Вавилонская башня

Наслоения

Мать в слезах. Отец взбешён.
Страшный мир со всех сторон.
Затаюсь, нелеп и наг,
Словно дьявол в пеленах.
То в руках отцовских хватких
Я забьюсь в бесовских схватках,
То угрюмый взор упру
В мир, что мне не по нутру[247].Уильям Блейк. «Песни опыта».

В данной работе мы касаемся двух явлений, или, говоря иначе, концептов, которые с недавних пор привлекают особое внимание ученых и представляют проблему, которой, возможно, не существовало ранее. Мы имеем в виду «ребенка» и «язык». До начала девятнадцатого столетия ребенок был либо младенцем, либо маленьким взрослым. Он носил такую же одежду, как его родители, подлежал тем же моральным законам и нес ту же кару за их нарушение, включая казнь через повешение. В отличие от предков, мы понимаем, что требуется время, чтобы дитя созрело духовно и физически и превратилось в независимую, ответственную личность. Нас глубоко интересуют процессы, благодаря которым такая личность формируется, и важное место в их ряду занимает освоение языка. Язык тоже изменился: теперь это не только стекло, через которое мы смотрим на «внешний мир», но и инструмент, определяющий и ограничивающий как наши жизненные установки, так и восприятие самой жизни. Наша философия – философия языка. Недаром Витгенштейн понимает ее как «языковые игры», сравнимые с «формами жизни», а автор «Языка, истины и логики»[248] считает, что язык способен порождать истинные и ложные представления о природе вещей. В некоторых философских школах крепнет убеждение, что «язык отрешен от мира» и являет собой лишь частичную систему, лучше всего отражающую собственную структуру и внутренние связи. Одновременно растет нешуточный интерес к языку как инструменту власти, порабощения и манипуляции обществом, и в связи с этим – уверенность, что детям сызмала нужно объяснять коварную силу слова. Тут встает больной вопрос: есть ли связь между использованием языка как политического орудия и неискоренимой тягой британцев к «правильной» речи, отвечающей обычаям и нормам некоей социальной среды или класса, а также к соотнесению грамматических «правил» с правилами жизни правящих кругов.

Проект Введения к Отчету Стирфортовской комиссии по исследованию преподавания английского языка в школах (впоследствии исправлено).

Нам неприятно слышать о том, что детская сексуальность полиморфно перверсна, а Фрейд считал, будто на дне наших сокровенных желаний таятся все те же многоликие извращения детства. На первый взгляд, это совершенный абсурд. Но если отрешиться от предрассудков, связанных с перверсией, и взглянуть на детскую сексуальность в свете беспристрастного анализа, мы будем вынуждены вернуться к столь неприятному нам определению. Детская сексуальность есть поиск удовольствия от любых функций организма. Именно это имел в виду Фрейд, в чем легко можно убедиться, изучив «перверсные» компоненты детской сексуальности. Они включают в себя удовольствие от прикосновения, от созерцания, от мышечной деятельности и даже от боли.

Фрейд и Блейк утверждают, что наша суть – в неосознанной и неотступной верности принципу удовольствия, или, говоря в блейковском духе, блаженства.

В человеке нарушено диалектическое единство между слитностью и обособленностью, взаимозависимостью и независимостью, видом и особью – говоря короче, между жизнью и смертью. Это нарушение происходит в самом раннем детстве и является продуктом семьи. Институт семьи подразумевает длительное пребывание детей в состоянии беспомощной зависимости. Заботливые родители ограждают ребенка от реальности, и в этой искусственной обстановке рано развивается детская сексуальность и выходит на передний план принцип удовольствия. В отсутствие принципа реальности детская сексуальность – назовите ее, если угодно, Эросом или инстинктом жизни – порождает нарциссическую мечту о всемогуществе в мире любви и удовольствий.

Если семья дает ребенку субъективный опыт свободы, неведомый другим видам живых существ, то цена ему – долгий период объективной и глубокой зависимости от родителей, также неведомой другим видам. Объективная зависимость от родительской заботы формирует у ребенка пассивную потребность в любви, идущую вразрез с его мечтой о нарциссическом всемогуществе. Таким образом, институт семьи поощряет в нас противоположные стремления, и эта диалектика выражается в том, что Фрейд называет конфликтом амбивалентности. По сути же здесь вступают в конфликт инстинкт жизни и инстинкт смерти.

Норман О. Браун. «Жизнь против смерти», глава «Смерть и детство», с. 113

Когда они наконец проснулись, была уже темная ночь. Гретель заплакала и сказала:

– Как же мы выйдем теперь из лесу?

– Не бойся, – ответил Гензель. – Пусть только луна нам посветит, а там уж отыщем дорогу!

