Лояльный мужчина

Митч в течение двух секунд выдерживал мой ошалелый взгляд, а затем все же спросил:

— Ты согласна?

— Ты думаешь, что я — Десять и Пять Десятых, — выпалила я шепотом.

Его брови сошлись на переносице, и он спросил:

— Что?!

— Или, по крайней мере, Восьмерка, — выпалила я.

— Э-э, детка... не понял, что?

Я еще несколько секунд пялилась на него.

Почувствовав, как его руки сжались на моей талии, пока мы стояли у меня в спальне. В спальне, которую помогла обставить его сестра. В спальне, где появились в шкафу его стильные пиджаки и рубашки, боксеры и носки расположились в моих ящиках, и наш разговор касался совместного переезда, хотя мы и так уже наполовину съехались.

Поэтому я позволила все ему выпалить.

— Ты — Десять с Половиной, — сообщила я ему.

— Детка... что? — спросил он, слегка смущенно, немного нетерпеливо и раздраженно, потому что, как я поняла, он понял куда я клоню.

— Мир Мары поделен на сектора, с Единицы до Тройки, с Четверки до Шестерки и с Семерки до Десятки, — тихо заявила я, на его лице уже стало видно больше понимания и больше раздражения, но я не унималась. — Ты — Десять с Половиной.

— Мара…

— Мама убедила меня, что у меня Два с Половиной балла.

Митч замолчал, но его лицо ужасно нахмурилось.

Я внимательно смотрела ему в лицо, прежде чем снова почувствовала, как слезы защипали в носу, прошептала:

— Я ведь не Две и Пять Десятых, да?

— Нет, — твердо и немедленно заявил он.

Перед глазами все стало расплываться от слез, когда я выдохнула:

— Я не Две и Пять Десятых.

Затем почувствовала, как его рука скользнула вверх по моей шее к волосам, и я снова сосредоточилась на его лице, которое заметно приблизилось.

— Во-первых, милая, люди есть люди, и все они разные. Ты решила их классифицировать, хорошо, но в реальном мире люди делают то, что делают, каждый из них принимает свои собственные решения, которые определяют их движение по жизни. Некоторые из этих решений хорошие, некоторые плохие, некоторые представляют собой комбинацию того и другого, но каждый человек отличается от другого, и люди меняются. Во-вторых, решения, которые ты принимала в своей жизни, определили саму тебя, и, если ты не способна сама это увидеть, кем ты стала, тогда тебе стоит открыть глаза, детка, и оглянуться вокруг на людей, которые тебя любят и которым ты не безразлична, и через них понять, кто ты есть. Если тебя интересует моя точка зрения по поводу этой дерьмовой классификации, которую ты придумала, то нет, ты абсолютно не Две и Пять Десятых. Ты даже близко не стоишь с Двумя и Пять Десятых, и меня безумно бесит то, что твоя сучка мать и те придурки в твоем родном городе вбили это тебе в голову, что ты думала о себе так все эти годы.

И он был прав. То же самое мне говорила Линетт. Мистер Пирсон не говорил, он просто действовал. И Роберта. Латанья, Дерек, Брэндон, Брент... даже Билли и Билле любили меня, доверяли мне, им нравилось находиться со мной, и они не боялись лишний раз это показать.

Да и Митч тоже. На самом деле, с той минуты, как он вошел в мою квартиру, чтобы починить кран, он никак не показал, что думает, будто я была Две и Пять Десятых, он не только не возражал находится рядом со мной, но и хотел вернуться, чтобы попробовать мою пиццу.

О Боже! Я оказывается все это время была такой идиоткой!

Поэтому я не преминула это озвучить:

— Я настоящая идиотка.

Митч отрицательно покачал головой, глядя в потолок, сильнее меня сжав, затем перевел на меня глаза и раздраженно сказал:

— Господи, Мара, ты не Две и Пять Десятых, и ты не чертовая идиотка. И вот еще что: мне совсем не нравится, когда ты так о себе выражаешься. И, вот еще что, ты должна воспитывать двух детей, и они должны у тебя научиться быть уверенными в себе, чтобы принимать правильные решения, определиться в жизни, ты должна научить их этому. Ты не сможешь их этому научить, детка, если не поймешь, кто ты есть на самом деле и насколько ты прекрасна.

