Слишком хорошая няня

43

Всю дорогу до Писательского Небоскреба я молча сижу на заднем сиденье «роллс-ройса». Но Карим хороший водитель — он даже не косится на меня в зеркало.

На улице полно народу, несмотря на мороз. Все смеются, делятся бенгальскими огнями и шампанским, кричат «ура!» фейерверкам. Машины осторожно пробираются между людьми, вышедшими на Невский. Набережная перекрыта, и мы подбираемся с другой стороны — мне приходится пройтись пешком. На холоде в голове должно бы стать яснее, но морозный воздух кружит голову и пьянит гораздо сильнее бокала шампанского, что я выпила с мамой.

В лифте сердце колотится, как бешеное, и я разматываю шарф, который меня душит.

Александр открывает дверь мне навстречу раньше, чем я достаю ключи.

Захожу на цыпочках, кошусь на комнату Дины и шепотом спрашиваю:

— Спит?

— Спит… — говорит Александр вполголоса. — Не успела головой подушки коснуться.

Я в платье, но босиком — не хочу стучать каблуками по полу.

Прохожу, слегка робея, в гостиную, словно не живу в этом доме уже несколько недель и не знаю тут все лучше, чем хозяева. Гирлянда на елке не горит, но в комнате все равно светло — за окном мерцает иллюминация, отражаясь от белой глади канала. Временами красные и зеленые отсветы сменяют голубоватый холодный оттенок новогодней ночи.

Смотрю в окно — здесь тихо, все веселье на другой стороне или чуть дальше, у Невского. Сквозь деревянные рамы слышны гулкие разрывы петард.

Александр кладет руки мне на плечи и прижимается к моей спине. Откидываю голову, и он ловит мои губы, разворачивает к себе и зарывается пальцами в волосы.

От его нехитрых ласк у меня мурашки по всему телу. А осторожные поцелуи хочется чуточку поторопить. Внутри разгорается нетерпение, словно накануне визита Деда Мороза — какой подарок он мне принесет?

Александр отступает на шаг, другой — и оказывается сидящим на диване. Мне остается только последовать за ним, потому что его руки так удобно лежат на моих бедрах, что просто грех лишать себя этого удовольствия.

Я подтягиваю узкую юбку и сажусь верхом на него, прижимаясь всем телом к твердой груди под рубашкой. Большие ладони путешествуют по моей спине, талии, сползают ниже и вновь возвращаются к самому приятному — копошению в моей кудряшечной гриве.

Поцелуи становятся все дольше, все глубже, мы уже почти не размыкаем губ, сплавляясь в неторопливом томлении.

Он проводит рукой по моему бедру, забираясь под край платья, и по моему телу пробегает волна дрожи, откликаясь на недвусмысленное предложение.

— Здесь рискнем или пойдем в спальню? — обрывая поцелуй, говорит Александр таким низким голосом, что он резонирует у меня в костях, задевая что-то очень древнее и очень голодное.

— Ты мужчина, ты и решай, — кокетничаю я, откидываясь назад в его руках, чтобы почувствовать, как крепко он меня держит.

Возвращаюсь назад, встряхивая кудряшками и в полутьме трогаю пальцами улыбку на его лице. Редкая гостья, меняющая все. Смотрю в его глаза, обнимаю лицо ладонями, чувствуя кожей свежевыбритые щеки.

Теперь улыбаюсь и я.

У меня тоже — чулки, кружева и капля духов там, куда работодатели обычно не добираются.

Ахаю, когда Александр подхватывает меня под бедра и еле успеваю обнять его за шею.

Обвиваю его ногами, и он несет меня куда-то по темным коридорам, отвлекаясь на поцелуи и прислоняя меня к стене то тут, то там, чтобы как следует передохнуть и зацеловать мою шею.

Когда я думаю, что мы так никогда не доберемся до нормальной кровати, мы наконец вваливаемся в спальню, и я захлопываю дверь, а Александр поворачивает замок.

Здесь темно — блэкаут шторы закрывают рассветное солнце и прячут от белых ночей. Поэтому когда я нетерпеливо расстегиваю его рубашку и стаскиваю с широких плеч, приходится прерваться, чтобы дотянуться до ночника. Грех на такое не полюбоваться.

Призрачный серебристый свет очерчивает его мощные мышцы и накладывает чернильные тени, словно художник, рисующий для комиксов. Вот он — большой, красивый, мускулистый мужчина. В его глазах мелькают тени мыслей о том, что он хочет сделать со мной, когда смотрит вот так — жадно. Когда спускает с плеч мое платье, тут же впиваясь в бледную кожу губами.

Когда тянет вниз длинную молнию сбоку и достает свой новогодний подарок.

И видит все — и чулки, и кружева, и ноздри его раздуваются, потому что он чувствует и ту самую каплю духов.

Но он нежен. Так осторожен, так трепетно нежен, так боится задеть меня, придавить собой, сделать больно, что мне приходится взять дело в свои руки.

Подаюсь к нему всем телом сама и впиваюсь зубами в мясистое плечо.

Сильно и больно.

Александр рычит, стискивает меня большими ладонями и наконец-то обращается в самого себя — бешеного, страстного, властного. Рвутся цепи ограничений, которые накладывает на него современный мир, и он подминает меня под себя, а потом забирает целиком.

Кричу, царапаю его спину ногтями и оставляю на плечах отметины своих зубов.

С каждой отметиной он становится все неистовей, и это пугает до дикого восторга.

Когда буря утихает, я чувствую ломоту во всем теле, лежа на нем сверху и невесомо касаясь пальцами сильных плеч.

— Тебе понравилось?

В этом его дурацком вопросе столько мальчишечьей робости, что я едва удерживаю всхлип, рвущийся из груди.

Но не могу не похулиганить.

— Нет! — говорю, сползая с кровати и накидывая на себя его мятую рубашку. — Поэтому я сейчас проверю, как там Дина и будешь все заново переделывать.

— Лара! — рычит Александр, но я уже сбегаю, сначала завернув на кухню, чтобы жадно выпить стакан воды.

Он оказывается в детской раньше меня и, пока я натягиваю одеяло на сопящую без задних лап Дину, возится с чем-то в изголовье кровати.

— Все, — говорит он, сграбастывая меня за талию и утаскивая за собой. — Я включил радионяню. Теперь можно не выпускать тебя из спальни до утра. Буду все заново переделывать, пока не сделаю как следует.

— Водички!.. — жалобно пищу я вполголоса, пока меня волокут «переделывать».

— Бар у кровати, там все есть. И душ есть. И туалет. Пощады не жди!

Щелчок замка звучит приговором.

Ему, разумеется.