Я хочу стать Вампиром…

Глава пятая. Ты должен уйти

В этой комнате не было окон. Как и в некоторых других. Мало кто знал, что эти комнаты существуют, а тем, кто знал, не было никакого дела. У всех в узком кругу ее приближенных имелись свои секреты и особенности, а в таких случаях, если ты хочешь иметь друзей, стоит сохранять нейтралитет по отношению к их тайнам. Это помогало их сообществу держаться вместе уже не первое столетие. Если кто-то нарушает это правило, то его социальная жизнь начинается клониться к закату. Никому не нужны любопытные глаза в доме, единственной крепости, ограждающей власть имущих от стаи стервятников и почитателей.

Эфрат лежала поверх одеяла, укрывавшего его тело. Звук работающей медицинской аппаратуры стал ее новой любимой музыкой — пока аппараты стабильно работали, все было хорошо. Она провела в этой комнате два дня, наблюдая за тем, как ее кровь помогает телу Рахмиэля исцелиться и как преображает его лицо. Последнее отнюдь не радовало Эфрат. А еще ей было совершенно непонятно, с чего она вдруг потеряла самообладание. Многое в этой ситуации было выше ее понимания, начиная с ее собственного состояния. Пусть Эфрат сознавала, что происходит, она не понимала, как такое возможно и зачем. Ведь долгие десятилетия все было просто, шло по одному и тому же сценарию, а главное, все было ясно. Больше всего на свете Эфрат ненавидела что-то не понимать.

Рахмиэль не приходил в себя уже вторые сутки, по крайней мере, так сказал приходящий персонал, сама она едва ли замечала течение времени. Время поделилось на его более громкий и более тихий вдох, движение пальцев, поворот головы. Это было довольно необычно для Эфрат, чаще всего ориентирами во времени для нее служили более глобальные события: смена правителей, перемена в моде или замена одной социально-преследуемой группы другой, и чаще всего эти изменения происходили одновременно. Ее любимым занятием было наблюдать, как люди, с таким энтузиазмом истребляющие друг друга, находили все новые и новые поводы для этого. То, за что вчера можно было поплатиться жизнью или здоровьем, завтра становилось выражением уточненного вкуса и повсеместно входило в моду. Что-то странное было во всем этом волновом движении категоричности и непримиримости, но несмотря на это, Эфрат всегда нравилось следить за тем, как это происходит.

Сейчас все было иначе. Время как будто утратило свою значительность и уменьшилось до размеров комнаты, где они стали двумя стрелками часов, вот-вот рискующих остановиться. Эфрат никогда не испытывала симпатии к людям, это продолжалось так долго, что ей уже начинало казаться, будто она все про них поняла и никаких открытий уже не предвещается. Однако, даже при всей ее непростой истории взаимоотношений с этой расой, ей удавалось сохранить объективное понимание того, что у людей есть некое предназначение, которое им предстоит выполнить.

Так дальше не могло продолжаться, ведь даже для той, кто привыкла не замечать времени, в этой комнате минуты тянулись невыносимо долго. Эфрат поднялась с постели, посмотрела на неподвижное лицо Рахмиэля и как могла быстро вышла из комнаты.

— Как получилось, что ты начала покровительствовать искусству? — голос Эфрат в телефонной трубке звучал также непринужденно, как и всегда.

— И тебе желаю здравствовать, — ответила Шири, неспешно устраиваясь в широком уютном кресле. — Я никогда не думала об искусстве как о чем-то отдельном от своей жизни. Моя жизнь продолжается в том единственном в человеческом мире, что способно пересечь границу времени и существовать вне него. И если люди способны чем-то заслужить свое право на существование, так это способностью немногих из них создавать подобное.

— А кроме талантливых пианистов, — Эфрат говорила с улыбкой, — кого ты берешь под свое крыло чаще прочих?

