Вавилонская башня

* * *

Она решает позвонить Лео. Его нет второй день. Она боится услышать Брэн-Хаус на том конце провода, боится тамошних обитателей (кроме Лео), боится того, чем он может стать, как будет думать о ней.

– Брэн-Хаус, – слышится в трубке голос, женский, спокойный, который она сначала не узнает. Это Пиппи Маммотт.

– Могу я поговорить с Лео?

Молчание. Фредерике кажется, что она слышит эхо сияющего чистотой зала и беззвучье тяжелых дверей.

– Мне бы хотелось поговорить с Лео, – повторяет Фредерика, чувствуя облегчение оттого, что ее не попросили представиться.

– Не думаю, что это возможно. – Это ответ на первый вопрос.

– Я хотела просто поздороваться. Хочу поддерживать связь.

– Другие тоже хотели.

– Знаю. – Разглагольствовать ей не хочется, как и упрашивать Пиппи. Которая Лео тоже любит. – Он рядом?

– Кажется, нет.

– Посмотрите, будьте так любезны.

Вновь молчание.

– Нет, рядом его нет. Он вышел.

– Передайте, что я звонила. Он может потом перезвонить?

– Не думаю.

– Может быть, он захочет. – Сказать «пожалуйста» Пиппи Маммотт она не способна.

– Может, и нет, – отвечает Пиппи. – Мне кажется, лучше его не трогать, но вам мое мнение вряд ли интересно.

Окончательно распознав в голосе враждебность, Фредерика кладет трубку. Тело начинает трястись за мгновение до того, как прорываются слезы.

Она обзванивает друзей. Говорит с Хью, Аланом, Тони, Александром, Дэниелом, Эдмундом Уилки. Она решает устроить вечеринку. Зовет еще Десмонда Булла и Руперта Жако. У Руперта есть жена Мелисса, с которой Фредерика незнакома. Он спрашивает, может ли она тоже прийти. У Тони теперь тоже есть девушка, Пенни Комувес. Он возьмет ее с собой. Уилки сошелся со своей давней (еще времен «Астреи») пассией Каролиной; и он, и она с тех пор познали другие влюбленности и страсти, но решили друг к другу вернуться. Все принесут с собой выпить: у Фредерики с деньгами туговато. Тони Уотсон рассказал, что вновь общается с Оуэном Гриффитсом – тем, что был влюблен во Фредерику в Кембридже; сейчас он работает в исследовательском отделе Лейбористской партии. Томаса Пула Фредерика решает не звать, опасаясь, вероятно, «публичности», или просто не хочет ничего усложнять. Джуда Мейсона она даже и не думала приглашать, но не удивляется, когда он приходит вместе с Дэниелом, к которому привязался.

Вечеринка удается. Голоса смешиваются, сливаются, перекликаются.

– Ты в итоге добрался до поэтического фестиваля в Альберт-Холле?[182]

– Нет, но друзья там были. Говорят, полный отпад.

– Народ выл и гудел. И толкотня страшная. В общем, настоящая свистопляска.

– Порой это был Нюрнберг. Я там был.

– Джефф Наттолл и Джон Лэтем были выкрашены в синий. Они надели костюмы книг, которые уничтожали. Все танцевали.

– И все были под кайфом, все летали. Эдриен Митчелл читал стих о Вьетнаме.

– Царило сильное воодушевление, но было как-то все затянуто и утомительно.

– Американцы во Вьетнаме задействовали десантников. Наступают. Это теперь их война.

– Вильсону следует выразить осуждение.

– Да что ты. Наше государство всеобщего благосостояния содержится за счет американских пособий и подачек.

– Они хотят, чтобы и он войска отправил. Прямо давят на него.

– Ну, он не так прост. Войска не пошлет. Чего-то, кроме слов, они от него не дождутся.

– В палате у него нет большинства по налогу на прибыль предприятий. Долго ему не продержаться. Грядут выборы.

– А премьером станет Реджи Модлинг. Будет продолжателем дела Алека Дугласа-Хьюма.

– Нет, нам ближайших выборов не выиграть. Тори вернутся.

– Я бы Вильсона так быстро не списывал. Он хитер.

