Великий поток

(август 1918 г. — июль 1920 г.)

20 августа 1918 г.

После долгих блужданий по южным провинциям, оберегаемые Ангелом-хранителем, мы всей нашей семьей, то есть папа, мама, Тома, Кока и я, приехали поездом в знойный Тифлис. Здесь нас никто не встречал, потому что мы в этом городе никого не знали. Справившись на вокзале у усатого полицмейстера относительно приличного и недорогого пристанища, мы наняли коляску и через час оказались в двухэтажной гостинице с громким названием «Сакартвело», что на местном языке означает Грузия. Служители помогли нам внести остатки наших вещей, половину которых мы потеряли в дороге, и приготовили горячую ванну, в которой мы мылись, смывая дорожную копоть. После этого нас накормили вкусными местными пирогами с яйцами, сыром и зеленью, называемыми хачапури, и оставили отдыхать на широких диванах с длинными валиками вместо подушек.

Мы поселились на первом этаже. Папа с мамой взяли себе комнату в глубине, нам же троим — Томе, Коке и мне, старшей из детей — досталась проходная комната с окнами прямо на улицу. На улице день и ночь цокают по камням копыта лошадей, громко сигналят авто, грохочут трамваи, а прохожие останавливаются под нашими окнами и часами ведут разговоры на местном гортанном языке. Что же касается детворы, то их крикливые игры начинаются с рассвета и заканчиваются далеко за полночь. Кошки, собаки и птицы добавляют к этой какофонии свои характерные партии, а нам предоставляется выбор: либо запирать окна, что невыносимо в такую жару, либо держать их открытыми, отгораживаясь от внешней жизни одними лишь легкими шторами, и терпеть шум.

Папа, всегда со всеми мягкий и обходительный, за долгую трудную дорогу, изобиловавшую множеством опасностей и невзгод, изменил свой прежний нрав, стал решительней и тверже, и в его речи появились нетерпеливые нотки. Мама, прежде всегда имевшая главный голос в нашем доме, напротив, стала намного покладистей и уступила командную роль папе. Тринадцатилетняя Тома резко повзрослела, у нее появилась маленькая грудь и начались женские дела, зато Кока как был задумчивым мальчиком, так им и остался, что, говорят, не совсем обычно в его 4 года. Мне в октябре должно исполниться 19, и я себя чувствую старой девой, потому что на лбу у себя я заметила первую морщину — вертикальную, — но мама говорит, что эта морщина не от старости, а от упрямства.

В Одессе с каждым днем становилось неспокойнее. В городе царило двоевластие и шли непрерывные демонстрации. В январе, когда город захватили анархисты и красные, вытеснив гайдамаков и юнкеров, по городу прокатилась волна грабежей и убийств. Весной, когда в город вошли немцы и австрийцы, все ждали, что наступит порядок, на самом же деле начались организованные грабежи и вывоз всего, что можно, в Германию, папа твердо решил, что надо уезжать.

Сначала мы все надеялись, что, когда красных прогонят, жизнь войдет в старое русло, но проходило время и все поворачивалось не так, как мы думали. Я и все мои подруги сочувствовали красным и болели за народ, для которого старый режим был невмоготу. Но мой папа, по своим убеждениям стоик и фаталист, считал, что революции, хотя и приносят обновление, однако слишком дорогой ценой, и что можно добиться многого путем реформ и постепенных улучшений. В молодости он увлекался марксизмом и мистикой, сочинял музыку и писал стихи, но после Февральской революции, когда царь отрекся от престола, он неожиданно стал монархистом и начал осуждать всякие перемены и новшества.

