Я хочу стать Вампиром…

Глава восьмая. Вместе

Никто ничего не говорил. До тех пор, пока Овадия не нарушил тишину.

— Его не было уже давно, ты же знаешь. Люди, как и мы, абсолютно разные и никогда не скажешь наверняка, что с ними произойдет. Я даже не могу сказать, что мы сами вне опасности, — закончил он.

Они сидели в комнате, которую отвели для Шири. Перед тем, как собраться, они вытащили запасы из всех мини-баров и перенесли сюда. Теперь на диване, где рядом сидели Эфрат и Рахмиэль, лежали пара литров крови, где каждый мог найти любимую группу, страну происхождения, возраст и пол донора, а иногда даже род занятий. Последнее мало кого волновало, ведь доноры редко говорили правду, но это было и не нужно, кровь расскажет обо всем, что вы захотите знать.

Шири продолжала молча сидеть со взглядом, направленным в пустоту, которой теперь стало более, чем достаточно. Пустота была повсюду: в ее будущем, что исчезло за одно мгновение, в ее доме, который опустел и затих, в ее планах, где она больше не видела выставок и биеннале в компании, которой она так наслаждалась. Ей вот уже почти час рассказывали о том, что поведение Гедальи в последние месяцы переливалось всеми оттенками безумия, что делать такого «одним из» означало бы открыть двери кошмару, ведь рано или поздно он бы окончательно утратил контроль и его пришлось бы уничтожить. Для тех, кто не отличает добро от зла, кто постоянно нуждается в чьем-то руководстве и покровительстве, другого пути просто нет. И Шири знала, что они правы. А потому продолжала спокойно сидеть. В абсолютной тишине, в которой больше не слышно было звуков фортепиано.

— Почему тебе так нравится фортепианная музыка? — раздался голос Эфрат.

Шири не ответила. Она сама не знала. Или не помнила. А может быть, помнила и просто не хотела вспоминать снова. Всегда, когда она слышала звуки фортепиано, она менялась, менялся мир вокруг нее. Все вдруг становилось настоящим, наполненным смыслом, как если бы она не смотрела на мир глазами, а слушала его и, если бы мир существовал только пока звучит музыка. И когда музыка обрывается, мир умирает вместе с ней.

— Я не помню, — наконец произнесла она, потому что даже в таких условиях она оставалась леди, а леди отвечают на вопросы друзей, это важно. Что бы там ни говорил Раз.

Эфрат поверила ее ответу. На ближайшие несколько месяцев.

— Овадия, а что ты имел ввиду, когда сказал, что не уверен в нашей общей безопасности? — поинтересовалась Эфрат. Сама того не заметив, она обняла Рахмиэля еще крепче, чему тот пусть и удивился, но вида не подал.

— Мы уже говорили об этом, — ответил Овадия, — но ты права, мы не вдавались в подробности. Существует легенда, она нигде не записана, но передается от одного из нас к другому. Что бездна, из которой пришла наша сила, однажды захочет сделать этот мир своим. Не то, чтобы полностью, но в большей степени, нежели сейчас.

— Как если бы ей захотелось 51 % акций компании? — спросил Рахмиэль.

— Именно, — кивнул Овадия, — и лично мне эта идея импонирует.

— Почему? — поинтересовалась Эфрат. Что-то в его словах вызвало у нее любопытство.

— Потому что я считаю, что это естественный ход вещей, который надо поддерживать, если уж мы все оказались в это время в этом месте.

— Если уж мы все вообще случились, — раздался голос Шири.

Присутствовавшие в комнате посмотрели на нее. А Шири продолжила:

— Мне всегда казалось наше существование чем-то намного более естественным, чем существование людей.

— Об этом тоже есть предание, — сказал Овадия. — Кто-нибудь желает послушать?

— Есть по меньшей мере один, которому будет точно не лишним узнать о нас больше, — ответила Эфрат.

