Завтра будет солнце

На самом деле мне за последние дни уже до смерти надоели и пекорино, и домашняя колбаса, все эти супы с сухариками, мне хотелось сменить рацион.

Анита смотрела на меня такими вежливыми глазами, с учтивостью, которую трудно чем-либо утомить. А может, это просто я так себе воображал. Не важно, поскольку мы опять были One, как пела она мне когда-то, без спора, без ора.

Я не осмеливался думать о кокаине, пусть даже мне и хотелось, но если уж Анита вновь появилась, то это означало, что любовь сильнее дури, ну, может быть, хотя бы теоретически. По правде, я не шибко заморачивался этим вопросом и потому чувствовал себя, как бы это сказать, более человеком, что ли, более сильным, более свободным, более независимым. Пожалуй, я бы теперь мог спокойно прожить, даже если бы моя матушка прикрутила мне все краники, лишив ежемесячного пособия в семь тысяч евро плюс еще разных дивидендов и халявной аренды, что обеспечивало мне более или менее приличное существование. Хотя, если подумать, пять евро в час, которые я зарабатывал на виноградниках, это все же не такие большие бабки, но я мог бы прокрутиться, приторговывая дурью, той же травкой, например. Ну хорошо, хорошо, не будем ссориться с маман.

Анита и я, мы оба пытались расслабиться, но у нас было слишком много запретных тем, поскольку ее фокусы с Беттегой длились не просто долго, но еще и на виду всех наших друзей, хотя, как обычно, никто ничего по этому поводу не комментировал. Одно лишь было бесспорным: я решительно не знал, что представляет собой понятие гордость. Да, я оказался в конечном итоге слабаком, но в конце-то концов что в этом плохого? Не всем же быть сильными и уверенными в себе людьми, с незыблемыми принципами и великими идеалами. Тем более что никто не придет к нам на помощь, и про всех нас рано или поздно забудут, как писалось в той книжке, что подарил мне Стефан. Про нас забудут очень скоро.

Казалось, Анита читает мои мрачные мысли. Покалывая вилкой своего тунца в тартаре, она снова подняла бокал, держа его за ножку, лишив тем самым меня возможности сделать ей экспертное замечание.

— Наконец-то одни. За нас и за то, что будет.

— Знаешь, я скучал по тебе.

— …

— …

— О, какое замечательное вино, а, Леон?

— Цепляет, верно?

Однако было что-то, что меня тормозило и от чего коченели пальцы: как ты можешь сидеть за одним столиком с Алтеей после того, как познакомился с Евой? Передо мной время от времени возникало лицо Джулии, ее красная бандана, ее веснушки, и я как-то резко отключался.

— О чем ты думаешь?

— А?

— О чем ты думаешь, Леон?

— О твоих духах. Я думаю о твоих духах.

Мы еще долго сидели за столом, а официанты ходили вокруг на цирлах, то подливая вина в бокалы, то услужливо накручивая перчику из специальных терок, а потом уж гормоны взяли свое, заставив нас закончить ужин и отправиться мириться изо всех сил.

Я помню только, что был груб, как никогда. Я взял Аниту сзади, я отдрючил ее с такой жестокостью, что даже сам удивился. Гнева и недоимок накопилось столько, что мне казалось излишним дарить ей еще и предварительные ласки. Но Анита тащилась, нравится, сука, вот он я, тащись. Причинять боль некоторым женщинам есть единственный способ доставить им удовольствие.