— Галереи. Художественные галереи. Не отдельных художников, хотя и это случается, а пространства. Это похоже на возможность дать чему-то настоящему шанс жить в тот момент, когда оно появляется, а не тогда, когда люди наконец-то будут к этому готовы. Последнее чаще всего случается после смерти автора, и я считаю это чертовски несправедливым.

— Это удивительная слепота. Считать себя венцом эволюции только потому, что они с таким ожесточением уничтожали всех, кто мог бы сделать их жизнь лучше.

— Да, люди совершенно неспособны сосуществовать с кем-то, чье развитие превосходит их собственное.

— Поверь, я это очень хорошо помню, — Эфрат беззвучно усмехнулась и продолжила:

— Как думаешь, ты могла бы показать мне одно из созданных тобою пространств?

— Мне кажется, это отличный повод для встречи. Какие у тебя планы на следующую неделю?

Эфрат молчала. У нее были планы. Планы, которые ей не хотелось произносить вслух, ведь тогда они превратятся в решения, а за ними последуют действия.

— Зачем ждать так долго, — наконец ответила она, — поехали сейчас.

— Будь по-твоему, я готова. Отличный вечер для того, чтобы отправиться в долгое путешествие. Тем более, я давно не посещала свои итальянские галереи. Ты ведь возьмешь с собой Рахмиэля? Со старейшинами всегда лучше говорить предметно. А они захотят его увидеть.

— Тут может возникнуть проблема, — тихо ответила Эфрат.

— Что случилось?

— Он снова под аппаратами.

— …ты невероятна, — вздохнула Шири после недолгого молчания. — Это ведь ты его туда отправила?

— Именно так.

— Да… ситуация. Есть что-то такое, что я еще должна знать?

— Возможно.

— Тебе придется уточнить.

— Я дала ему свою кровь.

— Старейшинам это понравится, — в голос рассмеялась Шири.

— С чего бы? — поинтересовалась Эфрат, не утруждая себя эмоциональной реакцией.

— Когда тысячи лет проводишь без особых развлечений, любое разнообразие в радость. Я думаю, тебе это отлично известно, королева берлинских клубов.

— Не без этого. — Эфрат улыбнулась, почувствовав некоторое облегчение, впервые за последние дни. Воспоминания о недавних ночах в Берлине легко дотронулись до ее памяти, рассеивая холод тягостных предчувствий.

— Есть еще один нюанс, который мы должны проговорить вслух прежде чем окажемся в доме Старейшин, — уже совсем другим голосом произнесла Шири.

— А именно?

— Ты же прекрасно знаешь, что приехать туда могут они оба, а уедет только один.

— Это если повезет, — отозвалась Эфрат, которая прекрасно знала характер Старейшин. Они были справедливы, но никогда не любили размениваться по мелочам, ювелирно выбирая тех, кто насытит собою вечность. Всех остальных они просто уничтожали. Быстро и без малейших объяснений. Привычная к богам и их путям Эфрат никогда не сомневалась в том, что эти действия в итоге приводили ко всеобщему благу и процветанию. И по ее наблюдениям, так оно и было. Поэтому выдержав небольшую паузу, она спокойно ответила, — Давай подождем, пока Рахмиэль придет в себя, а потом соберемся.

— Хорошо, уговорила. Но как только, так сразу.

— Всенепременно, Ваше Величество.

— Услышимся.

Эфрат повесила трубку. В коридоре было темно. И тихо. Только лунный свет едва слышно ступал по лакированному полу, пробираясь через окно. В его тихой поступи Эфрат различала голоса, чувствовала запах благовоний и едкий привкус керосина. Всего несколько шагов отделяли ее от дорожки перламутрового света, способной отправить путника в любой уголок мира, куда мог дотянуться шепот ночного светила. Эфрат любила отвечать на этот зов, он увлекал за собой туда, где нет ни времени, ни памяти, где есть только ты и мир, живой и дышащий, пульсирующий в такт твоим движениям.

