Завтра будет солнце

2

Я дошел до конца улицы Боргонуово, но ни одна машина так меня и не сбила. Даже одного-единственного лимузина, из тех, что время от времени величаво подъезжают к центральному офису Armani, туда, чуть дальше, через пару-тройку подъездов — и то не появилось. Глухо. Такое впечатление, что именно сегодня нарисовалась глобальная пробка, и все вдруг в один момент пооставляли свои колымаги и отправились дальше по делам пешком — из уважения к планете. За исключением, естественно, Амедео — приятеля моей матери. Этот тип не заслуживает ни грамма моего внимания, но одно хочу сказать: если он появился для того, чтобы разрушить мамину жизнь — он с ней не учтив, он никогда не приглашает ее на ужин в ресторан, а на день рождения вообще подарил ей пазл — в этом целиком вина моего брата Пьерандреа. Мы его зовем просто Пьер. И именно он вдохновитель их столь благородных взаимоотношений. Получил недавно диплом юриста в Лондоне да вдобавок степень бакалавра. Маман расстаралась, мобилизовала свои связи, в частности первого (если верить хронологии) своего жениха Беллази, и пристроила Пьерандреа в Милане. О, Амедео Беллази был наиболее востребованным среди всех городских архитекторов, преподавал в университете, а кроме того, имел еще и студию в Париже.

Я понимаю, что никакой логики в действиях мамы не было. Если, конечно, не принимать во внимание ее собственную логику — логику привлекательной, богатой и авантюрной женщины. Хитрый Амедео и в мамину постель сумел забраться, и Пьера устроил (всего-то пара звонков) в центральный офис адвокатской конторы де Мендриса, прославившейся защитой персонажей грандиозного коррупционного скандала, который пресса в свое время окрестила Взяткоградом.

Не правда ли, я изъясняюсь прямо как в восьмидесятые годы? Я и есть воплощение восьмидесятых, и никто в Милане мне в этом не соперник. Да, я больной отпрыск этих «чистых» лет, и я утверждаю это, не хвастаясь и не оправдываясь. Мое существование — лишь констатация этого в чистом виде.

Ладно, вернемся к моему брату, к его карьере молодого безупречного адвоката и к моему отчиму, который прежде всего заботится о себе, а уж потом — опять о себе. Единственный, кто не дергается — это я, несчастный метеор в ночном небе.

Вот так я и оказался в автомобиле этого дяденьки, наполненного только салом и самим собой, не умеющим даже машину толком водить. «Мерседес» ему нужен только, чтобы задницу массировать, а так водитель он никакой, ибо водителем надо родиться, а на дороге сразу видно, кто знает, как вести себя за рулем, а кто — просто законченный кретин.

Матушка моя сегодня была в версии daily chic, будто направлялась в салон для покупки «Пинтуриккьо», а вовсе не в школу, на аукцион глиняных божьих коровок.

Голова моя болела, сердце плакало, а сам я был в неясной прострации, какой-то такой — весь мяконький, разобранный. Это из-за того, что накануне вечером раскумарился по полной. Остатки дури — в одну харю. Возможно, инициалы, вышитые на кармане моей рубашки, должны всем свидетельствовать о моей респектабельности. Но как прикажете казаться респектабельным, если на рубашке недвусмысленно вышито вензелями ЛСД, а мы едем в новое здание International School, и там нас ждут, и наготове британский акцент, неизбежно присутствующий в самых пафосных школах Милана.

Что касается меня, то и начальная, и средняя школа оставили после себя гадкое впечатление. Слишком много правил, на мой взгляд, да вдобавок правил со всяческими please. Однако для моей сестры Лолы — девочки с довольно средними умственными способностями — это было лучшее учебное заведение в городе. Это чувствовалось, когда она показывала мне, Пьеру, моей матери и своему отцу чистенькие и безупречные библиотеку и спортзал: видимо, Лола посещала его редко, поскольку сама была пухлой (мы в семье ее называли — tabeuf, пышечкой), интернет-класс и непременный theatre, в котором приличные семейства демонстрировали свое благородство отпрыскам. Изделия были разложены на огромной стеклянной столешнице. Тут же вертелся непременный «представитель СМИ», снимавший аукцион для школьного ежегодника.

