Вавилонская башня

* * *

Фредерика надевает черное платье. Прямое черное платье из тонкой шерсти с отложным воротником и манжетами на пуговицах. Смотрится в зеркало: сдержанно, благородно, лондонский стиль. Думает подкраситься, но решает, что лучше так: острые лисьи черты в рыжей раме челки на две стороны… Потом все равно начинает краситься, то ли в честь события, то ли вместо брони, то ли потому, что «естественная красота» еще не вошла как следует в моду. Как всегда в важных случаях, тычет щеточкой для туши в светло-рыжие брови и, как всегда, все портит, смазывает, размазывает, принимается стирать черноту и трет, пока не вспухает розовым кожа. Может, оживить немного кулоном или брошкой? Вообще она не любительница украшений, но… Находится только индийское ожерелье из гранатов и жемчуга – красивое, но подарено Найджелом. Нет, это будет бестактно.

Фредерике несколько человек предлагали сходить с ней в суд, но она отказалась. Она вообще старалась об этом много не думать, да и сейчас не думает, по крайней мере так ей кажется. И чего ей, собственно, бояться? Людей она не боится, на публику говорить умеет (хоть бы и в суде!), она отличный педагог, эрудированный человек… Да, она боится потерять Лео, но в себе уверена, напор не растеряла… Фредерика надевает черные лаковые лодочки, перекидывает через плечо сумочку, выходит из дому и твердо шагает к метро. Предстоящий суд как-то не рисуется в сознании, пусто. Но в конце его что-то кончится, разрешится. Она будет – не свободна, нет, это слово потихоньку теряет смысл. Но она снова будет сама по себе, никому, кроме себя, не подотчетна. У нее вдруг пересохло во рту.

В суде Фредерику встречают адвокат Бегби и юрист Гоутли. У Гоутли папка с бумагами по ее делу и еще груда каких-то папок. Он светловолос, корректен, педантичен, имеет дивную бледную кожу и дивные выхоленные руки.

– Не волнуйтесь, – говорит он.

– А я и не волнуюсь.

– Главное – говорите, выскажите все. Не смягчайте, не бойтесь кого-то шокировать. Если есть что сказать, говорите. С нашей стороны вы единственная «говорящая» свидетельница, остальное – письменные показания. Мы их запросили у вашего врача – по поводу инфекции, у официантки в «Клубничном клубе», у официантки и швейцара в «Сластене» (насчет возможной неверности супруга). Этого должно хватить. Не будь встречного ходатайства, было бы даже чересчур. С той стороны будет Лоуренс Аунс, у него много свидетелей. Из ваших соответчиков явился только один.

– Кто?

– Мистер Томас Пул.

– Это не страшно. У нас ничего не было, он так и скажет…

– Разумеется. А вот и мистер Аунс, и с ним, видимо, ваш бывший муж.

Фредерика рассеянным взглядом обводит старинный каменный коридор, где все они ждут суда. Вот Найджел, коренастый, свирепо победительный, в темном костюме с кроваво-красным галстуком. На крепком подбородке, несмотря на ранний час, уже синевато проступает щетина. Вот Оливия с Розалиндой, обе в твидовых костюмах, золотисто-охровом и темно-зеленом в лиловую елочку. Обе приземистые, в солидных замшевых туфлях с рантом. Пиппи Маммотт в чем-то цвета ржавчины, с розовым, до блеска намытым лицом, седые волосы прихвачены множеством «невидимок».

Мистер Аунс и мистер Тиггер. Аунс пышно-увесист, с бордовыми щеками пьяницы и плотоядным изгибом губ. Его тусклые темные волосы прискорбно редеют, но под париком это будет незаметно. Он уже в адвокатской мантии, щедро облегающей его мягкие выступы. Аунс чему-то смеется, и Найджел смеется в ответ. Три женщины нарочито игнорируют Фредерику. Найджел вполне искренно ее не замечает.