Быстрыми шагами она пересекла коридор, объединяющий два крыла второго этажа. За дверью спальни всегда было темно, что ничуть ее не смущало и не мешало передвигаться. Наоборот, в темноте все чувства обострялись и даже малейшее движение не оставалось незамеченным. Но в этот раз все было спокойно. На полу больше не было осколков, как не осталось и пятен крови. Не было и прежнего туалетного столика — на его месте теперь стоял новый, очень похожий по цвету и форме, а под ним лежал пушистый белый ковер. Может быть, оно и к лучшему. Молча постояв в проеме дверей, Эфрат шагнула в комнату, где недавние события все еще метались в воздухе, а запах человеческой крови невозможно было не почувствовать. Как пахнет кровь? Как мед, как влажный воздух после дождя, как солнечный свет на подушке. По крайней мере, эта пахла именно так. Или ей так казалось.

Платья в шкафу висели в идеальном порядке. Вот то кружевное, которое было на ней, когда они познакомились, вот то, которое она чаще других надевала в клубы. Взгляд Эфрат остановился. В этом незначительном отрезе ткани умещалось столько приятных событий, столько хорошей музыки и ночей безо всяких воспоминаний, которые даже сквозь столетия умудрялись цепко за нее держаться. Это было именно то, что нужно. Что-то знакомое, что всегда одинаково. Она сняла платье с вешалки и привычным движением повернулась к зеркалу, чтобы оценить картину. Но зеркала больше не было. Помедлив немного, Эфрат вернулась к шкафу, открыла вторую створку шкафа и сняла с полки подходящие к платью туфли. Это был ее любимый ансамбль: полупрозрачное сияющее платье и босоножки, напоминающие ей о самом быстром из греческих богов.

Облачившись в кружевные доспехи, она подошла к туалетному столику и опустилась на ковер. Ее тут же окутало медовое облако, и если закрыть глаза, начинало казаться, что все в порядке, все так же, как было несколько дней назад. Музыкальная шкатулка стояла на своей обычном месте и Эфрат точно знала, что ее содержимое в полном порядке.

«Да ну, что на меня нашло, — проносилось в голове Эфрат, пока она искала тот самый блеск для губ, — даже если он пришел за этим сомнительным бессмертием… какая разница? Через пару-тройку лет его бы все равно отпустило. Ну, может быть, через десяток…». Она наносила макияж небрежно, зная, что все равно никто не будет его рассматривать. Закончив, Эфрат поднялась, оставив косметику лежать на полу. Когда она покидала комнату, ее плечи укрывала незаметная глазу мантия, привычная для всех богинь и богов и оставляющая за собой сладкий аромат меда.

Ночные дороги были спокойными и тихими, по крайней мере, в этой части пригорода. Эфрат не включала фары, почти никогда на темной дороге. Ей нравилось быть частью ночи, где только она и мир, живой и дышащий, только она и ветер, который двигался с ней на одной скорости и был рад разделить все ее приключения вот уже не одну сотню лет. Впервые Эфрат ощутила его присутствие, когда луна позвала ее подняться на поверхность, отнимая одно сознание и награждая другим. Тогда не было ничего, кроме момента сейчас, кроме той силы, которая наполняла ее тело, окутывая холодным лунным светом. Эта сила навсегда отпечаталась на ее губах вкусом крови и песка. В ту ночь она сама не знала, как нашла горящие огни своей первой деревни, и лишь много десятков лет спустя начала задумываться над этим — тогда, когда стало ясно, что есть и другие такие, как она. Ветер часто приносил обрывки их разговоров, а иногда указывал туда, где еще недавно их тонкие пальцы касались старых стен. Они были повсюду и нигде одновременно, совсем как ветер. А однажды, когда Эфрат бродила по темным городским улицам, ветер коснулся ее лица и оставил на нем алую каплю, еще теплую, с легким ароматом ежевики. В ту ночь она знала, что кто-то смотрит на нее и следит за ней, но так и не смогла понять, кто это и откуда он или она за ней наблюдали.