Любовный контракт

ГЛАВА 10

Салли

Я предложил Тео остановиться у меня, потому что был вынужден. Я точно не мог позволить ей остаться с Ангусом, а отправлять ее к Мартинике было слишком рискованно. Тео наверняка расколется и все расскажет, если будет проводить слишком много времени наедине со своей лучшей подругой, а особенно если будет ночевать у нее дома.

Теперь, когда она здесь, я вспомнил, почему никогда никого не приглашаю к себе.

Этот дом похож на призрак. Так было всегда.

Или, по крайней мере, последние десять лет.

Я размышляю, куда ее поселить ― в восточное или западное крыло. Восточное крыло сейчас пустует ― там обычно останавливается Риз, когда бывает в городе. Но мне кажется странным размещать Тео так далеко от себя. Что, если ей понадобится больше полотенец? Или она не сможет включить кондиционер?

Я веду ее в западное крыло.

― Это моя комната… ― Я указываю на ту, что в конце коридора. ― Ты можешь занять любую из этих.

Три двери ведут в почти одинаковые спальни. Мои родители думали, что заполнят это крыло дома детьми. Первые двое появились так легко, что они думали, их будет гораздо больше.

Но так уж устроена жизнь. Она дает тебе то, чего ты никогда не хотел, и отказывает в том, что ты надеялся получить.

Жизнь ― жестокая и коварная сука, которой доставляет удовольствие мучить нас. Именно поэтому существует понятие иронии — чтобы мы могли делать вид, что смеемся над всеми ее изобретательными поворотами.

Но на этот раз я твердо решил выйти победителем. Как только я понял, что правой рукой Ангуса Тейта является не кто иной, как Тео Махони, я понял, что это судьба.

Должна уже наступить моя очередь, чтобы что-то пошло как надо.

Поэтому я проглотил свою гордость и позволил Тео увидеть, насколько запущенным и обшарпанным стал этот дом. И теперь я смотрю на него ее глазами.

Иисус. Почему я не повесил ни одной картины? Или не покрасил… что-нибудь?

Я знаю, почему.

Потому что тогда отец решит, что я двигаюсь дальше.

Это может его разозлить. И он слетит с катушек.

Или, или, или…

Когда тебе страшно, и ты не знаешь, что делать, кажется, что безопаснее всего ничего не делать. Даже когда вся твоя жизнь рушится вокруг тебя, это кажется безопасным. Потому что, по крайней мере, ты к этому привык.

― Пожалуй… я остановлюсь тут. ― Тео выбирает самую маленькую спальню, самую дальнюю от моей.

― Тебе нужен шампунь или что-нибудь еще?

Она качает головой.

― Я захватила свое.

― Хорошо.

Мы стоим в неловком молчании. Уже довольно поздно ― мы провели весь день на яхте с Ангусом и почти весь вечер на пляже, поглощая моллюсков Тео.

Все это время между нами ощущалась связь ― секрет, который мы разделяем. Наши отношения ненастоящие, но они все равно связывают нас, так что, притворяясь ее парнем, я думаю о Тео, слежу за ней, куда бы она ни пошла, веду себя так, как вел бы себя, если бы был влюблен. Убеждаюсь, что она счастлива и в безопасности.

Думаю, именно послевкусие заставляет меня задержаться в коридоре, размышляя, не предложить ли ей выпить перед сном. Мне кажется, что я все еще должен заботиться о ней.

Но я не хочу, чтобы у нее сложилось неправильное впечатление ― будто я пытаюсь напоить ее, чтобы воспользоваться ею или что-то в этом роде. Она, вероятно, недоумевает, почему я вообще пригласил ее остаться здесь.

― Хочешь… воды или чего-нибудь еще?

― Я в порядке. ― Тео стоит босыми ногами на ковре, украдкой бросая на меня быстрый взгляд. ― Спасибо. И… спасибо, что отвлек Ангуса сегодня. И за то, что уговорил меня поплавать. И за купальник… он был великолепен, даже если я чувствовала себя в нем дурой.

― Ты не выглядела как дура.

По ее бледным щекам, словно акварель, растекается этот красивый, нежный розовый цвет.

