Разыскивается миллионер без вредных привычек

Глава 24. Тем временем…

Никитка был далеко не таким маленьким, каким его воображали взрослые, и понимал многое. Порой даже больше, чем ему самому бы хотелось. Раньше он вообще на тему нужна ли ему постоянная мама, не задумывался. Если только на утренниках, когда все с мамой, а он нет. Послушать одноклассников, так всех мамы мучают нещадно. А с папой красота. Главное, уроки вовремя делать. В жизнь не лезет, особо не воспитывает. Если, конечно, не начудить. Вот спускать Славку с балкона на верёвке точно не стоило.

А теперь началась Настя. Вела она себя легко, на мамское место не претендуя. Не давила на него, как Наташа. Наташа вроде улыбается, а сама смотрит так, словно сделал что-то не то. Напрягает. С Настей было… весело, пожалуй. У неё даже козёл был. Ночью через несколько дней после приобретения няни Никита проснулся. Дома было тихо. Комнату едва освещал ночник. Нет, темноты Никита не боялся, скорее, ему в ней было некомфортно. Зачем проснулся — непонятно. В туалет не хочется. А вот попить бы не помешало.

Дома было тихо совсем. Тусклые лампы — специальные, ночные — подсвечивали широкий коридор. Их дом большой, Никитке это нравилось. Свою жизнь в тесной квартире он совсем не помнил. Как и не мог вспомнить, как это — с мамой жить? Наверное, мамы не разрешают пить холодную воду. А Никитке нравилось прям из холодильника. Он достал бутылку, чувствуя себя анархистом, и с удовольствием выпил целый стакан.

А на обратной дороге спонтанно решил заглянуть к папе. Открыл дверь — пусто. Кровать пустая.

— Не понял… — удивился ребёнок.

Спустился снова. В кабинете тоже пусто. В ванной. На тумбочке у дверей ключи от машины — значит, точно дома. И тогда Никита все понял. Он уже был наслышан и про секс, и про прочее… Нет, ему нравились некоторые девочки… Но целоваться рот в рот, с языками — это же гадость… Фу, чужие слюни!

— Фу, — озвучил Никита своё мнение.

С досадой покосился на Настину дверь. Попытался не думать, что они там могут делать то, что вот в фильмах делают, когда папа велит закрывать глаза. И… выбросил этот факт из головы. Нет, осознание осталось. Но Никите нравилась Настя. И если им с папой так нравится заниматься гадостями, так пусть. Лишь бы не поругались, и не ушла никуда. Подспудно Никита чувствовал, что Настя может уйти в любой момент, а это нервировало. Поэтому на следующий день Никита сделал вид, что ничего не знает, и все пошло по-прежнему. И несколько дней шло — он специально каждую ночь проверял наличие папы в его кровати. Папа там не наличествовал. Этому Никита был даже рад. Непонятно, что нашла красивая Настя в его не очень красивом папе, но нашла — и хорошо. Пусть там повлюбляются как следует. Тут Никита снова сморщился и выдал «фу». Все же взрослых ему не понять.

А следующее утро началось с криков. Никита даже испугался — вот оно! Началось! Поругались! И полетел вниз в одних трусах, спасать Настю от папы — он то знал, что папа скор на расправу. Но орал папа на козла. Тот вообразил, что он щенок, и сгрыз папины итальянские туфли. Хотя сгрыз — громко сказано, скорее, обсосал как следует. Но туфли стали склизкими и страшными.

— Или я, или козёл, — решительно сказал папа. — Он вчера насрал в гостиной — я сделал вид, что не заметил. Но сегодня моё терпение лопнуло!

— Кто из вас ещё больший козёл! — вспылила Настя.

Никита слушал и успокаивался. Если из-за козла, то не страшно. Хотя лучше бы вовсе не ругались.

— Мы же сможем его навещать, — погладил он по руке Настю, понимая, что козла придётся отдать. — Заодно помидоры твои польем.

