Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

2 июня 1975

Дом на другой стороне улицы получает новых владельцев: супружескую чету его примерно лет, с маленькими детьми и BMW. Он не обращает на них внимания, пока в один прекрасный день кто-то не стучит в его дверь.

– Здравствуйте, я Дэвид Траскотт, ваш новый сосед. Знаете, захлопнул дверь, а ключи дома остались. Можно, я от вас позвоню? – И затем, поразмыслив: – А мы с вами не знакомы?

Что-то начинает брезжить в его памяти. Да, конечно, знакомы. В 1952-м Дэвид Траскотт и он учились в одном классе, в Шестом Стандартном Школы Святого Иосифа. Может быть, продолжали бы учиться вместе и в следующих, если бы Дэвид не остался на второй год. Почему остался, понятно: в шестом началась алгебра, а в алгебре Дэвид не смыслил ни аза, азы же состояли в том, что x, y и z освобождали школьников от арифметической скуки. Да и латынь оказалась Дэвиду не по зубам – в частности, сослагательное наклонение. Он даже в столь раннем возрасте отчетливо понимал, что самое лучшее для Дэвида – махнуть рукой на школу, на алгебру и латынь, и уйти в реальный мир: деньги в банке считать или продавать обувь.

Однако, несмотря на то что беднягу то и дело секли за бестолковость – порки принимались им философски, хотя время от времени очки его запотевали от слез, – Дэвид Траскотт упорствовал в учебе, несомненно понукаемый к ней родителями. Так или иначе, рубеж Шестого Стандартного Дэвид преодолел, а за ним и Седьмого, и прочих, вплоть до Десятого; и вот он, двадцать лет спустя, аккуратненький, бодрый, преуспевающий и, судя по всему, настолько ушедший в мысли о бизнесе, что, отправляясь утром в свой офис, забывает дома ключи и – поскольку жена и дети уехали в гости – не может попасть в собственный дом.

– Так чем вы нынче занимаетесь? – спрашивает он у Дэвида, движимый чем-то большим, нежели обычная любознательность.

– Маркетингом. Работаю в «Группе Вулвортс». А вы?

– Пока ничем. Преподавал в университете, в Соединенных Штатах, теперь ищу место здесь.

– Надо бы нам посидеть, поговорить. Заходите как-нибудь, выпьем, обменяемся, что называется, нотами. Дети у вас есть?

– Я тут сам в роли дитяти. Живу с отцом. Он состарился, нуждается в присмотре. Да вы входите. Телефон вон там.

Итак, Дэвид Траскотт, не отличавший икса от игрека, стал процветающим маркетологом (или как оно называется – маркетером?), а он, без труда разбиравшийся и в иксах, и в игреках, и много в чем еще, остается безработным интеллектуалом. И что это говорит нам об устройстве мира? Похоже, это со всей откровенностью говорит нам, что путь, проходящий через латынь и алгебру, не ведет к материальному успеху. Хотя, возможно, и о большем: попытки разобраться в чем-либо суть пустая трата времени; если тебе хочется преуспеть в жизни, обзавестись счастливой семьей, хорошим домом и BMW, так ты не разобраться в чем-либо пытайся, а просто складывай числа, или жми на кнопки, или делай что-то еще – то, за что маркетеры получают столь богатые вознаграждения.

В конечном счете он и Дэвид Траскотт так и не сходятся, чтобы выпить, как оно было задумано, и обменяться обещанными нотами. Если вечером, когда Дэвид Траскотт возвращается домой, он оказывается в палисаднике перед своим домом, они по-соседски приветствуют друг друга через улицу, помахивая ладонями или кивая, но и не более того. Миссис Траскотт, маленькую, бледную женщину, то усаживающую детей во вторую семейную машину, то высаживающую их из нее, ему доводится видеть чаще, однако он ей не представлен, а случая поговорить с ней ему не выпадает. Токаи-роуд – улица с оживленным движением, опасная для детей. И ни у него, ни у Траскоттов нет сколько-нибудь основательных причин переходить ее и заглядывать в дома друг друга.