Это как будто экзамен, и ты ждешь под дверью. Где-то тикают часы. В узких колбах с ноябрьским светом подвешены пылинки. Фредерика думает: я слишком легкая, слишком тонкая, я для них не имею веса. Странная мысль, ирреальная, рожденная в ирреальном воздухе, пропитанном застарелой пылью, застарелой болью, страхом, торжеством, отчаяньем.

Потом внезапно они уже в суде, и перед ними судья Гектор Пунц, под париком своим вовсе не пунцовый, а бледный, с желтушным отливом на скулах, с крючковатым, до прозрачности тонким носом и морщинами, ползущими по иссохшим щекам к складчатой шее. Вот Пунц закашлялся и поднес ко рту костистую, восковую от старости руку с толстыми бледным ногтями…

Судья. Человек с белесыми глазами под разросшейся белизной бровей, человек, пораженный недугом, берегущий силы, следящий за всеми из своего пурпурного кокона.

Гриффит Гоутли мелодично объявляет, что два иска – от Фредерики Ривер к Найджелу Риверу и от Найджела Ривера к Фредерике Ривер – будут рассмотрены совместно.

Гоутли: Я представляю интересы Фредерики Ривер, а мой уважаемый коллега Лоуренс Аунс представляет ее супруга. Первым будет рассмотрен иск госпожи Ривер.

Оглашают Фредерикин иск: жестокое обращение, моральная жестокость, супружеская неверность. Фредерику приглашают на свидетельскую трибуну. Теперь ей виден весь зал: Найджел, Бегби, какие-то неизвестные ей люди.

Гоутли задает Фредерике вопросы о ее недолгой семейной жизни. Он бесконечно предупредителен, словно она юная девушка, очутившаяся вдруг в коварном и опасном мире.

Гоутли: Вы говорите, что вышли замуж обдуманно, после трехлетнего знакомства с ответчиком. В начале ваш брак был счастливым?

Ривер: Да. Во многом да. Но это было не совсем то, чего я ожидала.

Гоутли: Чего же именно вы ожидали?

Ривер: Я думала, он любит меня за то, какая я есть. Но потом оказалось, что его что-то не устраивает, он хотел, чтобы я сидела дома, никуда не ходила, не виделась с друзьями. И чтобы я не работала.

Гоутли: У вас ведь кембриджский диплом с отличием?

Ривер: Да.

Гоутли: Раньше у вас было много друзей? Учеба ладилась?

Ривер: Да. Думаю, да. Я человек интеллекта, собиралась писать диссертацию…

Гоутли: И ваш муж – тогда еще жених – знал об этих планах?

Ривер: Не мог не знать. Он восхищался тем, какая я независимая, уверенная в себе…

Гоутли: После свадьбы все изменилось?

Ривер: Да. Но когда родился сын, наверное, логично было ожидать, что я какое-то время посижу дома.

Гоутли: Вы считаете, муж противился вашей независимости только из-за сына?

Ривер: Нет. Я чувствовала, что он ревнует, хочет запереть меня. Он считал, что женщине место дома.

Фредерика слышит собственный голос и не узнает его. Сейчас в нем звучат все голоса, все жалобы таких же женщин, как она.

Гоутли: В доме была прислуга? Вам было кому помочь?

Ривер: Да.

Гоутли: То есть у вас была возможность встречаться с друзьями и писать диссертацию без ущерба для ребенка, для семьи?

Ривер: Думаю, да. Мой муж очень богат, а с Лео так и так все нянчились…

Гоутли продолжает спрашивать умно и мягко. Он подводит Фредерику к следующей главе: вот она узнала, что ее письма читают, Найджел хамит по телефону ее друзьям, Найджел все больше времени проводит вне дома…

Гоутли: Вы чувствовали, что он не уделяет вам достаточно внимания?

Ривер: Да, так можно сказать. Он думал, что раз я тут заперта, то все, уже не нужно ухаживать, добиваться. Он вернулся обратно в свой мир, а мне это запретил.

Гоутли: А в сексуальном плане у вас был счастливый брак?

Ривер: Поначалу да. Очень. (Пауза.) Это было как раз самое лучшее… Это был язык, на котором можно общаться.

Гоутли: Потом что-то изменилось?