Настя всхлипнула. А потом прижала Никитку к себе. Телячьи нежности тоже гадость, но отстранился он не сразу. А потом пошли отводить козленка в соседнюю деревню.

— Ты теперь сделай вид, что совсем обиделась, — учил её по дороге Никита. — Можешь даже поплакать.

Ну, притворись. Вы — девочки — умеете. Я своего папу знаю, ему станет стыдно, он тебе пять козлов притащит.

— Да не нужно мне пять козлов… И этого нужно отдать, я знаю.

— А чего сердишься?

— А чего он командует?

Да уж. Девочки… Этим все сказано. Расставаться сразу с козлом не стали. Сначала пошли в огород. Размотали шланг, полили две грядки. На одном кусте уже зелёная помидорина висела, ничего особого из себя не представляющая, но Настя её сфотографировала. Надергали редиски — она была мелкой, но вкусной.

— Окрошку сделаю, — решила Настя.

Когда она рассказывала про пожар, Никита навоображал всякого, и теперь разочаровался. Не пожар, а так себе, недоразумение — одна комната сгорела да крыша немножко. Дома был беспорядок, везде висели вещи, пахло сыростью и дымом, диван почему-то стоял на веранде. Задерживаться здесь не хотелось.

— Вот бутылочки, — говорила Настя соседской толстой тёте. — Больше ему вот эта нравится. Вот тут смеси… Когда кончится, я ещё принесу. И навещать буду.

— Господи, — удивилась тётка. — Это же не ребёнок! Это козёл!

А сама смотрит на Никиту. Видимо, любопытно. Никите не нравилось, когда на него смотрели чужие люди. Он хотел встать за Настиной спиной, но не вышло — няня у него мелкая, не спрячешься. Возвращались медленно и печально. Печалились зря — Сахарок прибежал вечером. Один. С перегрызенной верёвкой на шее.

— Весь в маму, — умилилась Настя.

Никита покормил его сахаром. А папа увёз обратно.

— Никаких козлов, — строго заявил. — Только я имею право быть козлом.

Весь вечер Никита переживал — сильно поругались или нет. Ночью встал, пошёл в папину комнату — кровать пустая, значит, не сильно. Уснул спокойным сном. А на следующее утро — субботнее, когда спать бы и спать, проснулся раньше всех. Обидно даже. Сделал себе растворимый какао из банки, разогрев молоко в микроволновке, и сел смотреть телик в гостиной. Потом передумал и решил книгу дочитать. И Насте приятно будет, и самому интересно. Двойная польза. Одному было скучно, но Никита все-таки не ребёнок, что бы там взрослые ни говорили. Понимал, что если застанет папу в няниной постели, им будет неловко. Поэтому будить никого не будет. Пусть они там сами просыпаются, разбегаются по своим комнатам, а он и дальше будет делать вид, что ничего не знает.

Заскрежетал, ворочаясь в замочной скважине ключ. Дома было совсем тихо, поэтому Никита услышал. И удивился — может, папа уезжал ночью, а теперь вернулся? Но это был не папа. В прихожей стояла мама. Загорелая вся, сумками увешанная. Никита обрадовался — маму он любил, хотя она и не жила с ними. Поэтому бросился к ней с разбегу, едва не снеся с ног. Мама смеялась, говорила что-то, целовала в нос, в лоб, щеки — куда успевала.

— Совсем вырос, — удовлетворённо сказала она. — А всего три месяца не виделись. Поедешь со мной? На месяц. Я вроде как ради этого и приехала. Представляешь, настоящие раскопки! И не так жарко, как в надоевшей Африке — у нас тут, совсем недалеко. Если повезёт, откопаешь череп.

— Конечно, поеду! — загорелся Никита. Козлы и помидоры — хорошо, но и череп тоже хочется. Может, его даже с собой разрешат забрать. Вот у Саввы точно черепа нет! — А когда?

