Великий поток

Ночные ветры

Телеграмма дрожала в ее руке. Нина еще раз пробежала глазами неровную строчку. Это были те самые слова, которые она ждала каждый день, каждый час, ждала уже много месяцев, изнуряя себя наплывами отчаяния и нетерпения, и, наконец, дождалась — Виктор звал ее в Москву.

Нина села на краешек стула, потрогала горячие щеки и, испуганно поглядев в зеркало, быстро провела рукой во волосам. Потом схватила сумочку — хватит ли денег. Денег на дорогу хватало. Стала звонить на вокзал, никак не могла дозвониться. Наконец в трубке раздались долгожданные спокойные гудки. Усталый голос дежурной ответил ей, когда отходит московский поезд. Быстро нашла дорожную сумку, бросила в нее пару платьев, свитер, чулки, начала писать записку, но так и не дописав, побежала в парикмахерскую через дорогу. Забежала домой за сумкой, огляделась, не забыла ли чего.

И вот тут вдруг сердце упало, силы сразу оставили ее, и она, сидя за столом, положив тяжелую голову на руки, не могла ни о чем подумать, ничего предположить. Не было никаких мыслей, а было просто страшно, страшно, что все это вдруг пропадет, растает, как всплеск, замрет, как круги на воде.

В сумерках поезд подвозил ее уже к Москве. За окном шел снег, мелькали платформы, убегали дороги и провода. И когда объявили Москву, когда Нина поняла, что сейчас она увидит Виктора, ей вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться.

Нина вышла на перрон и сразу увидела Виктора. Он не успел еще подойти к ней, не успел еще взять ее сумку, а она уже была во власти его спокойной улыбки, его уверенных и усталых движений. Голос и взгляд его обволакивали Нину тревожный теплом, от которого громко стучало сердце.

В машине Виктор грел ее руки и неторопливо рассказывал о каком-то Коке, а Нина думала о том, что у Виктора на лице очень много морщин и что он совсем некрасивый. Он говорил тихо, почти шепотом, тянул гласные и картавил. Нине вдруг почему-то стало обидно, что Виктор ни о чем не расспрашивает ее, хотя ей не хотелось, да и нечего было о себе рассказывать. Ей не нравилась эта манера разговаривать после долгой разлуки неторопливо и о мелочах, как будто не было никакой разлуки и нет никакой встречи.

В машине слегка покачивало, и Нине казалось, что она сидит в гамаке. Это полузабытое ощущение детства примешивалось к тревоге о том, что должно было непременно случиться с ней в этот вечер. Виктор должен был ей что-то сказать, что-то важное, она была уверена в этом, и ей не хотелось слышать ничего другого. Но она слушала, улыбалась и казалась себе беспечной и очень хорошенькой.

— Ты его сегодня увидишь, — говорил Виктор, кажется все о том же своем приятеле. — Он тебе сначала покажется паинькой. Но это будет недолго. Рано или поздно он распустит павлиний хвост, и у тебя зарябит в глазах от красок. Самое главное для него — казаться очень сложным. Весь он какой-то уязвимый, самолюбивый, задиристый. О нем кто-то сказал «вывернутый». Откровенный бабник, и, кажется, даже гордится этим. Но иногда у него вдруг вырастают крылья…

Машина взвизгнула и остановилась. Нина вышла из машины и, пока Виктор расплачивался, оглядываясь, пыталась догадаться, куда они приехали.

Это был один на новых кварталов города: большие, серые, похожие один на другой дома, а меж ними холодный ветер, посвистывая, гнал и кружил снежинки. На стене Нина разглядывала афишу «Вечер органной музыки», чуть подальше в доме с двумя высокими арками прочитала «Продовольственный магазин».

Виктор хлопнул дверцей машины и подошел к Нине.

— Ты ведь у меня впервые, — сказал он ей не слишком уверенно. Нина подняла ему воротник пальто, и они пошли против ветра к одной из арок. В подъезде у лифта он вдруг почему-то замешкался, потом обернулся к Нине, взял ее руку и тут же опустил. У нее больше не было сил улыбаться. Опять остановилось сердце, и, чувствуя, что она не в силах удержать падающую на нее тяжесть, Нина шагнула назад, оперлась спиной о стальную сетку лифта, и теперь голос Виктора казался ей очень далеким, как будто пойманным по радио на короткой волне.

— Я не говорил тебе об этом раньше. Думал, будет сюрприз… Дело в том, что я… в общем я женюсь, и сегодня свадьба.

За спиною Виктора медленно спустился лифт.

Когда Нина вошла в комнату, у нее лишь немного дрожали руки. Гости суетились вокруг рояля, который только что внесли из соседней комнаты, не определив ему еще места. Нину с кем-то знакомили, протягивая ладонь, она не слышала имен и не называла своего. Чуть поскрипывая пленкой, негромко играл магнитофон, на диване одиноко сидела большая розовощекая кукла, в глубине комнаты стоял накрытый стол.

Виктор что-то объяснял невысокой блондинке, она слушала его серьезно, и хотя на ней было не белое, а зеленовато-серое платье, но может потому, что она слишком серьезно, почти строго смотрела на Виктора, Нина вдруг догадалась, что это и есть его невеста. Она удивилась, не почувствовав к ней нечего, даже любопытства.