Ривер: Да.

Гоутли: Можете сказать, почему?

Ривер: Отчасти, наверное, потому, что я отдалилась. Я поняла, что нельзя было за него выходить.

Гоутли: В поведении вашего мужа было что-то, что вызывало такие мысли?

Ривер: Он стал вести себя жестко – это в нем все время нарастало.

Гоутли: В каком смысле? Жестко как любовник или как ревнивый муж?

Ривер: В обоих смыслах. Он начал делать мне больно в постели. А потом и просто так…

Гоутли: Если я правильно помню, вы как-то заглянули в его комод, когда его не было дома?

Ривер: Да.

Гоутли: Почему вы это сделали?

Ривер: Он украл у меня письмо. Мне написал муж покойной сестры, он священник. Написал, чтобы подбодрить. Я хотела это письмо забрать.

Гоутли: Что было в комоде?

Ривер: Грязные картинки, целая коллекция. И порножурналы.

Гоутли: Вы были потрясены?

Ривер: Да, у меня был абсолютный шок. Мне стало физически плохо, как будто меня всю испачкали. Это даже интересно: я никак не ожидала от себя такой реакции.

Гоутли: Вы можете сказать нам, что это были за картинки?

Ривер: Садомазохистские.

Фредерика чувствует, что столь определенный термин – не совсем то, чего от нее ждут…

Ривер: На этих фотографиях женщин мучат, унижают. Ножи, цепи, кожаная одежда. И голое тело, плоть. Я чувствовала, что меня вываляли в грязи. Я не ожидала такого.

Гоутли: Ваш муж поднимал на вас руку?

Ривер: Да, под конец начал поднимать.

Гоутли осторожными вопросами наводит ее на остальное: битье, нелепые прятки в уборной, погоня, топор, рана. Долгое заживление.

Гоутли: За все это время вы кому-нибудь говорили, откуда у вас шрам?

Ривер: Нет, мне было стыдно.

Гоутли: Почему?

Ривер: Люди часто стыдятся, что им сделали больно. Что они себя поставили в такое положение, что их можно… можно было мучить.

Гоутли: А как вел себя муж после?

Ривер: После он становился другим, был очень ласков.

Гоутли: Раскаивался?

Ривер: Да, но его это возбуждало: сильные чувства, драма. Поэтому я знала, что он не остановится.

Гоутли: И вы решили уйти?

Ривер: Я понимала, что однажды придется. Я была в плохом состоянии: раздергана, напугана, изменить ничего не могла… Я думала, нужно отсюда выбраться и на воле все обдумать.

Гоутли расспрашивает ее, как она бежала сквозь лес, искала, где пристроиться с ребенком. Как решила, что назад не вернется.

Гоутли: Но все это время вы считали, что муж вам верен? У вас не возникало подозрений?

Ривер: Теперь, если подумать, я понимаю, что видела все, просто не хотела признать. Он все время пропадал, ходил с «деловыми партнерами» по клубам, а в клубах – полуголые официантки…

Гоутли оглашает показания официантки из «Клубничного клуба» и швейцара из «Сластены», согласно которым Найджел Ривер часто уезжал из клубов с женщинами, чья работа – «развлекать мужчин». Швейцар показал, что мистер Ривер – постоянный посетитель клуба, любит и стриптиз, и женщин. Вкусы мистера Ривера хорошо известны. «Нежности не по его части. У него, так сказать, всё наотмашь».

Гоутли: Миссис Ривер, вы понимаете, что имеет в виду свидетель?

Ривер: Нет, не до конца.

Гоутли: Но вас удивляют его показания?

Ривер: Нет. То есть да, в каком-то смысле. Я не все знала. Вернее, знала – что-то нечисто, но закрывала глаза…Разве это важно теперь?

Гоутли: Может быть, очень важно. Теперь – извините, что приходится этого касаться, – теперь я обращусь к показаниям вашего лечащего врача. Здесь сказано, что в ноябре 1964 года вы дважды обращались в Мидлсексскую клинику по поводу заболеваний, передающихся половым путем.