— Согласен, моя богиня, — эти слова спровоцировали легкую морщинку на лбу Лии, — есть мнение, что вампиры и другие создания ночи не задумывались никем изначально, мы и прочие случились как неизбежное проявление хаоса, действие вселенной, которая не терпит ограничений и стагнации. Вселенная в мудрости своей дополнила красивый план «я создам человека и однажды он станет богом», внеся в это сомнительное предприятие элемент гибкости и новизны. Человек, может быть, и станет богом, но открытым остается вопрос: каким именно?

— Все мы когда-то были людьми … — начала Эфрат, — все, кроме …

— Да, Старейшины никогда людьми не были, — подтвердил ее предположение Овадия.

— Тогда кем они были до того, как появились те, кто назвал их «Старейшинами»? — задал вопрос молчавший все это время Раз. Он сидел на кровати, скрестив ноги и закутавшись в свои черные бесформенные одежды, рыжие кудри делали его кожу еще бледнее, а янтарные глаза — еще ярче, Эфрат всегда казалось, что в нем живет пламя, которое никак не может обрести покой, хотя бы потому, что его не ищет.

— Хороший вопрос, Раз, — Овадия, составлявший ему яркий контраст, тем не менее, всегда любил разговоры с этим рыжим проходимцем, ведь кто еще соберет мудрость со всего мира и принесет тебе ее за бокалом первой отрицательной. — Об этом есть самые разные легенды, я придерживаюсь той, которая говорит, что когда-то в этом мире жили две очень похожие друг на друга расы. Одни просыпались, когда всходило солнце, и засыпали, когда в мир проливался холодный свет луны. Ведь вместе, когда луна появлялась на небе, просыпалась вторые, ночные жители этого мира.

Лия подошла к лежащим на диване пластиковым пакетам и взяла один не глядя, чтобы наполнить свой бокал и для Овадии. Она всегда любила слушать его истории, ей искренне казалось, что он знал все на свете, что, разумеется, было не так, но ее это совершенно не волновало. Она отодвинула один из стульев, стоящий вокруг стола, и села рядом с Овадией, напротив Шири.

— Жизнь в мире шла без каких-либо изменений или волнений, казалось, они могут жить так целую вечность, — продолжал Овадия.

— Сейчас что-то будет, — тихо рассмеялась Лия.

— Ты права, несравненная. Их безмятежное существование нарушила сила больше, чем все они вместе и каждый из них в отдельности. Видите ли, сегодня люди уверены, что мир, в котором они живут, это некий неодушевленный предмет…

— Люди считают, что все вокруг — отражение их самих, и что все они одинаковые, — вздохнула Эфрат.

— Однако, они ошибаются и в первом, и во втором, — Овадия принял из рук Лии полный бокал и продолжил, — мир жаждал движения, точнее жаждала, ведь все мы знаем, что планета Земля — это она, и ей хотелось больше жизни, больше действия, ведь даже для нее жизнь, которую вели Дневная и Ночная расы почти никак не менялась и не двигалась с места. Они были слишком отстраненными, слишком погруженными в себя и в изучение процессов за пределами видимого мира, чтобы обеспечить миру видимому достаточно движения. И тогда пришли люди…

— Мне никогда не нравилось слово «пришли» … — Шири все так же смотрела в пространство.

— Особенно когда за этим следует «люди», — поддержала Эфрат.

— А можно их как-то обратно отправить? — с надеждой спросил Раз.

— Историю не перепишешь, — ответил Овадия, — по крайней мере, если ты хочешь сохранить понимание происходящего, этого делать не стоит. Пожалуйста, — он сделал паузу, предвещая реакцию аудитории, — ничего не говорите про людей и то, как они относятся к истории.

Лия хохотнула и сделала следующий глоток. Овадия продолжал свой рассказ.