— Ты злишься на меня, — заметила я очевидный факт.

— Э-э... да, — подтвердил он. — Но у меня было более чем достаточно опыта в общении с людьми и женщинами…

Хмм. Он не мог бы повторить это еще раз, особенно последнее.

Митч продолжал.

— И я знаю, что независимо от того, как сильно я могу заставить тебя кончить, ни один хороший оргазм не изменит твое восприятие самой себя и не заменит его моим, какой тебя вижу я. Я знаю, о чем говорю. А также знаю, что большинство женщин, которые выглядят так же, как ты, живут засунув головы в задницы по другим, гораздо более раздражающим вопросам. Так что светлая сторона в твоей проблемы, несмотря на то, что ты такая красивая и прекрасный человек, ты никогда не будешь думать, что твое дерьмо не воняет. И должен сказать, милая, я без зазрения совести готов получать от тебя все, что ты мне даешь — твою сладость, отношение, твой рот, возможно ты думаешь, что взяла меня за яйца, что по мне совсем не плохо.

— Ну, это хорошо, что ты увидел светлую сторону, — пробормотала я, переведя глаза на его плечо, затем посмотрев ему в лицо, когда он расхохотался, а его руки сомкнулись вокруг меня с новой силой, что у меня перехватило дыхание.

Потом он перестал смеяться, ослабив свою хватку (слегка), и его лицо оказалось перед моим.

— Я уже чуть больше месяца постоянно наблюдаю за твоей светлой стороной, — прошептал он, и у меня зашипело в животе.

— Митч… — прошептала я в ответ.

Он прервал меня, сказав:

— Нам нужно покормить детей. Итак, возвращаясь к предыдущему вопросу: я покупаю дом, ты и дети выбираете его вместе со мной, согласна?

Я смотрела в его добрые, чувственные глаза, с которыми просыпалась каждое утро больше месяца, глаза, с которыми хотела просыпаться каждый день до конца своей жизни. Я была с ним согласна еще тогда, я была с ним согласна с тех пор, как впервые сказала ему об этом несколько недель назад, и, если бы это было в моей силе я была бы с ним, пока не испустила бы свой последний вздох на этой земле.

— Детка, ты согласна? — подсказал он.

— Да, — тихо произнесла я.

— Хорошо, — прошептал он, я улыбнулась, а потом он спросил: — Готова?

— Да, — повторила я.

— Двигаемся, — пробормотал он, коснувшись губами моих губ, затем отпустил меня и пошел в ванную.

Я повернулась и закончила перекладывать вещи в ящиках, уже не плача.

А перекладывала вещи с улыбкой.

* * *

Хотя все успокоилось и... ну, просто успокоилось огромным и значительным образом, над нашими солнечными днями в прямом и переносном смысле висело одно облако, и это облако был Билли.

Митч был прав, Билле было все равно, где она живет и что делает, лишь бы люди вокруг нее, которых она сильно любила, были счастливы. Ей не нужно было наполняться энергией, так как ее тефлоновое покрытие восхищения всем миром было непобедимо.

Но с Билли что-то было не так.

Он лип то ко мне, то к Митчу, или к нам обоим, как клей. Он часто просил Митча подбросить ему мяч (и Митч это делал). Он каждый вечер просил Митча или меня помочь ему с уроками. Он попросил меня научить его управляться со стиральной машиной. Он мыл посуду. Он помогал готовить ужин. Он постоянно убирался в их комнате. Он вытаскивал пылесос и пылесосил весь дом. Он провел инвентаризацию всех запасов продуктов и записал все необходимое в список покупок. Если мы были в магазине, он бросался через проход за продуктами, и мне не приходилось толкать тележку по проходу, чтобы подойти к нужному товару. Если Билле начинала уставать и капризничала, он старался ее отвлечь и занять. Если я уставала, он предлагал почитать ей перед сном.