Помню, как я не хотела уезжать из Одессы, а папа настаивал на отъезде, утверждая, что красные снова захватят город и тогда все пути будут отрезаны. Он ничего не знал о наших встречах с Алексисом и о нашем решении никогда не расставаться. Раскрывать же ему правду было бессмысленно и бесполезно — он бы никогда не согласился на наш брак в обстановке, которая сложилась к этому времени в городе, да и во всей России. Нам с Алексисом приходилось скрывать от моих родителей наши встречи, которые продолжались больше года и проходили главным образом на его квартире, куда я приходила, как к себе домой. Я знала всех его друзей и даже самого Г.О. М-а и разделяла все его интересы. Иногда я оставалась у него на ночь, а дома думали, что я ночую у подруги Серафимы, посвященной в мои секреты. Алексис говорил мне, что родителей нужно любить и беречь и что с ними нужно вести себя «мягко, но твердо».

Между мной и Алексисом не было никаких преград, и наша с ним разлука отзывается болью в моем сердце, но здесь, в чужом городе, я должна хранить свою тайну от всех. Только эта подаренная мне Алексисом тетрадь, оберегаемая маленьким английским замочком и спрятанная на дне моего саквояжа, будет знать все мои секреты и будет помогать мне переносить нашу с Алексисом разлуку. Когда он приедет сюда и как он меня найдет — этого не знает никто, но я знаю: это неизбежно случится, и я буду верно ждать его столько, сколько придется.

22 августа, семь часов утра

Проснулась рано и, пока Тома и Кока спят, взялась за дневник. Мы все еще обживаемся, осматриваемся, привыкаем к новому городу, к новой обстановке. Тифлис — необычный, не похожий ни какой другой знакомый мне город. Народ, его населяющий, очень разный: русские, грузины, армяне, греки, турки, курды, айсоры, евреи, какие-то другие мелкие народности, — образуют ни на что не похожую пеструю толпу. По городу гуляют овцы, коровы, верблюды, прямо на тротуарах возвышаются горы дынь и арбузов, а детвора такая красивая, какой я нигде никогда не встречала. На улицах и в парках растут чинары, каштаны, пальмы всех видов, кусты мальвы, сирени, роз, дикого винограда, и все свежее, все цветет и благоухает. Девушки смотрятся очень строго, а молодые люди… Один из них уже стоит на другой стороне улицы напротив наших окон и ждет, когда я на него посмотрю.

Странный юноша! Он смотрит так, как будто бы я уже ему принадлежу. Он как будто говорит мне своим взглядом: никуда ты от меня не денешься, я тебя все равно получу, чего бы мне это ни стоило. Пугающая самоуверенность! А когда мы выходим из гостиницы — обычно я выхожу с папой или мамой, — он следует за нами по пятам иногда с несколькими своими товарищами, и я затылком чувствую их взгляды. Представляю, что было бы, если бы я оказалась на улице одна!

Вчера папа ходил на Головинский проспект и встретил там Черепнина — своего старого приятеля. Черепнин — известный композитор, человек общительный и осведомленный. Он предложил познакомить папу с местными музыкантами. Сообщил, что в Тифлисе собрались самые интересные люди из Санкт-Петербурга и Москвы, а также из Европы. Впрочем, сам он собирается в Вену, а оттуда — в Париж, но его удерживает здесь одно новое знакомство — какое, он не уточнил. Он сказал, что политическая ситуация в Закавказье крайне нестабильная. В Грузии у власти стоят меньшевики, но эта власть напоминает карточный домик, ветры с юга и с севера скоро его снесут.

Несмотря на мрачные прогнозы старинного приятеля, папа был удивлен царящей в городе легкой праздничной атмосферой. На Головинском круглые сутки открыты рестораны, кафе и дукханы, звучит музыка, люди танцуют, поют, читают стихи. По крайней мере такое впечатление вынес из этой прогулки папа.