Нину посадили на диван рядом с куклой. Высокий скуластый юноша, поправляя очки указательным пальцем, протянул ей рюмку с вином. Рядом с ней устроился плотный мужчина, с лица которого не сходила улыбка. Виктор что-то наигрывал на рояле, украдкой поглядывая на нее. Едва Виктор кончил играть, как оба ее соседа заговорили вдруг вместе, и Нине пришлось кивать им одновременно, вставляя в редкие паузы вопросы и междометия. Потом из разговора Нина поняла, что юноша в очках и есть тот самый Кока, о котором ей рассказывал Виктор. Кока принес еще вина и стал читать стихи «своего друга», стихи очень искренние и невеселые.

К ней подсела маленькая хрупкая девушка и, перебив Коку, заговорила о каких-то незнакомых Нине знаменитостях, и ее было очень скучно слушать, но все слушали в молчали. У нее были редкие рыжеватые волосы и усталое худое лицо.

Нина выпила еще одну рюмку вина и подумала, что теперь она сможет легко перенести все, что произошло и что может еще произойти. И она пригласила на танец Коку.

Потом сели за стол, всего шесть человек, говорили короткие тосты, пели, потом Виктор снова играл на рояле, а его невеста, горячась, доказывала всем, что Шекспир — это вовсе не автор сонетов в драм, в всего-навсего заурядный актер, именем которого кто-то воспользовался с целью сохранить инкогнито, а Виктор улыбался Нине, но как-то жалко и неуверенно.

Когда начали танцевать, всем стало очень жарко, и было решено пойти погулять на улицу.

Из подъезда все вышли вместе, но на улице разбрелись по двое. Кока взял Нину под руку. Он был пьян и просто держался за Нину. Резкий ветер и холодные иглы снежинок освежили его очень скоро, и теперь он шел, не шатаясь, но понуро и молча. А потом, глядя Нине прямо в глаза, он сказал ей неожиданно просто:

— Расскажите. Все с самого начала. Это помогает лучше вина.

«Расскажите…» Разве можно что-либо рассказать? Все, что было. Все с самого начала. Где оно, это начало? Не было никакого начала, ничего. Не было терпких коротких ночей, не было боли разлук, ожидания, встреч и опять ожидания.

Для чего всему этому быть? Что толку думать, что она бесчеловечно обманута, что толку называть подлецом того, кого по-прежнему отчаянно любишь? Но она вспоминала, и ее воспоминания становились словами и от того, что она говорила все это почти незнакомому человеку, ей становилось сначала невыносимо больно, а потом постепенно легче и легче.

Кока, закутанный в шарф, с поднятым воротником пальто, молча шел с нею рядом, поблескивая стеклышками очков. Ей вдруг стало совсем легко с ним, и тогда она сама взяла его под руку, и они пошли назад к теплу, к роялю, к недопитым рюмкам, и ветер теперь уж подгонял их в спину.

Под аркой не было ветра и снега, там стояли тишина и темень. Кока притянул к себе Нину и холодными губами чмокнул ее в щеку. И когда Нина приложила ладонь к его губам, он поцеловал и ладонь.

В квартиру они пришли первые. В углу тихонько гудел магнитофон, который забыли выключить перед уходом. Кока сел рядом с Ниной и стал целовать ее лицо, пытаясь найти ее губы. Она досадливо отворачивалась, а потом вдруг насмешливо глянула ему прямо в глаза и отчетливо, громким шепотом подсказала:

— Снимите очки.

Он улыбнулся, снял очки и вложил их в наружный карман пиджака. Но целовать ее больше не стал. Весь как-то сник и тихо попросил:

— Пойдем ко мне.

Когда они вышли на площадку, там уже стояли Виктор с невестой, рыжеватая девушка и ее улыбчивый спутник.

Постояли у лифта, перекидываясь какими-то вымученными шутками, потом, посторонившись, пропустили Нину и Коку в лифт, и никто не спросил их, куда они и надолго ли, и Виктор смущенно смотрел себе под ноги, но зато его жена разглядывала теперь Нину внимательно и вызывающе. Нина вспомнила вдруг, что ее зовут Леля.

На улице Нине стало очень холодно и нестерпимо жалко себя, и она заплакала навзрыд, а Кока вытирал ей платком лицо и говорил с ней, как с маленькой, терпеливо и ласково. А потом он ушел за машиной, и его долго не было, а Нина все стояла и плакала, плакала скорее от холода, чем от обиды.

Вся в слезах, она вышла, наконец, из-под арки. Улица была пустой и холодной, в окнах почти нигде не было света, и от того, что улица была широкой и без единого деревца, она казалась совсем вымершей.

Ветер понес ее к серой афише «Вечер органной музыки», к перекрестку с пустыми витринами и огоньками светофоров. Потом она вышла на какой-то проспект и пошла по заснеженным тротуарам. Пальцы ног ее окоченели, и идти было очень трудно. Бешеный ветер набрасывался на нее из-за каждого угла, рвал полы пальто, пронизывая ее всю. Он гнал и кружил ее по пустым переулкам и скверам, площадям и местам.

Ее подобрал на Шаболовке учтивый шофер, угрюмый и сонный, и повез через город в тряской кабине грузовика. Нина попросила у него закурить, он протянул папиросы и спички, а потом долго косился на нее недобрым взглядом.

На вокзале она выпила кофе, согрелась и задремала. Ей снилось, что она все еще идет по заснеженным улицам, а вокруг нее беснуется ветер и взлетают, кружатся, мечутся снежинки…

Утренним поездом Нина уехала домой.