Если мы оставались с ним, а Митча не было рядом, он все время спрашивал о Митче. «Но где же он? Чем он занимается? Когда вернется домой? Не кажется ли мне, что гамбургеры Митча были самыми лучшими? Разве не круто, что Митч может умножать цифры в уме, а не на бумажке?»

После нашего первого свидания он четыре раза за день спрашивал, когда они с Билле смогут еще раз поехать к Пенни на ночь. Потом две недели спустя, когда мы с Митчем провели еще одну ночь наедине, а Сью Эллен присматривала за детьми, он, вернувшись домой на следующий день, дважды спросил, когда они снова смогут поехать к Сью Эллен.

А потом три дня назад у нас с Митчем произошел несущественный спор во внедорожнике, о чем именно, я даже не помню. Дети были с нами, и я почувствовала, как атмосфера внутри салона резко изменилась, отчего мне даже стало как-то не по себе. Оглянулась на заднее сиденье, Билли смотрел в боковое окно, его профиль был напряженным и жестким, зубы сжаты, руки сжаты в кулаки, плечи напряжены, а губы дрожали. Он выглядел испуганным и почти готов был заплакать.

Меня это так встревожило, я тут же перестала перебрасываться короткими фразами с Митчем, взглянув на него, кивнув головой на заднее сиденье. Митч взглянул в зеркало заднего вида, потом перевел взгляд на дорогу, его челюсть так напряглась, что стала биться жилка.

Позже в постели Митч притянул меня к себе и заявил:

— Ты злишься, я злюсь, мы готовы все высказать друг другу, но не перед детьми, а с глазу на глаз.

— Ты заметил, — прошептала я.

— Ага, заметил.

Я сказала ему то, как мне показалось, он уже и так знал, учитывая, что он был очень проницательным полицейским:

— С ним что-то не так, Митч, с ним что-то происходит не очень хорошее.

— Когда ты столько времени прожил в ужасных условиях, дорогая, а потом получил что-то очень хорошее, то прикладываешь все силы, чтобы это сохранить. И ты это прекрасно знаешь.

Я действительно это узнала на своей шкуре.

Поэтому молча кивнула.

— Он ужасно боится, — тихо продолжал Митч.

Я прикусила губу.

— Ага, — согласилась я, а потом спросила: — Может, нам стоит поговорить с ним на эту тему?

Митч изучающе смотрел на меня, раздумывая.

Потом сказал:

— Не знаю. Мне кажется, если мы попробуем завести разговор на эту тему, то он будет еще больше нервничать. Мы должны продолжать в том же духе, делать то, что делаем изо дня в день, чтобы он чувствовал себя хорошо и стабильно, тогда скорее всего он перестанет бояться.

— Я поговорю об этой проблеме с Бобби на работе, — заявила я ему, настала его очередь кивнуть.

— Я уже говорил об этом со Слимом, — сообщил он, чем удивил меня. — Слим обратил на это внимание, когда мы играли в бейсбол, хотя это было трудно не заметить.

Брок — напарник Митча имел прозвище Слим.

Брок был хорош в этом вопросе, потому у него было двое сыновей. И скорее всего у Брока имелся опыт в воспитании детей.

— И что он сказал?

— Сказал, что если мы попытаемся завести разговор на эту тему, то Бад может еще больше закрыться и нервничать. Если мы будем вести себя, как всегда, то он может перестать бояться и успокоиться, — сказал Митч с усмешкой.

— Отлично, — пробормотала я, и Митч крепко сжал мою руку.

— Давай решим так, мы дадим ему две недели. Если он не успокоиться, мы опять с тобой поговорим и тогда решим, кто будет с ним разговаривать. Согласна?

Я улыбнулась и прошептала:

— Но, если ты готов, освободи меня от этого, я не буду протестовать.

Его голова склонилась на подушку, а губы дрогнули.

— Это еще почему?