— Через час, — подмигнула мама. — Я сутки уже в дороге, ничего, там отдохну, на месте. Телефон у меня сел, даже позвонить не смогла, поставь на зарядку, милый. Папа все так же спит до обеда?

И вот тут Никита понял, что скоро случится конфуз. Даже побледнел со страху. Череп, конечно, здорово, но не такой же ценой!

— Давай кофе попьём, — взмолился он. — Не надо папу будить. Он много работает, устал.

— Я кофе в аэропорту напилась, тошнит уже от него. Да и времени только час.

Сбросила туфли и босиком пошла наверх. Почти не дышавший со страху Никита за ней следом, но на почтительном расстоянии.

— Может, не надо, — попробовал ещё раз он. — Папа голый спит.

— Я с ним ребёнка сделала, — мама была неумолима, — меня этим не напугать.

Открыла папину дверь — в комнате было пусто. Удивилась. Пошла и дёрнула соседнюю — Настину. Вот здесь Никита совсем дышать перестал. Додумался, что надо было сразу в свою комнату уйти, а теперь вроде как поздно. Все, заметили. Папа, слава богу, в трусах. То ли сразу в них был, то ли успел надеть, пока мама в дверь ломилась. Настя сидела на кровати и прижимала к себе одеяло. Никита любил маму. Очень любил. Но вдруг подумал, что лучше бы ей было заранее позвонить. Настю жалко было до ужаса.

— Это кто? — спросила мама неизвестно у кого.

— Это моя няня, — ответил Никита. — То есть она вообще собачья няня, но теперь моя.

Сказал и понял что лучше молчать. Вообще больше рот не стоит открывать. А то как-то странно получилось. Непонятно. То ли собачья няня, то ли человечья. И сделал шажочек назад, к своей комнате.

— А это кто? — спросила Настя дрожавшим голосом.

— Его жена, — отчеканила мама и ткнула пальцем в направлении папы. А потом обобщила. — Прекрасно!

Никита сделал ещё шаг назад, а потом и вовсе убежал в свою комнату. Захлопнул дверь и подавил желание спрятаться под кровать. Взрослые кричали так громко, что все слышно было. Мама кричала. Папа кричал. А Настя нет. Никита из-за всех сил прислушивался, надеясь услышать её голос так сильно, что даже голова заболела. Но Настя молчала совсем. А потом пришла к нему в комнату. В кроссовках уже, за спиной рюкзак — тот самый, что недавно из деревни принесли. Поцеловала Никиту в макушку, как мама совсем.

— Ты не грусти, — сказала. — У меня номер твой есть. Я позвоню. На футбол сходим, у нас в деревне пацаны играют. Я думала, сегодня пойдём, да не срослось вот… И не обижайся, ладно?

И ушла. Никита пересёк дом, выбежал на папин балкон, чтобы посмотреть, как она уходит. Вдруг останется? Вдруг папа её уговорит? Но у папы не получалось. Он выбежал за ней в трусах и босиком. Мама в дверях стояла и смотрела, Никита даже рассердился на неё немножко — все же из-за неё! Нет, он маму любит. Но почему не позвонила?

— Да ты мне слова сказать не даёшь! — орал папа и хватал Настю за руки. Никита увидел, что сосед, который гордился своим газоном, открыл окно и слушал, и рассердился на него тоже. — Да послушай ты! Пожалуйста!

Вот «пожалуйста» — это хорошее слово. Никита даже взмолился про себя — ну послушай ты его, пожалуйста! Папа же хороший. Только орёт громко, когда сердится. Но если быть справедливым, то сердится он совсем не часто.

Но Настя слушать не стала. Ушла. Папа стоял в трусах на дороге и смотрел, как она уходит. А Никита вернулся к себе в комнату, заперся на ключ, чего никогда не делал, и занялся тем, что считал неподобаемым для мальчишки восьми лет — разревелся.