– А это правда, что за ним стоит некая Марсия Уильямс?[183]

– Ну, она среди его доверенных лиц.

– Кухонные министры…

– Ох, Дэниел. Ты мне и нужен. Моя писательница-теологиня снова пытается забрать свою книгу. Сначала она хотела забрать ее, потому что, видите ли, она может не понравиться ее мужу. Теперь она хочет ее забрать, потому что она ему нравится. Он считает, что это прекрасная иллюстрация «смерти Бога» в нашем обществе. Он видит в зарезанном муже-эгоисте жертвенного агнца, я думаю. Этот тип написал мне письмо, в котором говорит, что, теряя веру, священнослужитель становится «смертью Бога», а когда жена его закалывает, его смерть открывает путь к восстановлению Божьего присутствия, ибо Его смерть воплощена в его сомнении.

– Звучит современно.

– Филлис Прэтт говорит, что смерть Бога наступит вернее, если она заберет книгу. Но она уже пишет другую. И название есть. «Перемели ему кости». Еще один богословский триллер – о дьячке, который превращает в удобрение приходского священника и его помощника. Всегда трудно понять, шутит она или нет. Я – за эту книгу. На обложке – листок в стиле Магритта, с которого стекают капли крови.

– Жуть.

– В наши времена – продаваемо. Не будешь говорить с миссис Прэтт о ее богословских сомнениях?

– Я бы не хотел.

– Я с ней побеседую.

– Вы слышали, что говорил Патрик Херон[184] в Институте современного искусства? Он нападал на американцев, винил в культурном империализме. Тех, кто говорит, дескать, все самое лучшее приходит к нам из Америки, он назвал щеголяющими шовинистами.

– То, что делает он сам, – замечает Хью Роуз, – прекрасно. Все эти парящие в воздухе окружности и сверкающие поля насыщенного света. Будто видишь состав сотворения вселенной, видишь ангелов – с той лишь разницей, что никакие аналогии не нужны. Все просто есть. Мне даже становится дурно.

– Дурно, Хью? Почему?

– Потому что сразу хочется писать, как будто это единственное, что вообще имеет смысл делать. Но стихов о картинах я не терплю, не люблю перепевов. Я хочу сделать то же самое при помощи слов, но… ничего нет, а если и есть – мне оно недоступно.

– Джуд, как вы?

– Плохо. Я раздражен и потерян.

– Издатели хотят выхолостить вашу книгу. Много чего исчеркано красными чернилами.

– Не хочу, чтобы мои слова правили.

– Задействуем юриста.

– Не дам себя цензурировать.

– Не волнуйтесь. Книгу вашу следует или допускать, или нет. А вырезать какие-то кусочки бессмысленно.

– Спасибо за утешение.

– Да вас и утешать не надо. Что-то еще пишете?

– Я слишком раздражен. А не писать – скверно. Никакой жизни. Я – никто. Вот и хожу на сборища без приглашения.

– Знала бы ваш адрес – пригласила бы.

– Ну, как видите, мне ведомы и другие способы. Мне нравится ваше подполье. Вам же мой дом вряд ли пришелся бы по вкусу.

– Фредерика, чем занимаешься?

– Да особенно ничем. Сын сейчас не со мной. Преподаю, но я не в штате. Пытаюсь выступить из брака.

– До сих пор ума не приложу, как ты в него вступила. Я могу поискать для тебя исследовательскую работу на телевидении. Тебе было бы интересно? Есть долгосрочные планы?

– Не знаю. Утром я подумала, что, может быть, вернуться к диссертации? Я обнаружила, что вполне могу преподавать.

– Не представляю.

– А я представляю.

– Ну хорошо. Говорят: не умеешь сам, иди учить. Что ты в таком случае не умеешь?

– Писать романы? Уилки, не язви. Преподавать мне правда нравится. Мне это важно. Вот спроси Александра.

– А ему откуда знать?

– Он в специальной королевской комиссии. Ходит по школам.

