Засранец Бэдд

ГЛАВА 2

Зейн

Я закрыл и запер дверь бара за своей спиной и пошел наверх, борясь с искушением прихватить бутылку виски по пути. Вероятно, было около четырех утра, слишком рано, чтобы пить.

Ксавьер стоял у плиты, помешивая яйца.

— Отшила, да?

— Нет, меня не отшили, недоумок, — прорычал я, — ей просто… нужно было идти.

— Отстой, — кивнул Ксавьер, переворачивая яичницу.

— Да, что ж, а что ты собрался делать? — принюхался я. — А для меня найдется?

Ксавьер проигнорировал мой вопрос, но закончив, вместо ответа разделил яйца на две тарелки с лежащими в сторонке тостами и беконом. Я приготовил нам кофе, и мы принялись за еду.

Спустя несколько минут молчания Ксавьер взглянул на меня.

— А она была горяча.

— Безумно горяча, — кивнул я.

— Судя по звукам, секс тоже был хорош.

— Ты девственник, Ксавьер, тебе-то откуда это знать? — нахмурился я.

— Ну, — улыбнулся он мне, — поправь, если я не прав, но три часа вскриков должны указывать на качественные сексуальные отношения.

— Он сказал «качественные сексуальные отношения», — фыркнул я, — гребаный придурок, — я разломил кусок бекона и, начав жевать, вздохнул, — но, да, это был лучший секс в моей жизни.

— И ты позволил ей уйти, — спросил он с осуждением. — Пример нашего дорогого старшего брата тебя ничему не научил?

— Не все так просто, — сказал я. — Хотел бы я, чтоб это было так.

— Итак… тебя отшили.

Я запустил в него вилкой, забрызгав всего яйцами.

— Да, черт возьми, — огрызнулся я, — меня отшили.

Ксавьера не особо волновало что-то помимо прикосновений, поэтому он просто поднял вилку с колен, куда та упала, и вернул ее мне, вытерев яйца со своей груди.

— Ты выглядишь раздраженным.

— Да ты прям Шерлок, малыш, — уставился я на него. — Ну, и что это меняет?

— Бросок вилки был довольно очевидным признаком, — начал он и остановился, настороженно глядя мне в глаза. — О, это ведь был сарказм.

— Да, это был сарказм, — я продолжил есть, на этот раз сердито.

— Я не понимаю, — сказал Ксавьер помедлив, — у тебя было много секса со множеством разных женщин и редко с одной и той же дважды. Так что делает ее такой особенной? И почему ты так расстроен?

— Это то, что меня напрягает, — ответил я, — я не знаю. В смысле, да, Мара была чертовски великолепна, парень. Эти сиськи? Эта задница? То, как она двигалась, звуки, которые издавала? Она была тугой, но знала, что делает, и знала, что ей нравится… и потом было еще… черт, я не знаю. Что-то было в том, как мы были вместе… иначе. Что-то в… ней, я думаю.

— Так почему же тогда ты не попытаешься уговорить ее встретиться с тобой? Типа попытаться… не знаю, как ты это назовешь. Узнать ее получше.

— В твоем исполнении все звучит так просто, но на самом деле я бы не сказал… это не… я не… — я замолк, не в силах объяснить. — Это называется началом отношений, и я просто не знаю, как работает это дерьмо. Кроме того, я не завожу отношений.

— У тебя отношения со всеми нами, — ответил Ксавьер, склонив голову на бок.

— Вы — это вы, парни, — засмеялся я, — вы мои братья.

— Это и правда настолько разные вещи?

Я рассмеялся еще сильнее.

— Сказал тот, кто разбирается в женщинах еще хуже меня. Да, Ксавьер, это абсолютно разные вещи. Вы, ребята, мои братья, моя семья. Я знал вас всю свою жизнь. Плюс, вы парни. Женщины они… другие. Они изворотливые. Сложные.

Ксавьер переваривал это, пока ел. Когда же закончил, то вымыл наши тарелки и подлив еще кофе, сел обратно, придя к каким-то умозаключениям.

Он посмотрел на меня поверх своей кружки.

— Ты трус.

— Извини? — поперхнулся я кофе.

