Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

22 августа 1972

Во вчерашней «Санди таймс» сообщение из Франсистауна в Ботсване. На прошлой неделе, ночью, к стоящему в жилом районе дому подъехала машина, белая, американской марки. Выскочившие из нее мужчины в балаклавах вышибли входную дверь и открыли стрельбу. А отстрелявшись, подожгли дом и уехали. Соседи нашли на пепелище семь обгоревших тел: два мужских, три женских, два детских.

Убийцы выглядели чернокожими, но один из соседей, слышавший, как они переговаривались на африкаансе, уверен, что это были белые с зачерненными лицами. Их жертвами стали беженцы из Южной Африки, поселившиеся в доме лишь несколько недель назад.

Отвечая через своего пресс-секретаря на просьбу прокомментировать случившееся, министр иностранных дел Южной Африки назвал это сообщение «непроверенным». Будет проведено расследование, сказал он, которое позволит установить, действительно ли погибшие были гражданами Южной Африки. Что касается военных, неназванный источник отрицает какую-либо причастность вооруженных сил ЮАР к этой истории. По всей вероятности, полагает он, эти убийства – внутреннее дело АНК, являющееся отражением «усиливающихся разногласий» между фракциями.

Так они и приходят, неделя за неделей, рассказы о том, что творится в приграничных районах, об убийствах, за каждым из которых следует спокойное отрицание. Он читает эти сообщения и чувствует себя замаранным. Так вот ради чего он вернулся на родину! Да, но существует ли в мире место, где можно укрыться и не чувствовать себя замаранным? Разве среди снегов Швеции он ощущал бы себя более чистым, читая о своих далеких соотечественниках и самых последних их выходках?

Как избежать грязи: вопрос не нов. Давний вопрос перебежчика, который не отпускает его, оставляя на душе скверную, гноящуюся рану. Жагала сраму[93].

– Я смотрю, военные снова взялись за старое, – говорит он отцу. – На сей раз в Ботсване.

Однако отец слишком осторожен, чтобы клюнуть на такую приманку. Берясь за газету, отец старается раскрывать ее сразу на спортивных страницах, минуя политику – политику и убийства.

Ничего, кроме презрения, его отец ко всему, что находится на континенте севернее их страны, не питает. «Шуты гороховые» – так именует он лидеров африканских государств: мелких тиранов, едва умеющих написать даже собственные имена, разъезжающих в «роллс-ройсах» с банкета на банкет, облачаясь в руританские[94] мундиры, увешанные орденами, которыми они сами же себя и наградили. Африка: земля голодающих масс и правящих ими одержимых манией убийства балаганных шутов.

– Они вломились в дом в Франсистауне и перебили всех, кто там был, – упорствует тем не менее он. – Казнили их. В том числе и детей. Взгляни. Прочитай сообщение. Оно на первой странице.

Отец пожимает плечами. Отец затрудняется найти слова достаточно емкие, чтобы вместить отвращение, питаемое им, с одной стороны, к душегубам, убивающим беззащитных женщин и детей, а с другой – к террористам, ведущим свою войну из укрытий, которые находятся за пределами страны. Проблему эту отец решает тем, что с головой уходит в отчеты о крикетных матчах. В качестве ответа на нравственную дилемму такое решение имеет вид бледный, но разве его реакция – приступы гнева и отчаяния – чем-нибудь лучше?

Когда-то, давно уже, он думал, что люди, измыслившие южноафриканский вариант общественного порядка, создавшие огромную систему трудовых ресурсов, внутренних паспортов и городов-спутников, основывали свои представления о таковом на трагическом непонимании истории. А историю они понимали плохо по той причине, что родились на фермах или в маленьких городках, расположенных в глубине страны, и, будучи отгороженными от всего света языком, на котором в нем никто, кроме них, не говорит, не могли оценить масштабы тех сил, которые начиная с 1945 года сметали с лица земли старый колониальный мир. Однако говорить о непонимании ими истории – значит вводить самого себя в заблуждение. Потому что они никакой истории и не читали. Напротив, повернулись к ней спиной, отмахнулись от нее, как от кучи вранья, наваленной иностранцами, которые презирают африкандеров и, если черные вырежут тех до последней женщины и ребенка, даже бровью не поведут. Лишенные друзей, одинокие, они возвели на оконечности враждебного им континента государство-крепость и укрылись за ее стенами: здесь они будут поддерживать пламя христианской цивилизации Запада, не давать ему угаснуть, пока наконец не образумится весь прочий мир.

Так они – более-менее так – говорили, руководители Национальной партии и полицейского государства, и в течение долгого времени он думал, что говорили искренне. Больше не думает. Теперь он склоняется к мысли, что их болтовня о спасении цивилизации всегда была ничем иным, как враньем. Укрывшись за дымовой завесой патриотизма, они – вот в эту самую минуту – сидят и прикидывают, как долго еще им удастся командовать парадом (держать в руках копи и фабрики), прежде чем придется уложить чемоданы, обратить в крошево каждый обличающий их документ и улететь в Цюрих, или в Монако, или в Сан-Диего – в общем, туда, где они уже многие годы назад понакупили себе, прикрываясь холдинговыми компаниями с именами вроде «Альгро трейдинг» или «Хэндфаст секьюрити», вилл и апартаментов в виде страховки от дня расплаты (dies irae, dies illa)[95].

Согласно его новым воззрениям, пересмотренным и исправленным, люди, пославшие в Франсистаун команду убийц, вовсе не обладали ошибочными – и уж тем более трагически ошибочными – представлениями об истории; скорее всего, они тишком посмеивались над дураками, которые полагают необходимым вообще иметь представления о чем бы то ни было. Что же касается судьбы христианской цивилизации в Африке, так плевали они на нее с высокой горки. И это – это! – люди, в грязные руки которых отдана его жизнь!

Расширить: реакция отца на события нашего времени в сравнении с его собственной: их различия, их (преобладающее) сходство.