Жизнь моя [перевод С. Одинцовой]

* * *

Маленький разбитый «ситроен» стоял во дворе, на кухне горел свет, но, когда Патрик постучал у двери, никто не откликнулся. Он осторожно вошел внутрь. Никого не было.

Кухня была ужасна, хуже, чем он представлял. И выглядела так, словно подверглась налету вандалов. Под ногами хрустело битое стекло, стены забрызганы чем-то, пахнущим как вино, а может, как чистящая жидкость. Местами грязь была размазана, словно кто-то предпринял слабую попытку вытереть ее, но потом сдался. Это выглядело как дорожная авария.

В слабом желтом свете единственной лампочки виднелись мрачные лоскуты плесени на потолке. Длинные мотки паутины украшали пустые полки, от занавесок, прикрепленных кнопками к окну, распространялся запах гнили.

И было холодно, действительно холодно. У него изо рта шел пар, а когда он положил руку на древний радиатор, тот оказался ледяным.

— Боже мой! Антония, — пробормотал он, — неужели ты не могла о себе получше позаботиться?

Она ведь не привыкла к условиям, подобным этим. А если привыкла, то что ж у нее за жизнь?

Он подошел к лестнице и позвал, но, поскольку ответа не было, вернулся ждать на кухню. Она не могла далеко отлучиться.

Двенадцать лет назад мельница, должно быть, была уже достаточно запущенной, но тогда он не обращал на это внимания. Лето было в зените, и они жили на улице. А здесь был рай прохлады и тени, когда слишком сильным становился палящий свет полудня.

Он вспомнил, что они всегда, кажется, ели за большим дубовым столом на кухне, а вечерами каждый брал, что хотел, и шел перекусывать к реке. Он вспоминал их долгие, полные энтузиазма дискуссии, подогреваемые дешевым vin de pays, к которому они добавляли большие куски покрытого корочкой деревенского хлеба, паштет из дикого кабана, местный сливочный сыр и абрикосы, все еще теплые от солнца. Он вспоминал, как бросал продолговатые косточки от оливок в реку и наблюдал за небом. Оно становилось из сиреневого сапфировым, а затем — цвета индиго, и появлялись звезды.

Что случилось со всем этим? Куда все ушло?

Он подошел к холодильнику, который щетинился желтыми листочками «Что сделать». В их окружении задумчиво хмурился в пространство Кассий с открытки.

Листочки содержали загадочные сообщения, нацарапанные элегантными каракулями Антонии: «Перузия — более раннее отпр. — знач.?» «Молоко, сушеные абрикосы, лошадиные орешки (что это? где найти?), шоколад».

По крайней мере, она все еще любит шоколад, подумал он. Это уже кое-что.

Доска для объявлений выглядела также: эклектическая смесь предстоящих покупок, цветных диаграмм, расписаний дежурств на раскопках, план реконструкции маленькой лампы Кибелы.

Лампа Кибелы… Долгие годы он об этом не вспоминал. Теперь же он вспомнил, как Моджи строго инструктировала его о том, как правильно помечать находки. Он вспоминал, как наблюдал за работой Антонии. Он вспоминал, едва дыша, осторожные движения ее кисти, словно она прорисовывала грани черепков клеем. Мягкую точность, с которой она подбирала каждый кусочек. Он не хотел, чтобы это кончалось.

Он резко повернул назад.

Кухонный стол лишился ножки и был прислонен к стене. Черт возьми, Антония, ты не должна была пытаться сделать это сама. А если бы стол перевернулся? Считаешь себя неуязвимой? Или забыла, как просить о помощи?

На место стола она притащила, неизвестно как, тяжелую столешницу, казавшуюся очень древней. В отличие от хаоса в остальной части кухни, письменный стол был оазисом порядка. Два старых вязаных покрывала были аккуратно сложены на спинке стула, возможно, служа гарантией того, что она не замерзла до смерти. Стопки книг и папок разложены бок о бок, согласно тематике. «Перузинская война. Причины и следствия». «Inventaire des mosaïques de la Gaule», «Römische Staatsverwaltung», «Анемия. Возвращение», «Ум лошади», «Пони — какие они?», «Выбираем лошадь для ребенка».

