Любовный контракт

ГЛАВА 12

Тео

Продукты привозят в десять, как и обещал Салливан. У меня уходит двадцать минут на то, чтобы занести все пакеты и выгрузить их в холодильник и кладовку ― он купил столько еды, что хватит на небольшую армию.

Это не обычные продукты. Это еда для гурманов, те ингредиенты, на которые я пускаю слюни в продуктовом магазине, но никогда не могу себе позволить.

Я прихожу в восторг при виде всех этих хрустящих, сияющих перцев и яблок, ярких и кровавых пачек мяса, буханок не нарезанного хлеба и упаковок ароматных, фантастических сыров.

Я могла бы приготовить столько всего вкусного…

Кухня Салливана, возможно, немного устарела, выдержанная в стиле начала 2000-х годов, как и все в этом доме, но она все равно большая и хорошо спроектирована. Единственная проблема ― дерьмовое качество его кастрюль и ножей, явно купленных человеком, который понятия не имеет, как готовить.

Эти великолепные буханки хлеба и упаковка мясного бекона помогают мне решить, что приготовить. Я срываю помидоры с ветки, которая держит их вместе, как шесть пачек газировки, и приступаю к приготовлению поистине эпического BLT7.

Мне нечего делать и некуда идти, поэтому я провожу целых два часа, взбивая домашний майонез с чипотле8, тщательно туша бекон в коричневом сахаре и обжаривая толстые ломти многозернового хлеба.

Я даже кипячу масло в кастрюле и нарезаю два огромных клубня, чтобы приготовить свой собственный картофель фри.

Когда я заканчиваю, у меня есть две тарелки, которые выглядят так, будто им самое место на прилавке элитной закусочной, сэндвичи нарезаны треугольниками и закреплены зубочистками с флажками на концах.

Если подумать, то закусочная для гурманов ― очень крутая идея…

У меня в голове начинают крутиться все блюда, которые я могла бы там приготовить.

Жареные цыплята и вафли с домашними солеными огурцами, свиные отбивные с грушевым соусом, а может быть, эти сумасшедшие молочные коктейли с возмутительными украшениями, вроде бенгальских огней или целого куска торта, насаженного на край стакана…

Раньше я постоянно придумывала идеи для ресторана. Я проводила все выходные, составляя меню в блокноте, хранящемся под матрасом.

Но в последнее время я почти не занималась этим. Наверное, в глубине души я понимала, что в этом нет смысла.

Сейчас я снова чувствую воодушевление. Мой мозг полон идей, заряжен на полную мощность, как батарейка, и шипит, словно моя кровь газированная.

Я приготовила две тарелки, потому что надеялась, что Салливан вернется домой, пока я буду готовить. Но теперь у меня есть этот потрясающий сэндвич и никакой компании.

Разве что…

Мой взгляд устремляется на кухонное окно, выходящее на домик у бассейна.

Крошечное здание по-прежнему темное и безжизненное, увитое зеленью.

Я все время думаю об отце Салливана.

То, как Салливан говорил о возможности нашей встречи (Этого не произойдет…), не располагало к этому.

Но с другой стороны… мы живем в тридцати футах друг от друга. По крайней мере, на этой неделе. Наверное, я должна хотя бы представиться…

И кто откажется от бесплатного сэндвича?

Я накрываю тарелку перевернутой миской для смешивания и несу ее на задний двор.

Заросли поглощают меня. Когда-то это, должно быть, был невероятный сад, а теперь половина деревьев засохла и заросла сорняками, а кусты роз выглядят так, будто за ними скрывается замок Спящей красавицы.

Особенно печально выглядит бассейн ― целые кусты проросли сквозь потрескавшийся цемент, который, возможно, когда-то был выкрашен в голубой цвет, но уже облез до серой основы.

Запущенность этого места выглядит умышленной.

Учитывая, какой порядок в спальне Салливана, могу поспорить, что ему не все равно.

И все же он ничего не делает.