— Я сказал… ты трус.

— Ты же понимаешь, что я могу сломать каждую кость в твоем теле, и я это сделаю? — сказал я, медленно вставая.

— Ты можешь пнуть меня пару раз, но не станешь ломать мне кости, — ответил он спокойно и как всегда логично.

Я сел на место.

— Да, что ж, тебя когда-нибудь избивали?

Он обвел кончиками пальцев обод кружки.

— Да. Одно время довольно часто.

— Серьезно? — нахмурился я. — Когда?

— В старшей школе. Надо мной часто измывались. И я был бит минимум раз в неделю.

Я опустил кружку.

— Да ты гонишь.

— Зачем бы я стал шутить с тобой таким образом, — он смотрел на меня искренне озадачено.

— Я понятия не имел.

— Ну да, само собой, — фыркнул он, — тебя же не было.

— Да, но остальные…

— К тому моменту как я перешел в старшую школу, — продолжил он говорить, не обращая на меня внимания, — ты, Бакс и Брок уже разъехались, близнецы уже выпустились и давали концерты, так что остался только Люциан, но и он выбыл, получив свой диплом о среднем образовании, чтобы начать работать на лодке. А Себастиан? Он по уши был занят тем, что пытался удержать бар на плаву. Смерть отца шокировала вас, потому что вас здесь не было, но я видел, что к этому идет. Он был… болен. Он болел долгое время, просто… не смог этого больше выносить. Он, считай, отсутствовал последние… два или три года перед смертью. Словно был здесь физически, но в то же время… не был. Так что Баст должен был двигаться вперед, работать в баре, убедиться, что я добрался до школы и все такое. Кто стал бы разбираться с хулиганами в школе? — Ксавьер пожал плечами, словно это было чем-то незначительным. — Школа не собиралась этого прекращать. На самом деле у меня никогда не было друзей, все мои братья были далеко или заняты, а у отца были проблемы с психикой.

— Черт, Ксавьер, звучит так, словно ты был совсем один.

Он долго смотрел на меня и просто моргал.

— Так и было.

— Святые угодники, малыш. Я понятия не имел, — выдохнул я. — Над тобой издевались в школе?

— Скверно, да, — кивнул он. — Они толкали меня в коридорах, подбрасывали мне в шкафчик собачьи какашки, крали мои книги и избивали меня по дороге домой. Но… Я выпустился и получил стипендию в Стэнфорд. Ни один из тех придурков даже не поступил в колледж. Они все еще здесь, работают на рыбацких лодках и в автомастерских. Вот и все, что они когда-либо делали или будут делать.

— И как ты думаешь, почему они травили тебя?

Настала его очередь усмехаться:

— Говоришь, как человек, не имеющий представления, каково это, когда над тобой издеваются, — пригубил он свой кофе. — Они издевались просто потому, что я был младше всех моих одноклассников как минимум на два года. Я был настолько умнее всех, что с тем же успехом мог бы быть инопланетянином.

— А люди боятся и ненавидят все, чего не понимают.

— Именно.

— Черт, малыш, мне жаль, что с тобой такое произошло. И мне жаль, что никого из нас не было рядом, чтобы тебя защитить.

— Вы бы не смогли, даже будь вы здесь, — сказал он, — но я справился. Я выжил, и, что важнее, благодаря этому я стал сильнее.

— Возвращаясь к изначальной теме разговора. Ты упоминал какого-то труса?

— Да, — кивнул он, — тебя.

— Тебе стоит объясниться.

— Тебя эта девушка как минимум привлекает, так?

— Да, — ответил я нерешительно.

— И она разделяет этот базовый уровень притяжения, так?

— Верно, — кивнул я.

