Рябиновое танго

— Куда ты спешишь, курочка? К своему цыпленку? — Илья больно схватил ее за руку. — Давай пообщаемся! У тебя же это классно получается! Давай сделаем еще одну беби для нашего сада! — развязно кривлялся он.

— Я тебе сделала что-то плохое? Почему ты так разговариваешь со мной? Отпусти руку, мне больно! — Маша изо всех сил рванулась в сторону, но Илья еще сильнее сцепил пальцы на ее руке.

— Ой-ой-ой! Какие мы недотроги! Что же ты раньше такой не была?

Маше хотелось закричать, но она не могла этого сделать, помня о детях в круглосуточной группе.

— Отпусти, а то пожалеешь! — зло прошептала она.

— А что ты сделаешь? Наябедничаешь своей мамочке Рогнеде? Не наябедничаешь, не в твоих интересах рассказывать ей, чем ты тут по ночам занимаешься, — нагло рассмеялся он.

Маша не знала, что предпринять. Впервые в жизни столкнувшись с хамством и сексуальным домогательством, на какой-то миг она растерялась. Но тут она услышала плач сына. Он будто подстегнул ее, помог собраться и сконцентрироваться.

— Я тебя предупредила! — громко сказала она и, сосредоточившись, изо всех сил ударила ногой своего обидчика в пах, вложив в удар и обиду, и злость, и отвращение.

Он тут же отпустил ее руку, согнувшись пополам, взвыл от боли:

— Сссу-у-у-ка-а-а-а-а!

— Рекомендую держаться от меня подальше. Я не буду никому ничего говорить, а просто вызову милицию, — стараясь казаться спокойной, выдавила она из себя и почти спокойно пошла к себе в комнату.

Захлопнув за собой дверь, несколько раз повернула ключ в замке, с грустью вспоминая слова Рогнеды Игоревны о том, что в саду их никто не сможет обидеть. Здесь же у двери она оставила гнев, страх, слезы, обиду и грусть и поспешила на ставший уже требовательным зов сына. Занимаясь неотложными делами, она постаралась забыть о том, что произошло. Меняя сыну распашонку, сочиняла оду изобретателю памперсов.

— Мотя, когда ты вырастешь и станешь богатым, я уговорю тебя поставить памятник Виктору Миллзу. Без его изобретения нам с тобой жилось бы значительно труднее! А еще нам бы легче жилось, если бы нас было кому защитить.

О ночном происшествии Маша никому не собиралась рассказывать. Рогнеда Игоревна сама случайно заметила синяк на ее руке и сама же сделала правильные выводы, результатом которых стал контракт с охранной фирмой, увольнение сторожей и появление в саду вооруженной охраны.

— Давно надо было это сделать, — объяснила Маше свои действия Рогнеда Игоревна, — родители даже настаивали на этом, а Володя так просто требовал. И не красней, пожалуйста! Ты тут ни при чем, и деньги у нас на это есть!

Относительно спокойная жизнь Маши продолжалась до Нового года, который полугодовалый Мотя весело встречал с детьми из ясельной группы. В эту группу он был определен на время Машиной сессии. Вместе с Рогнедой Игоревной и Аллой Леонидовной они разработали целую стратегию, как сохранить Маше молоко и сам процесс кормления грудью.

— Соски на бутылочках должны быть тугими, чтобы Мотя не почувствовал легкости и не отказался потом от груди, — объясняла Алла Леонидовна.

Сорок дней первой заочной сессии стали для Маши самыми тяжелыми днями в ее жизни. Уже через пять дней она готова была все бросить и взять академический отпуск, но ее отговорила Рогнеда Игоревна:

— Маша, ты меня обижаешь! Я так стараюсь тебе помочь! Почему ты мне не доверяешь? Мотя же чувствует себя замечательно, и зубик у него еще один лезет!

Свою помощь предлагал Маше и Игорь. Маша с большим нежеланием принимала ее, хотя всегда торопилась и на машине добираться до сада было значительно быстрее, чем на общественном транспорте. Ей не хотелось подавать Игорю никакой надежды, но взгляд его стал веселее, чем был сразу после почти трехмесячной разлуки, когда Маша не соглашалась на встречи, ссылаясь на занятость. С этого времени его визиты в сад стали почти регулярными.

На Восьмое марта огромным букетом роз, который он подарил Маше, восхищался весь сад, кроме самой Маши. Зато она восхищалась неожиданным подарком, который сделал Мотя. Перед самым праздником Маша сидела за машинкой и в спешке дошивала костюм фрекен Бок, а Мотя ползал на ковре у ее ног, собирая кубики. Отложив шитье, Маша залюбовалась сыном. Мотя посмотрел на нее, улыбнулся и неожиданно встал в полный рост.

— Мотя! Солнышко мое! — нежно шептала Маша, боясь испугать малыша и готовясь броситься ему на помощь.

— Ма-ма-о-о-о! — почти удивленно воскликнул малыш и шлепнулся на попу.

— Да, это «о-о-о»! — рассмеялась Маша и бросилась к нему. — Мотя, скажи «ма-ма»!

Об этом подарке вскоре тоже знал весь сад. Быстрое распространение вестей и слухов — это закономерность в любом женском коллективе.

Без поддержки Мотя пошел почти перед самым днем своего рождения, осчастливив этим Машу. С этого дня их вечерние прогулки по длинному садовскому коридору стали традиционными. Маша шагала рядом с сыном и почти наяву слышала, как поет ее душа.

«Топ-топ, топает малыш», — пела она почему-то голосом Элиты Пьехи.

— Маша, клиент готов, то есть вырос! Давай определим его в ясли! — смеясь, предложила как-то Рогнеда Игоревна.