Причина в том, что он слишком много работает? Или в том, что отец ему не разрешает?

Моя нервозность растает по мере того, как я приближаюсь к двери домика у бассейна. Домик крошечный, дверь похожа на дверь хоббита с круглым маленьким окошком и большой латунной ручкой.

Я стучу тихонько, потом громче, хотя сомневаюсь, что он мог меня не услышать.

После второго стука дверь распахивается. Передо мной стоит мужчина, совсем не похожий на ту давнюю фотографию в глянцевом журнале.

Этот человек ― дикий зверь.

Его русые волосы торчат во все стороны, глаза налиты кровью, а лицо раскраснелось. От спиртного, испаряющегося из его пор, слезятся глаза, не говоря уже о запахе человека, который сегодня еще не принимал душ. Да и вчера, наверное, тоже.

― Кто ты, черт возьми, такая?

Уровень агрессии в этом вопросе находится где-то между «столкновением со свидетелем Иеговы на своем крыльце» и «угрозой грабителю».

Тем временем уровень моей храбрости стремительно снижается с «любопытного искателя приключений» до «бабушки, которую поймали на Коачелле9». Я жалею о своем решении и хочу сбежать.

― Я Тео, ― еле слышно произношу я. ― Я друг Салливана.

― Салливан живет вон там. — Он дергает головой в сторону главного дома, пытаясь закрыть дверь перед моим носом.

Я должна позволить ему. Но моя нога не выдерживает ― вылетает вперед блокирует дверной проем.

Его глаза опускаются к моему кроссовку, затем возвращаются к моему лицу.

У отца Салливана голубые глаза, удивительно яркие, как Тихий океан в солнечный летний день. Но если вы думаете, что они добрее, чем у его сына, подумайте еще раз ― в данный момент они так налиты кровью, что могли бы принадлежать Куджо10. А их владелец выглядит примерно так же довольным моим присутствием на его территории, как настоящий бешеный сенбернар.

― Я остановилась у Салливана, ― продолжаю лепетать я, ― потому что мою квартиру дезинфицируют. Я приготовила обед. Я повар… то есть обычно я повар, но не сейчас… В общем, я приготовила слишком много и подумала…

Я замолчала, чувствуя себя глупо.

Он проводит рукой по волосам, почти так же, как это делает Салливан. Но на этом сравнение заканчивается, потому что если Салливан безупречно ухожен и безмерно обаятелен, то его отец полуодет, небрит, слегка покачивается на ногах и, кажется, не способен улыбаться.

На самом деле, судя по глубоким морщинам, вырезанным на лбу и прочерченным по краям рта, я не уверена, что этот человек вообще когда-либо улыбался.

― Итак, позволь мне прояснить ситуацию… ― произносит он грубым голосом, который звучит так, будто он не прочищал горло лет сто. ― Ты иногда бываешь шеф-поваром… но не сейчас… и поскольку ты приготовила обед, то сочла необходимым прийти сюда, постучать в мою дверь и разбудить меня, чтобы рассказать об этом.

― Ну… не только для того, чтобы рассказать об этом. ― Я протягиваю тарелку с куполом в виде чаши для смешивания. ― Я принесла немного.

Он рассматривает тарелку и через мгновение позволяет мне всунуть ее ему в руку. Он как бы вынужден это сделать, потому что я настойчиво пихаю ее в его сторону.

Теперь крышка миски для смешивания выглядит нелепо. Я жалею, что не использовала вместо нее полиэтиленовую пленку.

Поэтому я снимаю ее, пытаясь спасти ситуацию, говоря «Та-дам!», когда появляются сэндвич и картофель фри.

Отец Салливана смотрит на тарелку. Его лицо бледнеет ― я вижу, как это происходит, ― цвет уходит, пока его глаза не становятся почти такими же темными, как у сына.

― Зачем ты это приготовила?

― Ч-что? ― заикаюсь я.

Он смотрит на меня, и цвет возвращается на его лицо, оно становится красным, как кирпич, и яростным.