И как только вышла на небо полная луна, Гензель взял сестрицу за руку, и они пошли по следу из камешков, блестевших, как новые грошики. Так они шли всю ночь и на рассвете вышли к родному дому.

Другие отзвуки
Живут в саду.
Ну что ж, доверимся и войдем?
– Скорей, – пискнула птица. – Найдите их, найдите.
Они там, за углом…
Первая дверь в наш первый мир. Ну что ж, доверимся лжи дрозда?
Войдем в наш первый мир?
– Уходите, – пискнула птица, – потому что в листве полно детей:
Затаились, радостные, боятся хихикнуть.
Прочь, прочь! – повторяла птица. – Людям вредно
Слишком много правды.Т. С. Элиот. «Бёрнт-Нортон», «Четыре квартета»[249]

Сон

Женщина, ждущая бракоразводного процесса, оказывается у быстрой речки, очень английской, полускрытой склоненными деревьями. Свет и тень вперебой пробегают по воде, ветерок ворошит листву и гоняет волночки. Женщина идет в высокой траве вдоль течения, на руке у нее обручальное кольцо, в котором перемежается синее с белым: сапфиры и лунные камни. Вдруг лапки оправ разжимаются, камешки сыплются и раскатываются, крошечные, блесткие. Их много – много больше, чем было в кольце. Она хочет собрать их, но они скользят меж пальцев, как капли воды, отскакивают от травинок, словно слезы от ресниц, когда плачешь с силой отчаянья. Сновидица – теперь она и женщина не одно и то же – «видит» лицо женщины с пустыми глазницами, похожими на пустые оправы, из которых сыплются синие и белые каменные слезы. В речке под выступом берега прячутся «дети вод»[250], завернутые, как личинки ручейника, в клочья палых листьев, облепленные кусочками улиточьих панцирей. Они льнут к глине, выглядывают наружу, повисают в струях, что бурлят и спешат мимо.

Слезы и камешки текут в реку и тают в ней, как капли воды.

О счастье, что в руине нежилой
Еще хранится дух жилого крова,
Что память сохраняет под золой
Живые искорки былого!
Благословенна память ранних дней —
Не потому, что это было время
Простых отрад, бесхитростных затей —
И над душой не тяготело бремя
Страстей – и вольно вдаль ее влекла
Надежда, простодушна и светла, —
Нет, не затем хвалу мою
Я детской памяти пою —
Но ради тех мгновений
Догадок смутных, страхов, озарений,
Бессмертной тайны малых, чудных крох,
Что дарит нам высокая свобода,
Пред ней же наша смертная природа
Дрожит, как вор, застигнутый врасплох…Уильям Вордсворт. «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства. Ода»[251]

С самого мига рождения, когда дитя каменного века оказывается на руках у матери из века двадцатого, оно становится жертвой насилия, именуемого любовью, как некогда его отец, и мать, и многие поколения до них… Мы уничтожаем себя насилием под маской любви. Р. Д. Лэйнг

По меньшей мере восемьдесят три человека погибли и сорок шесть остаются под завалами после оползня в валлийской деревне Аберфан недалеко от Мертир-Тидвила. Вчера утром на склоне горы возле угольной шахты размокший от дождя отвал породы сдвинулся с места и со страшной скоростью обрушился на приготовительную школу Пантглас, близлежащую ферму и одну из улиц деревни. Восемьдесят восемь детей находятся в безопасности, тридцать шесть доставлены в больницу. С. О. Дэвис, депутат-лейборист от Мертир-Тидвила, сообщил, что до самого момента катастрофы на склоне продолжали сваливать породу…

В числе спасенных и доставленных в больницу оказалась директор школы, шестидесятичетырехлетняя мисс Энн Дженнингс. Тело ее заместителя мистера Д. Бейнона было найдено под завалом вместе с телами пятерых учеников, которых он прижал к себе, чтобы защитить…

Пятьдесят детей из соседней деревни Маунт-Плезант избежали страшной участи. Их автобус задержался на десять минут из-за утреннего тумана и прибыл на место уже после трагедии.

– Если бы не туман, мой Джоэл был бы в школе, – говорит миссис Олуэн Моррис. – Он прибежал домой в слезах и рассказал мне, что там случилось.

Желанья сердца кривы, как штопор.
Кто не родился, тому свезло.
Ну а уж коли родился, – что там!
Пляши, бедняга, пляши назло.
Пляши, ведь пляска дается просто,
И музычка не умолкнет ввек.
Пляши, пока с неба не ссыплются звезды,
Пляши и в пляске выпляшись весь.У. Х. Оден. «Эхо смерти» (1936)