– Хм. Может получиться хорошая программа. Как они учатся? Чему они учатся? В Северном Йоркшире ребята изучают, как работает мозг, когда мы учимся. Человек – это компьютер, или медуза, или вычислительная медуза? Я сам мягкотелый, как медуза, и думаю, что мы сделаны из плоти, крови, нейронов, и все это находится в желеобразном состоянии. Но это, простите, не модно. Ведь все суть алгоритмы. Алгоритмы. Все рассматривается в бинарных дихотомиях. Или то, или это. А мы с вами знаем, что и то, и это, и еще кое-что. В конце концов, есть более серьезные задачи – изучать память, скажем.

– Этим занимается Маркус.

– Вот как. Надо же! Ну, молодец.

Новая подружка Тони Уотсона Пенни Комувес – преподаватель Лондонской школы экономики, дочь венгеро-еврейского экономиста, идеи которого используются в казначейских разработках Гарольда Вильсона. Она и весельчак Оуэн Гриффитс болтают о кухонных министерствах Вильсона, к которым оба имеют косвенный доступ; судачат о том, как неуютно миссис Вильсон на Даунинг-стрит, 10, и о влиянии Марсии Уильямс. Пенни Комувес – невысокая, смуглая, крепкая, с модной короткой стрижкой, которая ей очень идет. Оуэн рассказывает истории о пьянках Джорджа Брауна. Десмонд Булл и Хью Роуз обсуждают антиамериканский эстетический манифест Патрика Херона с таким видом, будто он не менее важен, чем грозное провозглашение Яном Смитом независимости Родезии от Великобритании. Руперт Жако в присутствии жены ведет себя не как обычно. Она – аристократичная особа с точеным лицом, скрытым завесой серебристо-русых волос, и очертаниями – довольно красивыми очертаниями – там, где у менее благовоспитанных девушек изгибы. За весь вечер она почти ничего не говорит, лишь с вежливым интересом поворачивая голову от одного оратора к другому. Молчит и еще один из присутствующих – Дэниел, который надеялся увидеть Агату, ведь она ему нравится; он упоминает ее имя в разговоре с Александром, который говорит, что тоже надеялся, что она придет.

– Я думаю, она уехала в Йоркшир, – замечает Дэниел. – Она сказала, что, возможно, мы там увидимся, если я поеду к Уиллу и Мэри.

– Она не говорила мне, что уезжает, – с легкой грустью признается Александр. – Прислала черновик двух глав нашего доклада. Пишет она очень внятно.

Фредерика нарезает черный хлеб, багет, сельдерей и сыр. За ее спиной вырисовывается Джуд Мейсон:

– Кажется, вы не в настроении. Доверите мне отнести закуски?

– Да, радоваться мне особенно нечему. По-моему, вы впервые что-то сказали лично мне.

– Я в вашем доме.

– И считаете, что обязаны показывать участие?

– Нет. Я чувствую, что могу поставить диагноз. У вас слишком много привязок. Вы могли бы жить, как я, без желания, и тогда вы могли бы стать…

– Кем, Джуд?

Фредерика слегка пьяна. Суровое лицо Джуда то в фокусе, то нет.

– Однодумом. Вы распыляете себя. На увлечения и заботы. Дэниел – однодум. Tollit peccata mundi[185], если уж кощунствовать. Предрекаю. Вы не станете тем, кем можете стать.

– Вы безжалостны.

– Не жалеть я пришел тебя. Отзови свои щупальца, дева, все это банальности, суетное бормотание. Наше божество – я зову его Время, ибо Время правит подлунными тварями, – не прощает пристрастия к банальному.

– Зачем такая высокопарность? Я ко всему этому не пристрастилась, я в нем увязла. И не все там банальности. Клетки множатся; оно такое, какое есть.

Теперь лица и голоса в комнате кажутся ей питательным бульоном – средой для зарождения жизни, бесконечно интересной в своем многообразии. Вот бы только ей найти подходящую, подлинную связь со всем этим. Что вообще подлинно?

– Размножение клеток – это отвратительно.

– Увы вам.

Джуд покачивается.

– Я видел такое, что вам не вообразить. Ужас пустоты.

Он опадает на стул за письменным столом Фредерики. Роняет на стол бокал вина, опрокидывает поднос с хлебом. Вино льется на пол. Дэниел приносит тряпку. Джуд закрывает глаза. «Готов», – выносит вердикт Десмонд Булл. Джуд тяжело кладет голову на стол, раскинув серые волосы.