Кожа Тео действительно самая мягкая из всех, к которым я когда-либо прикасался. Я придумываю причины, чтобы снова дотронуться до нее, когда рядом будут другие люди, когда у меня будет повод.

Но сейчас у меня нет оправдания.

Я не должен этого делать.

Я не должен даже думать об этом.

Потому что, если бы я поцеловал ее по-настоящему или прикоснулся к ней по-настоящему, здесь, в моем доме… я бы пересек серьезную черту.

Я шантажировал эту женщину, чтобы она оказалась здесь. Я раскопал ее самый болезненный секрет и пригрозил рассказать его мстительному боссу с явной целью добиться ее увольнения.

Стал бы я когда-нибудь делать это на самом деле?

Ни за что. Если бы Тео сказала мне отвалить, я бы никогда не сдал ее Ангусу ― я бы нашел другой способ.

Но она этого не знает, и в этом весь смысл. Пока я угрожаю ей этим, с моей стороны было бы просто подлостью поцеловать ее или даже заставить ее подумать, что я могу это сделать, пока она живет у меня дома.

Есть вещи, которые я могу заставить сделать шантажом, но есть границы, которые я никогда не пересеку. У меня есть принципы.

Кроме того, я знал, что Тео не пошлет меня, и поэтому это нечестно.

Я знал, что сделает Ангус, а именно будет эгоистичной задницей, что является самым предсказуемым поведением человека. Я знал, в какое положение это поставит Тео. И я воспользовался этим, я оказал давление. И я буду продолжать это делать, пока не получу то, что хочу.

Поэтому я не могу сейчас коснуться шелковистой мягкой кожи Тео, как бы сильно я этого не хотел.

Это только бизнес. У меня есть план, и я собираюсь, черт возьми, придерживаться его, не обращая внимания на Ангуса.

Единственная проблема ― это… сама Тео.

Она еще не ушла в свою спальню. Вообще-то она осталась в коридоре, прислонившись плечом к дверному косяку.

И Тео в этот момент… выглядит чертовски мило. Она весь день провела на солнце, так что нос и плечи обгорели, но только настолько, чтобы стать розовыми. Ее губы пухлые, в форме сердца, и лицо тоже в форме сердца, с большими голубыми глазами, смотрящими на меня, уязвимыми и мягкими…

Та самая дерзкая прядь волос выбилась из более беспорядочного, чем обычно, пляжного пучка на ее голове. Она как будто провоцирует меня заправить ее за ухо.

Волосы Тео гладкие и темные, но этот маленький локон стал волнистым и диким от соленого морского воздуха.

Ветер, дующий из открытых окон во всем доме, треплет его.

Как будто мы снова на той лодке, под солнцем, когда у меня были все оправдания в мире, чтобы прикоснуться к ней…

Но это не так.

Мы здесь. Одни в этом большом пустом доме.

Поэтому я засовываю обе руки в карманы и прикусываю губу.

― Спокойной ночи.

Тео моргает и выдыхает, ее лицо пустеет.

― Конечно, ― говорит она, уходя в свою комнату. ― Тебе тоже.

Я стою в коридоре и смотрю на ее закрытую дверь.

Такое ощущение, что Тео не пошла дальше. Как будто она стоит по ту сторону двери также, как и я.

Господи, я схожу с ума.

Я поспешно ухожу по коридору.

Около двух часов ночи я слышу звуки на кухне.

Это не настолько шумно, чтобы разбудить меня, но я не спал. Я просто лежал, ворочаясь в темноте.

Я знаю, что это Тео, и тот факт, что она проснулась, меня радует. Обычно, когда у меня бессонница и я один, я уже не сплю до утра.

Я натягиваю треники и топаю на кухню, по пути приглаживая волосы ладонью.

Тео как раз разворачивается, в руках у нее то, что она нашла в моем холодильнике. Она вскрикивает, и продукты разлетаются. Ей удается спасти коробку с яйцами, поймав ее на уровне колена, но кусок сыра падает на ее ногу.

― Ой! ― вскрикивает она, прыгая на другой ноге, все еще прижимая к себе яйца.