Он взял книжку про пони и листал главу «Психология лошади», когда вошла Антония. Она стояла в дверях с маской изумления на лице. Она была закутана в два жакета, темно-синий шарф, обмотанный вокруг шеи, выглядел словно несколько надетых друг на друга свитеров. Лицо ее стало еще тоньше, с тех пор как они виделись в прошлый раз, а веки слегка покраснели, как будто она плакала, хотя, возможно, это было следствие анемии.

— Я стучал, — произнес он, все еще держа в руке книгу. — Я увидел свет и подумал, что ты где-то поблизости. И решил подождать.

Она закрыла дверь и прислонилась к ней.

Он спросил, как долго нет отопления.

— Ну… примерно с ночи вторника. Что-то не в порядке с бойлером.

Два дня? Она два дня без отопления?

Вероятно, она что-то заметила по его лицу, поскольку сказала, будто оправдываясь:

— У меня есть бутылка с горячей водой.

Он проигнорировал это.

— Если хочешь, я взгляну на бойлер.

Она покачала головой:

— Спасибо. Должны приехать из Мазеранса.

Он опять забыл, как она не любила просить о помощи. Когда Джулиан смущенно признался в том, что сам он назвал «маленьким планом» Дебры по покупке мельницы, Патрик провел у телефона всю субботу, надеясь, что Антония обратится к нему и попросит о помощи. Она не попросила, и он проклинал себя за глупость. Он должен был это предвидеть. Она всегда была независимой. И, в каком бы отчаянном положении она ни оказалась, она вряд ли обратилась бы к нему.

— Я думала, что ты в Лондоне, в связи с этим судом, — сказала она.

— Я ненадолго. Приехал сегодня утром. Завтра улетаю обратно.

Она кивнула, разматывая свой шарф и освобождая карманы от блокнота, карандаша и двух печеных картофелин. Она поймала его взгляд.

— Я где-то читала об этом. И знаешь, действительно помогает согреть руки. К тому же потом их можно съесть. Кофе будешь?

— Конечно, — он сел на стул.

— Не могу припомнить, ты пьешь черный? Не думаю, что здесь есть молоко.

— Черный? Прекрасно! — Он оглядел забрызганные стены. — Это что за Джексон Поллок?

— А, это… Это три дня назад… Я вышла из себя.

Он подождал, но она не стала развивать тему. В этом не было необходимости. После того как Дебра выкинула свой трюк, она, Антония, должно быть, здорово вышла из себя.

Пока они ждали, когда закипит чайник, повисло неловкое молчание. Антония стояла спиной к плите, разглядывая пол.

«Как она может жить в такой обстановке? — подумал он. — Она здесь сколько? Недели три-четыре? Как она смогла так долго продержаться?»

Он спросил ее о книжках про пони, и она объяснила, что позаимствовала их у дочери подруги. Он догадался, что это имеет какое-то отношение к Ипполиту.

— Что, стараешься узнать своего врага?

— Что-то вроде того. Меня бесит, что я всякий раз пугаюсь, видя его. Я подумала, что, возможно, если б я лучше его понимала… — Она пожала плечами.

Как это похоже на Антонию: заниматься проблемой, читая о ней. Она, вероятно, знает все о развитии отношений человека и лошади в течение веков, но не может набраться смелости и погладить лошадь по носу.

Она покусала губу.

— Я знаю, как это выглядит. Все та же прежняя Антония. Живет воображением и боится выйти из практичности.

— Все та же прежняя Антония, — повторил он ровно.

Она кинула на него взгляд.

Чайник вскипел, и она насыпала растворимый кофе в две пластиковые кружки, на которых еще были ценники. Она передала ему кружку и пододвинула стул.

Он сказал:

— Джулиан говорил мне, что Дебра покупает мельницу.

Она повертела кружку в руках.

— Знаешь, — тихо сказала она, — я никогда не догадывалась, что у Дебры столь развито чувство юмора.

