Госпожа сочинитель

24

Да, теперь всё изменилось раз и навсегда. Нельзя сказать, что мечты рухнули – их просто вмиг не стало. Они растворились без следа под давлением страха, от которого хотелось спрятаться, как в детстве с головой зарывшись в одеяло. Но это уже далеко не детские шутки – на карту поставлены жизнь и свобода. Как особо впечатлительный человек, Даниэль знал, что никогда не простит себе участия в этой темной истории. Он должен отказаться от Эклы. Забыть ее – стало самым заветным его желанием… Даниэль полюбил одинокую женщину, он намеревался скрасить ее одиночество, но никогда, даже в самых смелых мечтах не посягнул бы на чужую жену. Разрушить семью – разве это геройство? Это всего лишь грязное дело, за которое придется нести ответ.

Город кипел новостями. «Убит Ричард Олсен», – трубили на каждом углу. Прислуга разнесла известие по всему Сальдаггару не хуже газетчиков. Слухи наводнили улицы подобно грязевому потоку, несомому с гор. А Даниэль бессильно дрожал. Ему хотелось захлопнуть окна, задернуть шторы, запереть дверь, зажать уши… С минуты на минуту он ждал, что за ним придут. Почему же Олсен не пожелал отпустить свою жену? Должно быть, он слишком сильно, слишком странно любил ее…

Даниэль не заметил, как выбрался из гостиницы, стараясь не слушать, о чем говорят на каждом шагу, а затем в слепом бегстве устремился на вокзал. Он бежал, не отдавая себе отчета, куда бежит и зачем, ведь уже одна только мысль о нескончаемых допросах, вынужденной лжи – повергала в ужас, граничащий с отвращением.

Он очнулся в вагоне третьего класса. Рядом находились попутчики, которые, небрежно развалясь кто на деревянных скамейках, а кто прямо на полу, рассказывали байки и громко смеялись. На Даниэля не обращали внимания; он забился в угол и старался не шевелиться. Впереди состава запыхтело, повалил густой пар, и поезд тронулся с места. Медленно, но затем всё быстрее поплыло здание вокзала, фонари с причудливыми завитками, фигуры провожающих; солнечные блики замелькали в просветах между стенами домов…

«Я послужил причиной гибели человека… А как приятно было сознавать, что многое зависит от меня! Что я кто-то, а не пустое место!» Даниэль попытался вспомнить, как выглядел господин Олсен, но не припоминал ничего, кроме орлиного носа и острого взгляда… Что будет с Эклой? Наверное, он ее предаёт. Но ведь он не просил ее совершать убийство! Она дошла до этого сама. Даниэль скорчил презрительную мину: «Такие, как она, не заслуживают сострадания. Лживое, безрассудное существо!»

В это время на перроне случилась суматоха. Кто-то вскрикнул; совершенно неожиданно гуща народа раздалась, расступаясь перед кем-то. Попутчики Даниэля с любопытством вгляделись в окно, и он невольно последовал их примеру. Его сердце дрогнуло, оборвалось и застыло в поверженной немоте. Чувства разметались, притупились и заледенели. Право, он не имеет к происходящему ни прямого, ни косвенного отношения! Он не знает женщину, которая бежит сломя голову, распихивая тех, кто попадается ей на пути. Простоволосая, бледная, с безумным взглядом – это она вызвала переполох. Взволнованно дыша, Даниэль припал к стеклу, и когда Экла заметила его в окне, когда выкрикнула его имя, он отшатнулся вглубь вагона, точно воришка, застигнутый за совершением кражи. Но было поздно: она узнала его и еще энергичнее устремилась вдогонку за уходящим поездом.

«Я не могу остаться! Мы только погубим друг друга, ничего путного не выйдет из нашей любви!» Вспомнились слова доктора Сормса… Она была ошеломлена, разбита и напугана. Рядом оказался Даниэль. Он проявлял заботу и ласку, был терпелив и кроток; он, гордый осознанием своего влияния, внушил ей ошибочную мысль, что друг без друга они не просуществуют и дня. Именно поэтому Экла впадала в отчаяние, стоило ей намекнуть о разлуке. С момента своей болезни она прилепилась к Даниэлю, словно моллюск – к стенке раковины. Тогда, когда он еще «играл», она давно отказалась от всего напыщенного и фиктивного. Для нее уже не могло быть никакой игры – любовь Эклы превратилась в манию. А мания, как и всякая крайность, отпугивает.

…Она кричала еще и еще. Даниэль окаменел. Больше он не смотрел в окно, но всюду его преследовал ее голос. Он закрадывался в душу мрачной, укоряющей тенью. Поезд набрал скорость, Экла давно уже отстала, отошла в прошлое, но Даниэль слышал до сих пор: «Посмотри на меня! В последний раз! Пожалуйста, Дэни! Посмотри!»

Он так и не посмотрел. Его глаза словно приросли к полу. Даже невежественные попутчики, которые обменивались кривыми ухмылками и отпускали замечания по поводу разразившейся сцены, теперь притихли. Должно быть, исступленная мольба женщины тронула их очерствелые сердца.

Даниэль сидел не шелохнувшись, а когда наконец поднял голову, то заметил, что все смотрят на него: кто с любопытством, кто с осуждением.

– Жестко, – протянул один, передвигая языком папиросу из одного уголка рта в другой.

– Так им, бабам, и надо. Молодчина! Пусть знают, кто в доме хозяин!

Люди принялись галдеть, наперебой обсуждать этот случай. Даниэль ощущал толчки в бок, рассеяно выслушивал вопросы, но, к своему удивлению, не проронил ни звука. Что-то подкатило к горлу, сдавило тело изнутри, словно щупальца спрута. Жгучая боль изливалась из сердца, обжигая слезами глаза.

– Ты что, оглох или не желаешь снизойти до разговора? – недовольно пробурчал докучливый пассажир.

– Оставь его, Рони. Не видишь разве – он плачет.