― Кто сказал тебе приготовить это?

Рука, не держащая тарелку, сжалась в кулак. Он так зол, что, кажется, вот-вот швырнет всю еду мне в лицо.

― Я… я сожалею… ― заикаясь, отвечаю я. ― Я не хотела…

― Убирайся.

Ему не нужно повторять дважды.

Я поворачиваюсь и бегу к дому, оставив тарелку и сэндвич, потому что я ни за что не рискну забрать их из его рук.

Час спустя я сижу на кухне у Салливана, стараясь прийти в себя после продолжительных, основательных рыданий.

Я не люблю конфронтацию. Я не люблю расстраивать людей. Особенно когда я не знаю, что сделала не так.

Почему отец Салливана вдруг так разъярился?

Неужели только потому, что я его разбудила?

Конечно, был уже полдень, но он никого не ждал… может, он работает по ночам, и для него это было равносильно полуночи. Я даже не спросила Салливана, чем занимается его отец.

Может, мне стоит спросить его прямо сейчас? Может, мне стоит рассказать ему, что случилось… наверное, будет лучше, если он узнает об этом от меня, а не от своего отца…

Обычно в таких случаях я звоню Мартинике, но сейчас я опасаюсь, что не смогу ответить на ее вопросы. Ей будет интересно, почему Салливан не познакомил меня со своим отцом с самого начала, и даже более того, почему отец не был поставлен в известность о моем присутствии в доме.

К тому же не хочется просить совета у Мартиники, когда я не могу рассказать ей, что происходит на самом деле. Даже самая маленькая ложь моей лучшей подруге заставляет меня чувствовать себя дерьмом.

Я бросаю взгляд на телефон, представляя, как Салливан здоровается со мной, как он это обычно делает, как будто мы уже в середине разговора, словно он ждал моего звонка…

Поддавшись импульсу, я беру телефон и набираю его номер.

Он отвечает на втором звонке.

― Привет, ― говорит он, слегка задыхаясь, ― все в порядке?

― Да, — отвечаю я автоматически, хотя это совсем не так, ― все отлично.

― Продукты привезли?

― Да, я положила их в холодильник.

― Надеюсь, не мороженое…

― Мороженое в морозилке ― это я еще в школе поняла, когда выбросила его первый раз.

Салливан смеется, и мне кажется, что кто-то положил грелку на центр моей груди.

Вдалеке раздается сердитый голос:

― Не торопись, Салливан…

Мои плечи напрягаются, и я прижимаю телефон к уху.

― Тебе нужно идти?

― Нет, — говорит Салливан. ― Я могу поговорить.

― У меня, блядь, нет целого дня…

― Ты уверен?

― Поверь мне, ― говорит он, и я слышу стук ботинок о тротуар, когда он отходит чуть подальше, ― будет лучше, если он воспользуется передышкой, чтобы остыть. Мы не совсем понимаем друг друга в этой сделке.

― Похоже, твоя работа такая же веселая, как моя.

Усмешка Салливана ― это кончик пальца, гладящий мой позвоночник.

― Ты не единственная, кто пытается выбраться из дерьма, Тео.

Я никогда особенно не любила свое имя ― оно мальчишеское, а единственный известный Теодор ― это пухлый бурундук. Плюс Тедди Рузвельт, наверное.

Дело в том, что только один человек когда-либо заставлял мое имя звучать сексуально.

Салливан говорит «Тео» с пьянящей интимностью, как будто знает обо мне все, как будто мы всегда были друзьями.

Хотя это совсем не так.

Мы никогда не были друзьями. Мы и сейчас ими не являемся ― это деловая договоренность.

Но если бы мы стали друзьями… это было бы не так уж плохо.

Салливан может быть высокомерным и требовательным, с моральными принципами, как у серого шлакоблока, но еще он ― забавный и удивительно внимательный.

Такие мелочи, как то, что он взял трубку, как только я позвонила, и что он разговаривает со мной прямо сейчас, пока этот засранец на заднем плане постукивает ногой…