— Что ты имеешь в виду?

— Договор вступает в силу в полночь 23 марта.

— Не понимаю.

— Двадцать четвертое марта — римский День Крови. Одно из главных празднеств богини Матери. И в этот день Кассий покончил с собой.

Она бросила на него взгляд, и он в испуге заметил, что в глазах у нее блестят слезы.

Она улыбнулась ему жалкой улыбкой.

— Каким нелепым все это должно казаться тебе! Слишком далеко от борьбы за транснациональные корпорации. Но в месте, вроде этого, сталкиваешься с подобным. Вернее, я сталкиваюсь.

С этим может столкнуться каждый, хотелось заметить ему, если запираться в развалинах и забывать поесть. Но она выглядела так, что именно сейчас нельзя было ей этого говорить.

— День Крови, — повторил он. — Не думаю, что Дебра знает что-нибудь о подобных вещах.

— О, я уверена, что она не знает, это простое совпадение. Но все же довольно странное, тебе не кажется? Вполне достаточное, чтобы заставить тебя поверить в Судьбу.

Он больше не мог это слушать.

— Антония, что ты здесь делаешь?

Она моргнула.

— Перузинская война? — продолжал он. — Как она поможет тебе найти кантарос?

— Да никак. Ох, я ведь забыла. С тех пор как мы виделись в последний раз, я в некотором роде сменила задачу.

Он ждал продолжения.

— Я пытаюсь отгадать загадку.

— Какую загадку?

Она развела руки:

— Загадку Кассия.

— Загадку Кассия?

— Конечно. — Она сказала это так, словно никакой иной не существовало.

— Постой, дай соображу. Ты что, пытаешься разгадать загадку, которой две тысячи лет и которая заводила в тупик лучших ученых на протяжении веков?

— Да, но не думаю, чтобы они оценивали…

— Все самостоятельно, в этой жуткой старой развалюхе, без необходимых средств и без отопления. Вот что ты пытаешься сделать!

На ее щеках появились два пятна. Она расцвела усмешкой.

— Но ведь кто-то должен это сделать.

Он снова опустился на стул.

Внезапно он снова увидел ту самую девушку, в которую безоглядно влюбился двенадцать лет назад. Критская жрица с прямой спиной и теплыми карими глазами, птица в райском оперенье, с удивительной смесью бесстрашия и ранимости.

Как он мог вообще думать, что она изменилась? Она совсем не изменилась. Это была та же девушка.

Он вспомнил, что она расправилась со своими записями сразу после следствия. На двенадцать лет она отвергла то, чем когда-то так страстно занималась, и сейчас сидела в этой промерзлой дыре, пробиваясь обратно к солнечному свету вопреки ошибочным поворотам своей жизни, борясь за восстановление того, что потеряла. От этого у него перехватило дыхание.

— Наверное, я кажусь тебе сумасшедшей, — сказала она.

«Не сумасшедшей, — подумал он. — Великолепной!»

— Послушай, — произнес он вслух. — Думаю, я мог бы тебе помочь.

Она не ожидала услышать от него эти слова.

— Нет, правда, — сказал он, наклонившись вперед, положив локти на колени и слегка сжав руки. В его глазах светилась тревога, словно он боялся, что она ему откажет.

У нее снова защипало в глазах. После рыданий в понедельник ночью ей казалось, что она так и осталась на грани слез. Возможно, все дело в проклятой анемии — но видеть его сидящим напротив и таким добрым было выше ее сил.

— Во-первых, — начал он, — я должен просмотреть документы на продажу. — Он поймал ее озадаченный взгляд. — Надо выяснить, нет ли каких-нибудь лазеек, чтобы вернуть тебе мельницу.

Поскольку она не двинулась, он мягко повторил:

— Антония, я могу посмотреть бумаги?

Она смешалась:

— Да, конечно. Они наверху. Сейчас принесу.

На лестнице она поймала свое отражение в зеркале. Ее глаза были двумя темными дырами, щеки впали. Она выглядит хуже ведьмы. Неудивительно, если Патрик подумает, что она не в себе.