Очень хочется побывать на Головинском проспекте, тем более, что это всего в трех кварталах от нашей гостиницы. Да, забыла написать, что наша гостиница находится в самом центре города напротив Александровского сада. Сад этот виден из наших окон, именно возле его решетки и стоит преследующий меня молодой человек со своими приятелями. Понятно, что я стараюсь не смотреть в эту сторону. И еще я заметила, что мы поселились на улице, где очень много книжных магазинов и киосков. Особенно много букинистов, продающих редкие книги. Некоторые из них раскладывают свой товар на столах или даже на коврах прямо на тротуаре, иные же — просто на подоконниках первого этажа. Я заметила тоненькие книжки стихотворений Фета, Случевского и Северянина, а также несколько книг Петра Успенского, среди них его знаменитую книгу «Четвертое измерение», которую я не успела купить в Одессе. Я попросила Алекса купить ее для меня, но он не успел это сделать перед нашим скоропалительным отъездом. Просто приехала коляска, и папа велел всем в нее садиться, сказав, что наши вещи соберет прислуга, и они догонят нас в Херсоне. Я хотела выскочить из коляски и остаться, но поняла, что тогда никто из них не уедет и все из-за меня погибнут. Догадается ли Алексис спросить у нашей прислуги, куда мы держали путь? Последует ли он за нами, чтобы защитить меня? Ведь имя Алексис значит по-гречески «защитник».

Наш путь из Одессы в Тифлис продолжался два с лишним месяца. Мы ехали через Николаев, Херсон, Новую Каховку, Мариуполь, Ростов, Ставрополь… Это была ужасная дорога! Трижды нас грабили и красные, и зеленые, и коричневые. Из вещей, вывезенных нами из Одессы, мы не сохранили почти ничего, кроме одежды, которая была на нас, да потрепанной куклы Мальвины, которую прижимала к себе Тома. Мы знали, что в эту куклу перед отъездом мама зашила свои драгоценности, а те, кто нас грабил, интересовались лишь добротными вещами и всем, что лежало у нас на поверхности. Благодаря этой кукле мы и смогли добраться до Тифлиса, обновив наш гардероб по дороге, но драгоценностей оставалось не Бог весть сколько, наши средства подходили к концу, и нам нужно было думать об источнике дохода.

22 августа, поздний вечер

Всю прошлую ночь мы спали с открытыми окнами, несмотря на ужасный шум на улице. Сегодня весь город праздновал какой-то местный праздник, и этот праздник все еще продолжается и, очевидно, не скоро закончится. Фейерверки, которые начались с наступлением темноты, не прекращаются ни на минуту. На улицы вынесли сотни низеньких столиков, за которыми восседали местные мужчины, пили вино и пели целый день и весь вечер. Папе тоже пришлось посидеть с соседями — отказаться означало их обидеть — и выпить несколько стаканов местного вина, после чего он лег спать с ужасной головной болью.

Молодой человек, пугающий меня своими настойчивыми взглядами, перешел на нашу сторону улицы и весь день стоял под нашими окнами. Ему ничего не стоило отодвинуть нашу занавеску и заглянуть в комнату, но он этого не делал. У меня сердце колотилось от такой его близости, особенно когда мне нужно было переодеваться. А когда мы с мамой выходили из гостиницы, я с ним почти столкнулась в дверях, но мама меня заслонила, и ему пришлось отойти в сторону.

Мы с мамой ходили делать визит на соседнюю улицу. Обнаружилось, что в Тифлисе находится наша близкая родня — семейство Сенкевичей. Павел Петрович, мамин кузен, писатель и человек общительный и энергичный, кстати, неравнодушный ко мне, узнал от Черепнина, что мы только что приехали в город и прислал нам приглашение навестить его и его жену Анну Леопольдовну. Папа, с Павлом Петровичем не ладивший, наотрез отказался его навещать, и было решено, что визит будем делать мама и я. В последние годы папа стал консерватором во всем и особенно в вопросах искусства и религии, а мамин кузен общался со странными людьми и увлекался теософией, которые в нашем доме не жаловали. По этой же причине я не могла привести в наш дом Алексиса — узнав его мысли, папа никогда бы не позволил нашему браку состояться. Алексис был человек не от мира сего. Он изучал Парацельса и Раймонда Луллия, а также занимался мистическими опытами, целиком его поглотившими. Алексис и меня заразил своими увлечениями, о которых, конечно, я должна была дома молчать.