— Люди были повсюду и распространялись со скоростью, к которой старым расам было сложно адаптироваться. Скоро стало понятно, что мир меняется и меняется так, чтобы быть удобным для людей. Дневная и Ночная расы замечали, что среда становится враждебной к ним, что сил у них становится все меньше и им пришлось задуматься над тем, как выжить. И они выжили. Дневная раса включалась в человеческий генофонд, в силу своей близости к природе, которая делала их совместимыми с людьми. Ночная же раса включила людей в свою пищевую цепочку. Просто потому, что изначально помимо этого мира у них был еще один, тот, откуда они пришли и в который всегда хотели вернуться. И если когда-нибудь наши Старейшины расскажут нам подробности этой истории, это будет большой удачей для нас.

Шири слышала его голос где-то на периферии сознания. Все ее планы, которые она строила, все их шутки, звучавшие в этой комнате еще какие-то часы назад, все это сейчас казалось какой-то злой издевкой. Она старалась отстраниться от своих чувств, любое прикосновение к ним сейчас напоминало прыжок с поезда, идущего на полном ходу, — удар об землю не убьет тебя, но боль будет невыносимой. Этот поезд должен был отвезти ее в идеальное будущее, а теперь она едва понимала, что происходит. Где-то далеко раздавался голос Рахмиэля.

— Похоже на легенды о светлых и темных эльфах. Существах с невероятно высоким интеллектом и такой же высокой продолжительностью жизни. Их всегда описывают как отстраненных от мира и всего, что с нем происходит, занятых делами своего народа и той части мира, в которой они живут.

— Очень похоже, — задумчиво сказал Овадия.

— Компьютерные игры все же развивают, — Эфрат улыбнулась, потому что они вместе играли несколько недель назад, и эльфийская легенда была в заставке игры.

— О, я едва не забыл, — Овадия обернулся к ним, — Рахмиэль, завтра пригласят художника. Нужно написать твой портрет.

— А фотография не подойдет? — спросил Рахмиэль.

Лия улыбнулась и опустила глаза. Овадия какое-то время молчал, но потом все же ответил:

— Нет, фотография не подойдет.

— Хорошо, что у нас еще есть время для первой охоты, — Эфрат с удовольствием посмотрела на Рахмиэля и провела рукой по его осветленным волосам.

— Кстати, ты серьезно говорила, что «это навсегда»? — Рахмиэль повернулся к Эфрат с выражением легкого беспокойства на лице.

Любая другая на месте Эфрат, или почти любая, подумала бы, что речь идет о романтических узах, но Эфрат слишком хорошо успела узнать своего избранника.

— Нет, если ты обрежешь волосы, они отрастут снова. Только очень, очень медленно.

— Насколько медленно? — поинтересовался он.

— Мои отрастали несколько столетий, — ответила Эфрат.

— Твои локоны способны опоясать землю, богиня, а его прическа займет от силы лет пятьдесят, — рассмеялся Овадия.

— Да, ты говорила серьезно, я обречен носить эту прическу вечно.

— Брось. Тебе идет. Неужели ты не хочешь пару десятков лет походить … как бы это сказать… с прической древнего египтянина? — поинтересовалась Эфрат.

— Я обескуражен, — Раз снова заговорил, — и любой, кто знает твою историю и видит тебя, сейчас тоже.

— Я сказала египтянина, а не египтянки, — Эфрат старалась не смеяться, получалась плохо. Хотя при этом она и Рахмиэль были единственными, кого Шири не могла видеть, потому что они сидели за ее спиной. Эфрат все же старалась вести себя деликатнее, несмотря на то, что не сомневалась в стойкости своей подруги.

— Это сильно прояснило ситуацию, — Рахмиэль все еще не понимал, что она хочет сказать.

— Да Боги Ночи! — закатила глаза Лия, — она спрашивает, не хочешь ли ты походить пару десятков лет отвратительно лысым!

Все присутствующие выразили единогласное отвращение при мысли о подобной безвкусице. Даже Шири не смогла оставаться безучастной и вздохнула, приложив руку к груди.