Я поднимаю руки.

― Это всего лишь я, а не грабитель.

― Грабителей не будет, ― говорит Тео. ― Я заперла дверь.

― Жаль. Я надеялся, что кто-нибудь утащит этот дерьмовый диван.

Тео кладет яйца на стойку и поднимает сыр.

― Я собиралась сделать скрэмбл, ― извиняется она. ― Когда я выпиваю, мне потом хочется есть.

― Мне тоже.

Ее лицо светлеет.

― Хочешь немного?

― Если ты готовишь.

Я ненавижу готовить. Я стараюсь делать это хотя бы два раза в неделю, чтобы быть уверенным, что папа питается не только фаст-фудом, но чаще всего у меня ничего не выходит. И целый час уходит на то, что мы оба едва можем проглотить.

Тео передвигается по кухне с легкой грацией, как будто она уже ориентируется здесь лучше, чем я. Я заметил то же самое, когда она готовила моллюсков и салат из папайи ― Тео становится балериной, когда готовит. Все ее тревоги улетучиваются, и она почти танцует.

Она разбивает яйца в миску одной рукой, аккуратно выбрасывая скорлупу в мусорное ведро, а затем взбивает их венчиком, и желтая жидкость поднимается до края миски, не разбрызгивая ни капли.

Она бросает на сковороду щедрую порцию масла и ждет, пока оно зашипит, прежде чем вылить яйца. Я наблюдаю, как она перемешивает яйца, снимая сковороду с огня, пока они еще выглядят сырыми.

― Как-то… сыровато, да? ― говорю я с опаской.

Тео смеется.

― Все пережаривают яйца. Я снимаю их с огня, чтобы добавить сыр.

Она посыпает блюдо щедрой порцией тертого сыра, а также солью и перцем.

― А теперь смотри… ― говорит она.

Она переворачивает все, что в сковороде, одним движением, чтобы сыр оказался внизу, а затем снова ставит ее на огонь, чтобы расплавить.

― Яйца закончат готовиться, ― объясняет она. ― Но сыр не даст им подгореть.

Как раз в это время появляются готовые тосты.

Тео вынимает ломтики из тостера и намазывает их маслом.

― Вот так… ― Аккуратным движением сковородки она переворачивает порцию яиц так, что расплавленный сыр оказывается снова сверху, и яйца пролетают по воздуху, чтобы приземлиться на мою тарелку рядом с тостами.

Когда Тео готовит… она чертовски крута. Это совершенно другой уровень уверенности.

Я набрасываюсь на яичницу и тосты.

― Ни хрена себе… ― говорю я с набитым ртом. ― Это невероятно!

Тео смеется.

― Это просто скрэмбл.

― Да, но это лучшие яйца, которые я когда-либо пробовал. Как тебе удалось сделать их такими вкусными?

Она фыркает.

― Думаю, все дело в сливочном масле, которое я использовала.

― И почему они такие пушистые? ― Я уничтожил всю порцию за четыре движения.

Тео снова розовеет, но выглядит довольной. Я учусь различать ее многочисленные оттенки румянца ― когда она расстроена, все ее лицо краснеет, а глаза наполняются слезами, но, когда она счастлива или только немного смущена, цвет остается только на щеках.

― Скрэмбл был первым блюдом, которое я научилась готовить, ― говорит она. ― Я готовила его для мамы, когда она работала в ночную смену.

― В какую ночную смену?

― Она была медсестрой, ― уточняет Тео.

― Да? А где она сейчас?

Я ожидал, что она скажет ― в Боке или где-нибудь еще, куда медсестры уезжают на пенсию. Но я должен был уловить легкое движение ее плеч и дрожь в голосе.

Слишком поздно я понимаю свою ошибку.

― Она умерла, ― тихо говорит Тео. ― Четыре года назад.

Четыре года, которые не притупили ее боль.

Это можно услышать… тоску в ее голосе. Настоящее горе.

Не понимаю, как, черт возьми, я мог это пропустить. Казалось бы, я должен был обратить на это внимание.

Но потом до меня доходит кое-что гораздо, гораздо худшее…