Вовсе не потому, что ее слепила моя сестра, но все равно — ее божья коровка показалась мне самым отвратительным предметом из всех выставленных на этом школьном аукционе. Она и вправду была ужасна: даже старательно наложенная красная краска не спасала ситуацию. Да как же можно дорасти до семи с половиной лет, картавить и не уметь лепить из глины приличных божьих коровок?! Мне вдруг подумалось: как по-английски «глиняная божья коровка»? Надо будет поинтересоваться у отличницы.

Тем не менее это чудовищное изделие было выставлено на торги с первоначальной ценой — слушайте, слушайте — тысяча двести пятьдесят евро. Более того, моя мать вовсе не оказалась последней поднявшей руку — за творение Лолы билась Клэр де Сильва — старинная мамина приятельница по лицею, а по совместительству мама Эльзы, Лолиной соседки по парте, близкой (а куда денешься?) ее подружки. Де Сильва — это женщина, которая способна двинуть на Манхэттен, чтобы ей там впрыснули коллаген в кожу стопы, благодаря чему она сможет носить туфельки от Джимми Чу. Ну и каков результат? Чем старее становилась, тем больше походила на шлюху.

Бог мой, какой постыдный спектакль, и я в нем, блин, участвую. О, я аплодирую каждый раз, когда кто-нибудь побеждает в торгах, и таким образом еще один кирпич ложится в стену новой африканской школы. Хотя по-настоящему мои мозги не реагируют, глаза не видят. Я глупо и фальшиво улыбаюсь, как, впрочем, и окружающие, но ведь это школьное мероприятие, посвященное окончанию учебного года, и, скажите на милость, кто хоть раз в жизни такое не проходил? Братец мой Пьер тоже хорош, загипсован в летний костюм, туфли, по обыкновению, растоптаны, волосы не стрижены, не ухожены, полны перхоти.

— Увидишь Аниту сегодня вечером?

Что за дурацкий вопрос? Спроси меня, как у нее дела, где она, устраивает ли она вечеринку, но не спрашивай, увижу ли я ее сегодня вечером, братец мой милый, ты, что, сука, не видишь, какой у меня фейс?

— А в чем дело?

— Я слышал, как вы ругались вчера… Я так и не понял, из-за чего она так разгневалась в ванной, Ламенто тоже орал. Ты, может, чего-то не то и не там оставил?

— Да камешек. Камешек я там забыл.

— Ты оставил кокаин в ванной? Ты рехнулся? А если бы мама вошла?

— Мама в мою ванную никогда не заходит. Слишком далеко от ее комнаты… И потом, как она говорит, ей не нравится мыть руки, когда на нее смотрит Человек-Паук. Да, блин, я просто-напросто забыл это дело на столике. А Анита меня попросила, чтобы я кокс оставил там, где лежит, и что она бы хотела увидеть его завтра нетронутым на том же самом месте.

— Вот сука… Ну ты все это сразу же и выдул, так?

— Да нет, я где-то с часик держался… Потом, когда услышал, как ты уходишь, решил провести вечер в одиночестве. Купил бутылку рома, съездил на Корсо-Венеция, кино посмотрел, в общем развеялся.

— Ну, хоть кокс-то был качественный?

— Чудный. Дука — это всегда стопроцентная гарантия. Хотя после бутылки «Гаваны» меня к утру укатало в зеленое дерьмо. Как мне теперь вернуть Аниту?

— Беда в том, что это девушка из разряда «на равных» да и подобные сцены закатывает уже не в первый раз.