— Но изучив подтекст того, что ты сказал, вкупе с тем, что ты подразумевал, в сочетании с твоим противоречивым языком тела, я рискнул бы предположить, что то, что ты чувствуешь к этой женщине, — нечто гораздо большее, чем просто базовый уровень физического влечения. Тем не менее, ты не знаком с тем, каково это, иметь дело с эмоциональной связью, поскольку и здесь я могу лишь догадываться, но я мог бы поставить на то, что прав: ты научился отключать свои… эмоциональные синапсы, так сказать. Твоя способность справляться с эмоциями атрофировалась. Ты имеешь дело с физической стороной. Ты сильный, быстрый, энергичный, атлетичный, решительный и зрелый. Физический мир прост для тебя, это то, где ты доминируешь. Я не говорю, что тебе не хватает интеллекта или знаний, но твое основное умение — быть воином. А армия, судя по тому, что я читал, заставляет приучать себя к тяготам и травмам. Эмоции — нежеланная обуза, — он остановился, чтобы подумать, — но, тем не менее, говоря о реальном мире, или скорее о более широком контексте за пределами театра военных действий, я бы сказал что эмоции — это валюта культуры.

Я моргал, пытаясь понять и переварить то, что он сказал.

— Ты наговорил достаточно, малыш.

— Я просто имел в виду…

— Как ты сказал на свадьбе, я не дурак, Ксавьер. Я понял, что ты имел в виду. Мне просто нужно это обработать. Мой мозг работает исправно, но не так быстро, как твой.

— Исходя из моего опыта, таких вообще единицы.

Он сказал это просто как факт, а не чтобы похвастаться.

— Так ты говоришь, что я… Я влюбился в нее?

— Влюбился? — Ксавьер поморщился. — Да вы только встретились, все, что вы сделали, — занялись сексом. Ты буквально не имеешь ни малейшего представления об этой особе, Зейн. Знаешь, существуют и другие эмоции помимо любви и вожделения, которые ты можешь испытывать к женщинам.

— Да неужели? И какие же? — спросил я с любопытством и удивлением.

— Дружба? — предположил он, привычно не обратив внимания на тонкую нотку сарказма в моем голосе. — Уважение. Сострадание. Любопытство. Нужда. Желание, но как к компании или человеку, а не физическое желание, которое для большей ясности обозначим термином похоть. И правда, диапазон человеческих эмоций так широк и многообразен, что, боюсь, у нас не найдется адекватной терминологии для всех возможных нюансов и вариантов.

— В какой бездне ты берешь это дерьмо, Ксавьер? — потряс я головой.

— Я читаю постоянно и очень быстро, и у меня есть врожденное любопытство, которое заставляет исследовать широкий круг вопросов. — Он повернулся, чтобы посмотреть в окно на розовый рассвет на горизонте. — Математика, естествознание, электроника и робототехника, физика — это предметы, которые я изначально понимаю. Я обладаю очень логичным умом, поэтому эти предметы легки для меня. Люди не… логичны и не предсказуемы, за исключением некоторых моментов поддающихся логике и прогнозированию… человечество — тяжелая, сложная тема. Психология, эмоции… это то, что я не могу понять так же легко, как дифференциальное исчисление или квантовую физику, — он глубоко вздохнул, а я сидел в тишине и слушал, ведь Ксавьер редко говорил о себе. — Как и большинство гениев, я борюсь с самовыражением и еще больше с пониманием людей. Я имею в виду, что понимаю людей на антропологическом уровне, но когда дело доходит до взаимодействия с людьми? Я гораздо менее уверен в себе в реальных социальных ситуациях.

— Это, вероятно, самый глубокий разговор из всех, что у меня был в… — я сверился с часами на плите, — пять утра.

— Правда, — улыбнулся он, устремив взгляд в космос, — я часто сижу с Хаджи после нашей смены, и мы говорим о многих глубоких и сложных проблемах вплоть до утра.

— Кто такой Хаджи? — спросил я.

— На самом деле его зовут Мухаммед ибн Ибрагим, или что-то вроде. Хаджи — это титул, который он получил, совершив паломничество в Мекку, называемое хадж.

— Ах, да, — кивнул я, — я слышал о чем-то подобном.

— Он работает в вечернюю смену со мной еще со школы. Он очень умный, очень эрудированный и хорошо говорит. Мы, так сказать, немного странная парочка, так как ему уже далеко за пятьдесят, а мне едва исполнилось восемнадцать, и мы из совершенно разных культур и традиций, но разделяем странное любопытство, и ни один из нас на самом деле не чувствует, что мог бы где-то вписаться.