Маша была категорически против этого, пока не началась ее сессия. Процесс определения Моти в ясельную группу повторился. Свою сорокадневную сессию Маша сравнивала с сорокадневным Рождественским постом по степени тяжести и моменту окончания, когда обязательно наступает праздник: у христиан — Рождество, у Маши — возвращение к сыну.

Во время Машиной сессии активизировалась помощь со стороны Игоря. Он почти постоянно стал встречать ее после занятий.

— Маш, скажи, пожалуйста, как долго ты собираешься жить в саду? — спросил он как-то.

— Игорь, ничего нового я тебе не скажу, — нехотя ответила ему Маша. — Я не хочу говорить на эту тему.

Буквально на следующий день Маше позвонил охранник и сказал, что к ней пришли гости. Через минуту с Мотей на руках она встречала у входа Игоря и Ларису. Маша, стараясь скрыть свое удивление, пригласила их в комнату.

— Машенька, я к тебе по делу! — сразу сообщила Лариса на предложение Маши присесть. — Для тебя есть работа, и не временная, а постоянная работа в нашей фирме.

— Нет, я не могу! У меня ведь ребенок! — Маша опустила сына на пол, тот с удовольствием занялся машинкой, которую ему вручила гостья.

— Ребенок у тебя уже большой! Ходит же он в ясли, когда у тебя сессия! — возразил Игорь.

— Вынужденно ходит! — поправила его Маша.

— Можно ведь и няню нанять, — предложила Лариса.

— Сюда? В сад? — рассмеялась Маша.

— И из сада можно переехать! — настаивал Игорь.

— Маша, ну что это у тебя за работа такая? Мы предлагаем тебе заняться серьезным делом, а ты отказываешься! — с упреком в глазах смотрела на нее Лариса Дмитриевна.

— Маш, тебе не надо делать портфолио, участвовать в кастинге! Все это стоит и денег, и нервов, и времени. Тебе надо просто выйти на работу! — горячился Игорь.

— Это не мое! — не сдавалась Маша.

— Да любая девчонка бы бегом побежала, предложи мы ей такое! — не удержался от упрека Игорь.

— Вот и предложи это любой девчонке, а у меня — Мотя!

— Ты просто прикрываешься Мотей! А на самом деле ты ждешь его отца! «Максимович»! Чем ты гордишься?! Не понимаю! Кстати, а ты точно знаешь, что он Максимович?! Что ты знаешь об этом Максиме?! — не сдерживая эмоций, забыв о присутствии в комнате ребенка и Ларисы, кричал Игорь.

Удивляясь тому, что Игорь запомнил имя, оброненное ею вскользь, услышал тогда ее вызов, Маша закрыла глаза, глотнула ртом воздух, но полный вдох сделать не смогла, словно поперхнулась. Прерывисто вздохнув, села на тахту. Лариса с ужасом смотрела на Игоря.

— А знаешь, ты почти прав, — побледнев, тихо сказала Маша.

— Маш, прости, я дурак, самый настоящий идиот! — Уже сожалея о своих словах, Игорь умоляюще смотрел на Машу.

— Машенька, мы пойдем, а ты подумай, пожалуйста. — Лариса участливо смотрела на Машу и тянула за рукав Игоря. — Надумаешь, позвони.

— Маша… — начал Игорь.

— Игорь, не надо, — перебила его Маша и удивилась, что Игорь послушался ее и, махнув рукой, вышел вслед за Ларисой.

Закрыв за ними дверь, Маша села на ковер рядом с сыном, обняла его и заплакала:

— Защитник мой, когда же ты вырастешь?

Еще один неприятный для Маши разговор состоялся в день рождения Моти. В этот день Мотю окрестили и крестный отец пригласил всех к себе в гости. В огромном доме Сергея Владимировича Маша чувствовала себя неуверенно и неуютно, это сразу заметила Рогнеда Игоревна. Она-то и предложила накрыть стол в беседке. Прекрасная погода, воодушевление, которое все испытывали после посещения церкви, сделали свое дело, и двойное празднование прошло очень душевно. Мужчины много играли с мальчиком, Владимир Сергеевич много фотографировал.

— Маш, а переезжайте вы с Мотей в мой дом! Дом огромный и пустой, а вы ютитесь в какой-то каморке, — неожиданно предложил за чаем Сергей Владимирович. — Я, конечно, понимаю, что надо соблюдать приличия… Ну давайте я вас усыновлю или удочерю, как там…

— Серый, ну ты даешь! — упрекнул друга Владимир Сергеевич.

Маше больше всего хотелось заплакать, но она сдержала слезы до приезда домой. Уложив Мотю спать, дала волю слезам: «Неужели я так нестандартно живу, что все хотят мне помочь, не беря во внимание мои чувства? Куда от этого спрятаться? Где найти шапку-невидимку?»

Еще больше взволновали ее и без того мятущуюся душу слова Машеньки Андреевой, которая перед отъездом на летние каникулы зашла попрощаться.

— А вы все время будете в саду? — спросила девочка.

— Мы еще над этим не думали, — улыбнулась Маша.

— Разве у Моти нет бабушки? У всех детей должны быть бабушки!

Маша увидела в глазах Синеглазки такое искреннее удивление и огорчение, что растерялась.

— Машенька, конечно, у Моти есть бабушка!

— Значит, Моте надо ехать к бабушке! — радостно сообщила Машенька.

— Возможно, ты и права, Синеглазка! Мотя, поедешь к бабушке?

— Ба! — радостно ответил малыш, который уже выучил это слово с бабушкой Рогнедой.

Маша с девочкой рассмеялись. Смех Синеглазки был искренним, а Маша смеялась, чтобы успокоить девочку, скрывая за смехом свои сомнения и переживания.