Уж насколько мы были с моим братом разными людьми, все равно — в отношении кокаина мы оба питали схожую, беззаветную любовь. А еще мы абсолютно одинаково классифицировали девушек. Для нас мир женщин был устроен достаточно примитивно, и девушек мы делили на три категории: девушки «быть», девушки «иметь» и девушки «на равных».

Для каждой категории у нас были разработаны специальные техники съема, независимо от того, хотели ли мы зацепить девушку всего лишь на ночь или на всю жизнь.

Девушки «быть» наиболее крученые. Тают от комплиментов, обожают, когда с ними сюсюкают, и тащатся, когда на их вопрос «о чем ты думаешь?» — ты отвечаешь «о твоих духах». Девушек этого типа я вожу в рестораны типа «Амур» на улице Сольферино, где к каждому блюду подают еще и билетики со стихами Эмили Дикинсон, и там их романтически «ужинаю» при свечах. Эти девочки раскалываются на втором свидании, когда в конце вечера получают офигительное SMS: «Ночь. ЛСД». Все, победа, от этого «улетает» каждая.

Девочек «иметь» склеить словами не удается никогда. Впрочем, на них прекрасно действует Катьер. Ни в коем случае на первом свидании — иначе они начинают чувствовать себя шлюхами и мучаются от угрызений совести. На вопрос «о чем ты думаешь?» — следует отвечать «я представил тебя в красном платье… от Валентино». Для верности этих девочек водишь в «Нобу», потом даришь набор косметики Диор, без упаковки. И потом делаешь телку в этот же самый вечер, затащив на уединенную террасу. Метод срабатывает даже в зимнее время.

И, наконец, третья категория — девушки «на равных». Они, как правило, из нашего круга, нашего социального уровня. Я знаю, знаю, это мерзкое выражение — моя мать таких слов не выносит совершенно, наряду с прочими гнусными словечками — такими, как «пролетарий», «целлюлит» и «распродажа». Увы, это реальность, и я заколебался испытывать чувство вины из-за кучи денег, которую накопила моя семья за несколько поколений. Ну и что прикажете нам теперь делать? И с какой стати нам эти деньги кому-то дарить? А главное — почему мы должны переживать, если уж так получилось, что мы богаты, а?

Ладно, эту тему в нескольких строках не исчерпать, тем более я собирался рассказать о категории девиц «на равных» и о методике их завоевания. Несомненно, эти девушки самые «сложные», потому что ты должен чем-нибудь их поразить. Таким образом «Нобу» явно недостаточно, ты их должен затащить в какой-нибудь «Буддакан» аж в Нью-Йорке, и я постоянно изворачиваюсь, чтобы нафантазировать что-нибудь этакое.

Лучше всего у меня получается с девицами, которые изображают из себя коммунисток: теми, что испытывают чувство вины, родившись в семьях миллионеров, теми, что используют малейшее цунами, чтобы немедленно организовать благотворительный вечер. Такие никогда не ходят за покупками на улицу Спига, однако летать предпочитают непременно первым классом. Этих девиц я вожу на площадь Капуцинов, где за двадцать евро угощаю их нюрнбергскими колбасками, кислой капустой и сидром. За ужином я их успокаиваю относительно отсутствия у меня материальных проблем, и к концу вечера мой язык проникает им в рот, поскольку иного они и не ожидают.

Анита тоже считалась девушкой «на равных», правда, с остальными ни в какое сравнение не шла, настолько была неординарной. Никогда не понимал, что такого она во мне нашла, просто встречался с нею, не задумываясь о причинах высочайшей привилегии.

Я должен был найти решение проблемы, и тут же мой братец, как и большинство отпрысков приличных семей, пытавшийся играть заметную социальную роль, вскочил по стойке смирно и одарил меня жемчужинами бытовой мудрости.

— Я бы подарил ей туфельки. Ты ей туфли уже покупал?

— Нет.

— Вот и чудесно! Отправь ей домой пару от Маноло Бланик, и завтра она тебе позвонит, вот увидишь. Перед туфельками на каблуках устелется любая, верь мне.