побледнело. Мужчина снова сидел за столом, глядя, как его брат медленно прохаживается по столовой, иногда подходит к резным столикам и буфетам, стоящим вдоль стен, прикасается к ним, задумчиво всматривается в пространство. Евгений, услышав это, улыбнулся и кивнул. Его речь достигла цели.

— И более того, — тихо добавил хозяин квартиры, захлёстнутый эмоциями от собственного рассказа, — теперь, после всего произнесённого в этих стенах, мне кажется, и я отчасти разделю твою судьбу… Но более об этом ни слова! Вечером мы становимся слишком откровенными, такова наша особенность. Между тем, прошло всего около часа с момента нашей встречи, а сказано было достаточно и даже излишне много. Нам надо отдохнуть. Арнет покажет тебе комнату.

Максим молчал. Усталость, скопившаяся за день, не позволила ему возразить. Действительно, говорить было больше не о чем, так что он кивнул и встал из-за стола.

Евгений позвал экономку, попросил показать комнату брату и, попрощавшись, вышел в коридор. Через полминуты оказавшись в своём кабинете, он запер дверь и сел за стол в надежде пару часов поработать. За делом мужчина рассчитывал отвлечься от мыслей, что теперь несмолкаемо выли в его голове.

Елена, Арвид, брат… Война, новая веха, революция… Врачи, птицы, Александра…

Образы возникали в сознании, как возникают круги на воде: импульс, пара троек коротких и длинных волн, исходящих из центра, и тишина, которая в свою очередь будет прервана новым импульсом и так далее, до известных пределов.

Это продолжалось около получаса, по истечению которого Егвений понял, работать в полную силу не получится. Спать в таком состоянии тоже не хотелось, но мужчина убедил себя в том, что немного сил и отдыха ему не повредит. Он неспешно убрал рабочие бумаги в ящик стола, не забыв запереть его, выключил настольную лампу, скрытую под тяжёлым зелёным абажуром, и только сейчас встал и проследовал в центр комнаты. Было темно, но мужчина знал, сейчас его, как всегда, окружают многочисленные книжные шкафы, чьи обитатели содержат сведения об анатомии и физиологии птиц, их жизненных циклах, повадках и иных аспектах.

В этих тяжёлых томах в последние несколько лет сосредоточилась вся жизнь Раапхорста. Он помнил наизусть большинство из них, со многими авторами готов был согласиться, но с ещё большими — поспорить. Кроме того, иногда его посещала идея создать собственный труд, посвящённый семейству врановых (Corvidae), их анатомии и строению мозга. Последняя тема особенно интересовала Евгения и являлась краеугольным камнем сложнейшей научной работы.

Невидящим взглядом для чего-то осмотрев кабинет, мужчина, наконец, разделся, лёг на диван у окна и укрылся пледом. Мысли не отпустили его, но Евгений знал, стоит лишь слегка забыться, и они исчезнут сами собой. В кабинете было тепло, и Раапхорст скоро почувствовал приятную расслабляющую тяжесть дрёмы. Могучий разум эовина засыпал, повседневная суета забывалась, а на смену ей приходили странные, едва ли связанные между собой образы. Некоторые из них были родом из дальнего детства и вызывали чувство ностальгии, ощущение чего-то родного и знакомого, другие являлись обрывками поздних воспоминаний и приносили с собой смутный страх. Однако, сейчас перед мысленным взором Евгения проплывали его детские годы, которые он провёл вместе с матерью, отцом и братом далеко за пределами столицы, в сельской благотворной глуши, у городка под названием Нервен.

Лёжа в постели, Евгений невольно вспомнил мужественное лицо отца — Александра Раапхорста, его строгие глаза, его улыбку и прикосновение чуть грубоватое, по-отечески сильное. Рядом с воспоминаниями об отце следовал образ матери, точно такой же милый и приятный, впрочем, сплетённый больше из ощущений, чем из зримых отпечатков. Жилище тех лет тоже давало о себе знать, возникая в сознании в виде опрятного фермерского домика в два этажа посреди зелёного луга. Его белые стены, когда солнце выступало из-за облаков, слепили глаза, дверь была открыта, будто зазывая уставшего путника вернуться и снова оказаться в лоне семьи, ощутить тепло и покой. Раапхорст желал этого всем сердцем, но его мозг, привыкший к строгой последовательности, не позволил войти в полутёмные комнаты, а нёс Евгения дальше, к переломному моменту. Правда, перед тем как показать трагедию, он всё-таки зацепил и отчасти доброе, несомненно, важное воспоминание, неуничтожимым знаком отпечатавшееся в сознании эовина.

Это был тёплый летний день, один из тех, которыми славится юг Дексарда. Сын и отец гуляли в лесу, держась за руки. Они были одни. Максим занимался с домашним учителем, а мать — Елезавета Раапхорст, в девичестве Рахель, отказалась от прогулки, решив посвятить время домашним делам.

С самого утра Евгений, полный радости и сил, всем видом выказывал желание резвиться, играть среди луговых трав или прохаживаться под сосновыми лапами, и отец, видя этот милый детский порыв, захотел показать сыну кое-что интересное, так что мальчик вскоре оказавшись за пределами дома, едва сдерживался, чтобы не побежать. Он ощущал тёплую сухую ладонь отца, вдыхал нагретый воздух, напоённый смоловыми ароматами соснового бора, и едва ли понимал, что в этот момент счастлив как никогда. Конечно, осознание этого приходит гораздо позже. Счастье раскрывается и познаётся в сравнении с нынешним моментом, и в этом, возможно, заключается прелюбопытное свойство мозга, приберегающего светлые воспоминания, чтобы дать им настояться, и чтобы мы в особенно тяжёлое время могли обратиться к ним для поддержки.